т свечение и создает впечатление необычайной легкости ‹…›.
Что касается мужских образов, то в отношении мужчин дело в эпоху Возрождения обстояло по-другому, и здесь очень заметна и существенна эволюция. Все женщины из эмансипированных революционерок первого десятилетия XV века превратились в художественную самоценность, самодовлеющую в пространстве. Что же касается мужчин, то с ними дело обстояло более сложно. И если первые мужские портреты — это понятие силы, достоинства, действия, взаимодействия, активности, то именно Тициан удивительно глубоко разработал почти всю систему мужского характера эпохи Возрождения, мужской личности и психологии личности.
Кстати
Тициана называли «королем художников и художником королей». Заказать ему свой портрет старались многие влиятельные деятели того времени, включая кардиналов, пап и монархов. Когда Тициан однажды писал портрет Карла V, он уронил кисть, и император не погнушался встать и подать ее художнику, сказав, что даже ему не зазорно услужить мастеру.
Тициан был подлинным поэтом, Тициан был подлинным художником. Он мог быть великолепным собеседником, великолепным собутыльником, настоящим венецианским парнем, человеком многосемейным, широким, с пирами которого мог сравниться только один его закадычный друг — Аретино. Но когда он брал в руки кисть, в этот момент он становился только Тицианом, которого Венеция хоронила в цинковом гробу. Он единственный человек, умерший от холеры и похороненный в цинковом гробу, потому что вообще холерных больных сжигали. И это был единственный случай, для которого было сделано исключение. Он прожил долго, жизнь была продлена ему, и он все более и более глубоко концентрировал в себе великие творческие прозрения. Когда он брал в руки кисть, он становился другим человеком. Он становился ясновидцем, провидцем, он видел то, чего не видел никто. Он был пророком людей. Он знал их судьбы наперед, и он писал только одно: он писал свое видение данного человека. И кто перед ним стоит или сидит, ему в этот момент становилось безразлично.
Питер Брейгель старший
Питер Брейгель «Мужицкий» — интереснейший немецкий художник, прямой современник Леонардо, Дюрера и Босха, живший в XVI веке. Брейгель был своеобразным явлением в художественном мире, не похожим ни на кого. Он — один из самых известных героев художественной мировой истории, очень самобытный мастер. Искусствоведы отмечают, что Брейгель любил повторять одни и те же сюжеты не потому, что они интересовали его как вариации на одну и ту же тему, а потому, что эти сюжеты были ему интересны сами по себе ‹…›. Когда говорят о творчестве какого-либо художника, перечисляют периоды его творчества и анализируют их. Но мы не хотим делить Брейгеля на этапы. Нам важно показать этого живописца абсолютно иначе, в другом ракурсе, сказать, что он был великим мастером кисти. Брейгель писал гениально и очень разнообразно. Он был первый, а может быть, и единственный художник эпохи позднего Возрождения, которому было совершенно точно понятно историческое мышление в искусстве ‹…›.
Питер Брейгель Старший (Pieter Bruegel)
Родился в 1525 году и стал известен под прозвищем «Мужицкий». Это знаменитый нидерландский живописец и график, самый известный и значительный из носивших эту фамилию художников. Мастер пейзажа и жанровых сцен. Отец художников Питера Брейгеля Младшего («Адского») и Яна Брейгеля Старшего («Райского»). Свою творческую биографию он начал как график. К середине 1540-х годов попал в Антверпен, где обучался в мастерской у Питера Кука ван Альста, придворного художника императора Карла V. В 1552–1553 гг. совершил путешествие во Францию, Италию и Швейцарию. Был потрясен древними памятниками Рима и шедеврами эпохи Возрождения, а также живописными гаванями Средиземноморья. В основном Брейгель изображал на своих картинах природу, деревни и их жителей. Умер в 1569 году.
Питер Брейгель родился предположительно в 1525 году (точная дата неизвестна). Местом его рождения чаще всего называют город Бреда (в современной нидерландской провинции Северный Брабант) или деревушку Брёгел около этого города. Предположительно, он был из семьи крестьян, хотя прямых свидетельств тому не существует.
Питер Брейгель Старший был очень своеобразным явлением в художественном мире, не похожим ни на кого ‹…›.
Более тридцати из примерно сорока пяти картин кисти Брейгеля (или приписываемых ему) посвящено изображению природы, деревни и ее жителей. Известно, что Брейгель порой переодевался в крестьянские одежды и общался с простыми людьми, чтобы лучше понять их жизнь, их нужды и желания. И безликие представители сельских низов стали главными героями его работ: в них он зачастую вообще скрывает лица, показывает каких-то гипертрофированных нищих и калек. Никто из художников ранее не осмеливался создавать произведения на подобные темы. Но многие поздние работы Брейгеля свидетельствуют о его растущем интересе к индивидуальным фигурам. Он начал писать крупные фигуры людей, по отношению к которым окружение играет уже подчиненную роль. К таким картинам относятся «Калеки».
Брейгелем перебраны сотни мотивов, начиная от простейших и кончая самыми сложными; им изображены, каждый раз с особой точки зрения, все часы дня, все времена года. И все это полно духа средневековой авантюры, настроения рвущейся на простор души, все это глубоко личное и потому самое совершенно христианское по духу искусство ‹…›.
Особенностью Брейгеля является его широта, свобода и полная искренность. Это художник очень благородной, очень «красивой» души, умиленной и восторженной, знающей и зло, и добро, принимающей первое как неизбежное, и благословляющей второе по личному влечению к нему ‹…›. Он совершенно свободно распоряжается огромным достоянием, накопленным художественными предками. Он пишет широко, быстро, просто. Все у него как-то сразу становится именно туда, куда нужно; он умеет передать как мелочный мир под ногами, так и громады полей, гор, небес ‹…›. Одно лишь поражает в этом особом мире — отсутствие солнца.
Трудно назвать другого художника, которому был бы свойственен тот же самый историзм. И Вавилонская башня имеет к этому отношение. Это, так сказать, обреченность утопии: возьмемся за руки, друзья, чтобы не пропасть поодиночке. А давайте споем что-нибудь замечательное! А давайте вместе сделаем что-нибудь такое, чтобы спасти сразу все человечество! Ради этого мы даже человека можем убить, который нам мешает. И потом такое замечательное сделаем! Не было у него изначальной идеи взяться за руки и спеть, поскольку он был полностью на стороне адамитов. Поэтому он создает такие удивительные вещи. В этой башне заложена вселенская идея. Именно вселенская, а не историческая.
Питер Брейгель Старший. Калеки (1568). Лувр, Париж
Калеки
Небольшое панно «Калеки» относится к последним работам Брейгеля. Через год после ее написания художник умер. Уродливый и страшный мир возникает перед глазами зрителя. На фоне зеленой травы теснятся жалкие калеки, человеческие обрубки, некогда бывшие полноценными людьми. В их глазах светятся недоверие, обида и постоянная гнетущая боль. А красные кирпичные стены, намертво стискивающие пространство, еще больше усиливают ощущение трагичности происходящего.
Эта башня стоит не только посреди Вселенной, она как бы вбирает в себя всю Вселенную. Посмотрим на фигуру царя Соломона — она мерцает. Почему? Потому что у царя Соломона было имя устроителя этого храма. Соломон построил храм весьма временный, но в идеях этого храма было нечто такое, что он существует до сих пор.
Саму архитектуру башни он делал в четырех или пяти вариантах. Это напоминает Босха: вы подходите и начинаете глазами не смотреть, а читать. По всем террасам ходят какие-то люди, технику возят. Обратите внимание на то, как Брейгель построил внутреннюю архитектуру. Храм в храме. Когда вы смотрите на это сооружение, оно напоминает что-то немыслимое, с точки зрения рукотворного строения. Это очень мощная рукотворность, необыкновенного масштаба. То же самое поражает в пирамидах и в готических соборах. Как можно было такое построить?
Это коллективный гений. Как говорил Булгаков, разруха у нас в головах. Построили все гениально. Когда вы смотрите на башню, то со всех сторон открывается такой центр Вселенной, где люди живут вместе, где они понимают друг друга. Но потом они рассыпаются на языки, то есть наступает взаимное непонимание. Отсутствие понимания. Отсутствие слуха. Мы не слышим друг друга, поэтому мы ничего и никогда не воздвигнем, даже если захотим.
Какие здесь поразительные детали, строительные приспособления! Люди строят, носят… Все рассыпалось, а они все равно делают — башня большая, они и не знают, что там с ней случилось.
Питер Брейгель Старший. Вавилонская башня (1563). Музей истории искусств, Вена
Из великих ранних произведений Брейгеля следует обратить внимание еще на две картины. Первая картина — «Падение Икара», написанная в 1558 году. Только никакого падения мы здесь не видим, впрочем, как и самого Икара. Мы видим удивительную идиллическую картину жизни. Очень мирную. И у Босха, и Брейгеля есть одна замечательная особенность: у них Страшный Суд происходит в головах, а природа как божье творение всегда невинна. Она необыкновенна чиста и величественна. Вот только человек у Господа не получился, что-то не заладилось. Но природу он создал прекрасную. Видимо, в первые дни все получалось так, как надо, а когда человека делал, видимо, подустал. К природе не придерешься: какая вода замечательная, какое солнце светит — благодать.
Самое замечательное в картине то, что здесь изображена сельская идиллия. Кораблик стоит, на мачту матросы карабкаются. В центре картины пастух на небо смотрит. Но он не видит никакого падения Икара — он греется на солнышке. Овечки пасутся беленькие. Посмотрите на пахаря: на нем алая рубаха и длинная безрукавка, которая лежит красивыми складками. Он поднимает пласты земли, и это соединение складок и пластов очень организует эту картину. Она притягивает к себе взгляды. И ты смотришь и говоришь: какая красота, настоящая идиллия! Пахарь, борозды, пастух с овечками, бесконечно спокойное море, безоблачное небо, корабль. Смотришь и думаешь: а при чем здесь Икар? Икар здесь все-таки есть — в море бултыхается. Икар свалился с неба, но это никому не интересно, никто на него не смотрит. Герой Икар, космонавт, Гагарин — первый к Солнцу полетел на крыльях и упал у берега, совсем рядом. И что? Тут что-нибудь шевельнулось? Нет. И это написал человек, который был гуманистом Возрождения. Какой героизм! Этим людям, которые греются на солнышке, их дела в миллион раз важнее, чем Гагарин со своим полетом.