Таким образом, учреждения, которые рабочие создадут в различных государствах, могут быть очень различного рода. Для них нет общеобязательного шаблона, и они в различных государствах будут приспособлены к существующим там условиям.
Но одно несомненно: нигде рабочие не откажутся от свобод, которые они сами завоевали, и которые им так дороги. Это относится и к политическим свободам и к экономическим. То, что русские рабочие при большевистском режиме мирятся с отсутствием свободы печати и собраний и с уничтожением прав советов, свидетельствует лишь об их деградации. Английские или немецкие рабочие вряд ли примирились бы с этим. И уж во всяком случае, они бы никогда не позволили отнять у себя свободу передвижения или свободу выбора профессии или фабрики.
А в этом и состояли планы Троцкого, которые власть положила в основу своей деятельности. Сам Троцкий рассказывает, как Уральский Комитет по проведению трудовой повинности распорядился 4000 квалифицированных рабочих:
«Откуда они взялись? Главным образом из бывшей 3-й армии. Их не распустили по домам, а отправили по месту назначения. Из армии они были переданы в Комитет по трудовой повинности, который распределил их по категориям и разослал по фабрикам. О либеральной точки зрения это было „насилие“ над свободой личности. Однако, подавляющее большинство рабочих охотно пошли на фронт труда, как они раньше шли на фронт войны, ибо они понимали, что этого требуют высшие интересы. Часть-же пошла против воли; их заставили» (стр. 140).
Если «подавляющее большинство» на самом деле «охотно» пошло на работу, тогда не совсем понятно, зачем надо было применять принуждение по отношению к остальной, по словам Троцкого, ничтожной части?
Но Троцкий несколькими страницами раньше сам указывает, что дезертирство с принудительных работ было довольно большое:
«В настоящий момент (март 1920 г.) процент дезертиров в труд-армиях ничуть не выше (значит, и не ниже? К.), нежели в наших боевых армиях (стр. 127)».
К сожалению, он не указывает, каков же был процент дезертиров в боевых армиях (на стр. 128 число дезертиров и отпускных 3-й армии определяется вместе в 25 %. Почему не указан процент для каждой группы отдельно?). Он не сообщает также, какой каре подвергаются дезертиры трудармии?
Любопытно только, что заявив, что подавляющее большинство этих 4000 рабочих пошли бы добровольно, если бы их позвали, Троцкий тут же с негодованием спрашивает:
«Что же, надо было их отпустить на все четыре стороны? „Ищите-де, товарищи, где лучше!“ Нет, так мы не могли поступить. Мы посадили их в военные поезда и разослали по фабрикам и заводам» (стр. 142).
Если бы западно-европейским рабочим сказали, что когда наступит социализм, то правительство сможет всякого нужного ему рабочего оторвать от семьи, посадить в военный поезд и сослать на неопределенный срок в административную ссылку, то нет ни малейшего сомнения, что рабочие дали бы совершенно недвусмысленный ответ московским теоретикам социализма.
Конечно, свобода передвижения, свобода выбора профессии и фабрики суть «либеральные» свободы, точно также, как и свобода печати, собраний и т. п. Но это не значит, что рабочие должны от этих свобод отказаться, а значит лишь, что их для рабочего класса недостаточно, что в социалистическом обществе рабочий будет пользоваться еще большей свободой.
Троцкий очень ошибается, если думает, что рабочий согласится в социалистическом государстве отказаться от той свободы, которой он сейчас добивается в буржуазном государстве, на том основании, что это «его» государство. И что он, поэтому, будет ему «всячески подчиняться» (стр. 140).
Для того, чтобы это доказать, я снова должен вернуться к первобытным временам, — с риском, что Троцкий меня снова высмеет, или что с ним приключится новый припадок ярости из-за моей манеры прикрывать свою «лживость» и «бессовестность» — «академической схоластичностью».
Человек происходит от общественных животных. Как в самых начатках человеческого общества, так и в эпоху более развитой культуры отдельный человек обречен на гибель, если отрывается от своего общественного целого, которое дает ему приют, защиту и возможность снискивать себе пропитание. Отдельный индивидуум, поэтому, совершенно растворяется в общественном целом, «всесторонне ему подчинен» и притом не только в своих внешних действиях, но и во всем своем чувствовании и мышлении. Это имело место не только в родовом обществе, но и в марке, и даже по отношению к крестьянину, члену деревенской общины, или ремесленнику, члену средневекового цеха; этот цех не только регулировал его производство и его торговый оборот, но также и контролировал его политику, его семейную жизнь, его религию.
Внутреннюю и внешнюю несвободу отдельной личности по отношению к тому общественному целому, в котором она живет и благодаря которому она существует, не нужно смешивать с той несвободой, которая вытекает из порабощения определенным господином. Несвобода первого рода есть подчинение сотоварищам, и тягости ее индивидуум совершенно не ощущал, ибо в ней был залог его собственной силы и даже самой возможности его существования.
Подобного рода несвобода господствовала тогда не только внутри подчиненных классов, но и внутри господствующих классов. Мы встречаем, напр., эту несвободу мышления и действия для отдельной личности еще и теперь, в целом ряде пережитков феодальной эпохи, как напр., в среде царствующих династий.
Попытки высвободить личность из подчинения обществу, стремление стать по отношению к последнему в положение равного и внешне свободного члена, мы встречаем еще в древности, но лишь капитализм сделал это освобождение явлением массовым и постоянным.
В первую очередь это коснулось интеллигенции, которая в средние века могла отстоять себя лишь внутри церкви. Со времени же эпохи возрождения в городах развились наука и искусство, которые не нуждались в церкви и стояли к ней в противоречии. На первых порах эта новая интеллигенция держалась еще цеховых форм, которые она заимствовала у городского мещанства, организуя свое научное или художественное производство по тому же образцу, напр., в университетах. Некоторая часть предпочитала пользоваться защитой придворных меценатов. Но с течением времени все большая и большая часть интеллигенции приобретала возможность работать свободно для рынка или на заказ. Научное и художественное творчество по самому своему характеру склонно к индивидуальной деятельности, и капиталистические условия давали все больше и больше возможности для этого. Таким образом, интеллигенция была первой общественной группой, которая стала ценить свободу личности и добилась ее.
Почти одновременно с интеллигенцией и капиталисты начинают перерезывать пуповину, которая связывала их личность с теми отсталыми общественными организмами, на лоне которых они выросли.
Деньги — собственность совсем иного рода, нежели земля. Земля по самой своей природе есть нечто постоянное и вечное по отношению к быстро-текущей человеческой жизни; поэтому, и поземельная собственность в своих до-капиталистических формах обычно связана, поскольку речь идет о частной собственности, не с отдельной личностью, а с более долговечным родом. В этом и одна из причин того, что земельная собственность так консервативна, и что в среде землевладельческого дворянства индивидуум так сильно подчинен своему роду и притом опять-таки не только в своих поступках, но и в своем мышлении и чувствовании, которые определяются традициями длинного ряда предков не в меньшей степени, чем совокупностью всех находящихся в живых членов рода, вплоть до самых отдаленных родственников.
Совсем иначе дело обстоит с деньгами, которые с самого начала являются собственностью индивидуальной, которые можно тратить и дарить по своему индивидуальному усмотрению, которые делают отдельного человека независимым и дают ему возможность не считаться с теми общественными образованиями, внутри которых он живет. Это было тем легче, что одновременно с капиталом выросла также и сильная государственная власть, которая охраняла собственность, не требуя того, чтобы отдельные собственники объединялись между собою.
В современном государстве не только сильный, но и богатый могущественнее всего, когда он один.
Капиталисты и интеллигенция, — таковы первые носители стремления к свободному развитию личности, во всяком случае, своей собственной. И постольку, конечно, индивидуализм является идеей либеральной.
Но он не ограничился одними этими слоями.
Отжившие массовые организации: церковь, община, цехи, становятся с течением времени препятствием к росту влияния и богатства отдельных интеллигентов и капиталистов, и последние, поэтому, борются против них и добиваются того, что они, в конце концов, либо совершенно уничтожаются, либо лишаются своей власти. Уже благодаря одному этому, стремление к самостоятельности личности начинает пробуждаться, и в среде трудовых классов, где поборниками ее становятся те самые элементы, которые способствуют победоносному ходу демократии, развивающейся вместе со свободой личности. Процесс этот развивается раньше всего и сильнее всего в больших городах, позже всего и наименее полно — в среде крестьянства. Но в особенности сильно он проявляется в среде современных пролетариев, которые уже на первых ступенях развития этого класса силой обстоятельств вырываются из тех организаций, которые охраняют интересы имущих производителей, т. е. из сельской общины, марки, цеха. Но для пролетария и узы семьи менее сильны, чем для членов других классов. Уже ребенком он предоставлен своим собственным силам и должен сам зарабатывать. А своих собственных детей он также вынужден заставлять рано становиться на ноги. Таким образом, самостоятельность личности у него особенно сильно развивается.
Многие индивидуализм противопоставляют социализму. Мы же постоянно отрицали противоречие между этими двумя понятиями. Первые социалисты из рядов пролетариата наверное были индивидуалистами, ибо нужно было быть сильной личностью для того, чтобы устоять одним против «сплоченного большинства».