ем убеждать неграмотного, что ему достаточно лишь, вооружившись смелостью, уверить себя в своей способности справиться с каким-угодно сложным делом, для того, чтобы дело у него действительно пошло. Учиться же ему, дескать, не надо: практика сама всему научит. Во времена царизма в России полагали, что генерал «все может»; учиться ему не надо, дай ему любой пост, и он с ним справится. Так и большевики остались при наивном убеждении, что, — как гласит немецкая поговорка — «кому бог дает должность, тому он дает и необходимый для нее разум». Различие состоит только в том, что они приписывают пролетариям те самые чудодейственные свойства, которые при царе приписывались генералам[8].
Но Троцкий не признает себя еще побежденным. Он спрашивает: откуда же пролетариату взять необходимую ему зрелость, раз он еще не достиг власти?
«Буржуазия не учреждает для пролетариата академий государственного управления и не передает ему в руки государственного руля для временных попыток». (Стр. 82.)
Других средств для пролетариата получить нужные ему знания и добиться более высокого развития Троцкий, очевидно, не знает. Он совершенно забыл, что академией пролетариата является классовая борьба, борьба с буржуазией на протяжении десятилетий. В процессе этой борьбы он создает гигантские организации с весьма сложным аппаратом управления. Эта борьба вынуждает его основывать свою собственную прессу, толкает к внимательному изучению механизма общественного строя. И она дает ему все больше и больше влияния и опыта в деле государственного и муниципального управления.
Вот метод, при посредстве которого пролетариат приобретает способность «сидеть на лошади».
Уже в 1850 году Маркс, тогда еще не совсем освободившийся от влияния бланкистских идей и воспринимавший классовую борьбу, преимущественно, в форме гражданской войны, писал, обращаясь к своим заговорщически настроенным противникам из «Союза Коммунистов»:
«В то время, как мы говорим рабочим: вы должны проделать 15, 20, 50 лет гражданской войны и народных столкновений не для того только, чтобы изменить условия, но чтобы изменить и самих себя и сделаться способными к политическому господству, — вы, напротив, говорите: мы должны добиться власти немедленно, или нам надо ложиться спать».
Коммунисты любят цитировать молодого Маркса времен около 1848 года, но к только что приведенной цитате они почему-то не обнаруживают никакого интереса.
Но у Троцкого есть в запасе еще одни аргумент, который ему кажется «может быть, самым важным»:
«Никто не предоставляет пролетариату свободного выбора, садиться ли ему на лошадь или нет, захватывать ли власть тотчас, пли отсрочить это».
Такие положения, конечно, бывают. Такое положение было, например, в России после военного разгрома 1917 года. Только с вышеприведенным местом плохо согласуется судорожное стремление большевиков «делать» мировую революцию повсюду, не считаясь с реальными условиями в различных странах.
Мы сейчас оставляем в стороне вопрос, следует ли одобрить захват политической власти пролетариатом в России или нет. Русская революция 1917 г. была стихийным событием, как все великие революции; ей так же мало можно было воспрепятствовать, как и вызвать ее по произволу. Но это еще не дает ответа на вопрос: что в этом стихийном процессе должны были делать социалисты? Для марксиста ответ ясен: социалисты должны были учесть наличную степень зрелости как экономических условий, так и пролетариата и сообразно с этим определить те задачи, которые они собирались ставить перед победоносным пролетариатом.
Пока не было марксистского понимания истории, которое устанавливает зависимость исторического развития от экономического развития и доказывает, что последнее совершается по определенным законам и не может перепрыгнуть ни через одну фазу, — до появления такого понимания истории революционеры во времена переворотов не видели никаких границ для своих желаний. Они пытались одним прыжком достигнуть самого высшего. На этом они всегда ломали себе шею, и потому все революции, несмотря на то прогрессивное, что в них было, оканчивались до сих пор крушением революционеров. Маркс же учит нас искусству и в революционные времена ставить себе только такие практические задачи, которые могут быть разрешены при наличности данных средств и сил, и тем избегать поражений.
Этот метод отстаивали русские меньшевики и применили с большим успехом на практике грузинские. Большевики же поставили русскому пролетариату такие задачи, которые при незрелости русских условий не могли быть разрешены. Неудивительно, что их коммунизм потерпел крах. Но столь же и понятно, что они больше всего в мире ненавидят меньшевиков. Ибо существование последних и успехи их в Грузии являлись живым укором большевизму, губящему своими методами русскую революцию, которая при применении других методов могла бы увенчаться успехом.
Поэтому большевики считали нужным и в России и в Грузии самим жестоким и свирепым способом подавлять меньшевиков и стараться оклеветать их в глазах международного пролетариата, как контр-революционеров[9].
III. Демократия
а) Примитивная и современная демократия
Перейдем теперь к вопросу о демократии. Почему я ее отстаиваю? Троцкий отвечает на это следующим образом:
«Теоретическое ренегатство Каутского именно в том и состоит, что он, признавая принцип демократии абсолютным и неизменным, пошел назад от материалистической диалектики к естественному праву. То, что марксизм считал движущим механизмом буржуазии, и что должно было быть лишь временно политически использовано пролетариатом для подготовки революции, — то Каутский объявляет высшим, надклассовым основным законом, которому должны быть подчинены все методы пролетарской борьбы». (Стр. 28.)
«Принципы демократии — суверенитет народа, всеобщее и равное избирательное право, свободы — все это у Каутского окружено ореолом этического долженствования. Они абстрагируются у него от своего исторического содержания и представляются непоколебимыми и священными сами по себе». (Стр. 24.)
Доказательств этого моего «метафизического грехопадения» Троцкий не дает. Он не приводит ни одной строки из моих сочинений, которая доказывала бы, что для меня демократия является «категорическим императивом», абсолютным этическим долженствованием, требованием «естественного права».
Троцкий, очевидно, полагает, что он приводит «доказательства», когда, говорит, например, следующее:
«Чувствуя под своими ногами колебание исторической почвы в вопросе о демократии, Каутский переходит на почву нормативной философии. Вместо того, чтобы исследовать, что есть, он занимается рассуждениями о должном».
Оказывается, что рассуждать на тему о том, что должно делать, могут только те, кто стоит на почве абсолютного «этического долженствования». Но если так, то как быть тогда с социалистами всех школ, с Марксом и Энгельсом, да и с самими Лениным и Троцким? Можно ли быть социалистом, ограничиваясь исследованием того, что есть, и не выставляя программы того, что должно быть? Ведь и самая коммунистическая диктатура повсюду, за исключением России, является лишь «должным», а не сущим. Наконец, и в самой России, где большевики создали государство по своему плану, они не удовлетворяются исследованием того, что есть, но и весьма решительно указывают, что должно быть. Правда, их представления о должном не очень долговечны. Они меняются у них каждые несколько месяцев. В настоящий момент (июнь 1921 г.) Ленинские устремления направлены на создание в России капитализма, мирно уживающегося с идущим ему навстречу большевизмом.
В виду того, что Троцкий ни разу не пытается обосновать свое обвинение против меня, то я мог бы совершенно спокойно его и не касаться.
Но, к сожалению, и в социалистических рядах встречаются люди, которые, подобно Троцкому, не знают другого обоснования демократии, кроме естественно-правового. Поэтому, полезно внести некоторую ясность в этот вопрос.
Насколько я далек от того, чтобы обосновывать демократию этически или с точки зрения естественного права, видно из того, что еще около 30 лет тому назад я делал различие между первобытной демократией, соответствующей отношениям древности, и современной демократией, возникающей одновременно с современным промышленным капитализмом.
В последний раз я рассмотрел этот вопрос в ряде статей, появившихся в мае и июне 1917 года в «Neue Zeit», а затем вышедших отдельным изданием под заглавием «Освобождение национальностей»[10].
В этих статьях я, в связи с ожидавшимися тогда мирными переговорами, рассматриваю отношение социал-демократии к лозунгу национального самоопределения, который Кунов и другие ядовито высмеивали, как проявление «мелко-буржуазной идеологии». (См. брошюру Кунова «Крушение партии», 1905 г., стр. 33.)
Общего вопроса о демократии я там коснулся только в самых общих чертах. Тогда, весною 1917 г. большевизм еще сам не познал своей анти-демократической сущности, и демократия всеми социалистами считалась чем-то самоочевидным.
Этим, очевидно, объясняется, что различию между первобытной и современной демократии не придавали должного значения, а между тем оно мне кажется крайне плодотворным.
В настоящее время, когда вопрос о демократии стал в среде социалистов предметом горячих споров, настоятельно необходимо уяснить себе это различие между первобытной и современной демократии. Из него со всей отчетливостью вытекает необходимость демократии.
Я считаю, поэтому, полезным перепечатать здесь отрывок из моей работы: «Освобождение национальностей». В ней я в 1917 г. дал ответ на критику Троцкого 1920 г.