тыми истинами о значении демократического парламентаризма для воспитания пролетариата, значит — впадать в политическое детство.
В этом именно и состоит несчастье Каутского» (Стр 17, 18.)
Каюсь в своей детской наивности, но все-таки никак не могу взять в толк, в чем суть аргументации Троцкого. Я утверждаю, что демократия необходима, ибо является той государственной формой, в которой пролетариат развивает силы и способности для своего освобождения. А мне говорят, что это неверно, что демократия усыпляет и обессиливает пролетариат. Полвека тому назад, полемизируя с Марксом, это утверждали бакунисты-анархисты. Чем же с тех пор их воззрения стали правильнее?
Интенсивность классовой борьбы в тот или иной момент зависит не от конституции государства, а от остроты классовых противоречий, которые, в конечном счете, определяются не политическими, а экономическими отношениями. Достаточно взглянуть на современную Англию, чтобы смехотворность утверждения, будто демократия усыпляет пролетариат, тотчас же стала очевидной. Верно, что немецкие пролетарии не ответили на объявление войны революцией. Но мы никогда не утверждали, что демократия гарантирует наступление пролетарской революции как раз в тот момент, который нам кажется наиболее желательным.
Троцкий противопоставляет демократии «варварскую школу войны», как лучшую воспитательницу пролетариата. Но, к сожалению, война имеет две весьма различные стороны: победу и поражение. Революцию вызвала не война вообще, а поражение.
В победивших государствах война не революционизировала рабочих, а опьянила их победой. Она почти повсюду, а именно во Франции, в Англии и в Америке в первый год после войны до крайности ослабила социалистическое движение.
В побежденных государствах поражение разложило армию и этим временно привело пролетариат к власти, но война расколола его на враждебные фракции, деградировала некоторые слои его морально, интеллектуально и физически, до крайности увеличила преступность и жестокость и породила слепую веру в силу и самые бессмысленные иллюзии. Поэтому, пролетариат нигде не мог закрепить за собой занятые позиции, и даже в России очень скоро вынужден был уступить захваченную им власть новой бюрократии и новой армии.
Усматривать в войне школу социализма, — это поистине идея, достойная военного министра, но не социалиста.
Вообще, при чем война во всей этой аргументации? Мы ставим вопрос: какой государственный строй больше всего соответствует интересам пролетариата, и получаем в ответ: не демократия, а война и поражение. Да разве война — государственный строй? Или, может быть, мысль Троцкого следует понимать так, что он абсолютизму, улучшаемому путем убийств, противопоставляет демократию, улучшенную войной и поражением? По-видимому, только эти отрадные явления в состоянии примирить Троцкого с демократией, т. е. с демократией в буржуазном государстве. Как истый большевик, Троцкий требует демократии только от противника; впрочем, человечности и приличия большевики тоже требуют обычно только от других.
Коммунисты всех стран безгранично возмущаются всяким правительством, которое не предоставляет им полнейшей свободы печати, собраний, союзов и т. д. Но требование такой же свободы в советской республике вызывает у них только насмешку. Троцкий по этому поводу мне возражает:
«Один пункт особенно беспокоит Каутского, автора огромного числа книг и статей: это свобода печати. Допустимо ли закрывать газеты?» (Стр 44.)
Должен признаться, что в этом пункте действительно чувствую себя виновным. Я действительно написал «огромное число книг и статей», и порок этот во мне так глубоко вкоренился, что, боюсь, мне так и не удастся освободиться от него до самой смерти. Но большевики открыли во мне этот порок слишком поздно, именно тогда, когда я начал их критиковать. До тех пор они потворствовали ему, ревностно переводя и распространяя мои книги. Большевистское государственное издательство печатает и распространяет еще и теперь «огромное число» моих книг — разумеется, написанных не в последние годы, — и мои сочинения объявлены собственностью русского государства.
Упрек, делаемый мне большевиками по поводу моей литературной плодовитости, относится к той же категории аргументов, что и утверждение Троцкого, будто в свободе печати заинтересованы только писатели, да и то только по мотивам личного свойства. Эту теорию Троцкий усвоил себе, однако, лишь с тех пор, как перестал быть писателем и сделался военным министром.
В действительности, свобода печати, как и все другие политические свободы, имеют огромную ценность именно для народных масс, для их просвещения и информации. Массы только тогда могут разбираться в политике, когда правительственной прессе противостоит независимая печать, которая выносит на свет божий все существующее недовольство, и которая с различных сторон освещает все явления государственной жизни. Совершенная бессмыслица — думать, что свобода парламентских прений, свобода печати и организаций нужна пролетариату только там, где он еще только борется, но не там, где он уже господствует.
Ведь и господствующий класс никогда не совпадает с правительством и правительственными учреждениями. Поэтому, и он нуждается в свободе критики по отношению к правительству и в самостоятельной, независимой от правительства, информации.
Еще в 1917 году я указал на то, что задачи современного государства слишком сложны для того, чтобы они могли быть удовлетворительно разрешены чисто бюрократическим путем, без содействия общества и его органов и без максимума самоуправления в различных областях.
В гораздо большей степени, чем к современному буржуазному государству, это положение относится к государству пролетарскому, в котором к ряду старых задач присоединяется еще много новых. Именно здесь нужна самая полная демократия, для того, чтобы бороться с бюрократической закостенелостью, медлительностью, путаницей и коррупцией и развить в массах способности, необходимые для успешного разрешения государственных задач. Эти способности развиваются, правда, уже и в современном демократическом государстве, но далеко не в достаточной степени. Огромные задачи, стоящие пред социализмом, требуют большего. Прежде, чем сесть на лошадь, должны быть на лицо известные предварительные условия. Это мы уже видели. Но научиться ездить в совершенстве можно лишь, сидя уже на лошади. Пролетариату придется еще много учиться, когда он завоюет власть. И поэтому он тогда особенно будет нуждаться в демократии.
В настоящее время в России существует только правительственная пресса, только правительственные издательства. Правительство держит в своих руках все типографии и всю бумагу, так что даже нелегальная печать, какая была во времена царизма, теперь немыслима. Существование партий зависит от усмотрения правительства. Профессиональные и кооперативные организации подчинены опеке правительства. Все это вместе создает порядок, который не только не содействует духовному развитию масс, по, напротив, всячески его парализует. При таких условиях невозможно ни освобождение масс, ни развитие социалистических начал, которое мыслимо лишь, как дело рук самого рабочего класса, а не бюрократии или партийной диктатуры.
в) Угроза демократии со стороны реакции
Почему политическое господство пролетариата несовместимо с демократией, которая при буржуазном строе необходима для его классовой борьбы? Это мотивируется двумя причинами.
Во-первых — говорят нам — экономическое могущество капитала так велико, что социалисты никогда не смогут получить большинства в государстве. Поэтому, невозможно добиться власти демократическим путем, постановлением большинства. Социалисты могут прийти, к власти только как меньшинство, другими словами, путем насилия над большинством, путем уничтожения демократии.
Вторая причина такова: как только буржуазия заметит, что демократия направляется против нее, и что создается возможность социалистического большинства, она отменит демократию. Это опять-таки приведет нас к необходимости обратиться к не демократическим методам и прибегнуть к насилию над буржуазией.
Из этих двух аргументов один исключает другой, по это не мешает коммунистам пользоваться ими одновременно, для вящего посрамления демократии. Всерьез может быть принят только второй аргумент, но именно он по существу является ни чем иным, как признанием важности демократии для пролетариата и ее опасности для капитала.
Мы всегда считались с возможностью, что господствующие классы попытаются уничтожить демократию, когда она станет для них неудобной или будет угрожать их существованию. Но эта возможность является для нас основанием не для уничтожения демократии, а для защиты ее всеми средствами. Мы даже часто исходили из того, что борьба за демократию может стать началом решающей борьбы за власть. И мы искали средств, которые бы дали нам возможность успешно отразить нападение господствующих классов, когда они попытаются насильственно уничтожить демократию. Что демократию против грубой силы нельзя будет защитить одними избирательными бюллетенями, это мы отлично понимали, конечно, и раньше. Чем больше усиливалась социал-демократия в демократии и через демократию — даже в условиях далеко несовершенной свободы. — тем больше занимал нас вопрос о средствах, необходимых для защиты демократии. Этот вопрос для нас стал одной из важнейших проблем, более, чем за 10 лет до войны. Наилучшим средством борьбы мы тогда считали не вооруженное восстание, а всеобщую стачку. Но мы исходили из того, что это средство действительно только в борьбе с правительством, вступившим на путь насилия над демократией. И мы считали бы бессмыслицей, попытаться прибегнуть к нему для свержения правительства, опиравшегося на выраженное большинство населения. Так, попытка насильственно подавить волю крестьянского большинства в аграрной стране путем стачки ни в каком случае не могла бы удаться.