Первые посты “народной полиции” (цудзибан) были созданы в 1629 году по распоряжению бакуфу. В городе тогда было неспокойно: нескончаемые ссоры и вооруженные стычки самураев превращали в приключение едва ли не каждый выход горожанина из дома. Удельным князьям и хатамото было предписано организовать дежурные посты, в первую очередь в воинских кварталах — для предотвращения немотивированного убийства простолюдинов, попавших под горячую самурайскую руку. Закон о наказании за это преступление действовал уже четверть века, однако применялся редко. Князья выполнили распоряжение, расставив посты (кто целиком за свой счет, кто в складчину). Правда, из-за экономии в охранники нанимали людей такого сорта, что от них самих впору было охранять город. Со временем такие же дежурные посты (дзисинбан, букв. самооборона) стали создавать и сами горожане. Купцы, квартальные старосты и другие городские авторитеты их организовывали и контролировали. Это была та самая “народная полиция”, о которой Василий Головнин писал: “В каждой улице избираются из граждан старшина и помощники его, которые должны сохранять и ответствовать за тишину и порядок в своей улице; на площадях и перекрестках устроены будки, в которых находятся пожарные инструменты и всегда бывает караул. По ночам часто ходят дозоры, и никто не смеет идти без фонаря”.
На одном посту в ночное время дежурило обычно от двух до пяти человек. Они же следили за возгораниями и звонили при пожаре в колокол.
Наконец третьим и последним бастионом правопорядка были квартальные сторожа. Их работа заключалась в отпирании и запирании ворот своего квартала утром и вечером. После десяти вечера через ворота можно было пройти только с разрешения сторожа (и не всегда безвозмездно), который интересовался личностью путника и передавал его коллеге, дежурившему у следующих ворот. Со временем будки квартальных сторожей начали выполнять и функции магазинов, где в любое время суток можно было прикупить бытовую мелочь. Эта многоступенчатая система надзора благополучно дожила до конца правления Токугава. В середине XIX века в Эдо насчитывалось около двух тысяч опорных пунктов охраны правопорядка, около 900 из них контролировал сёгунат. В дальнейшем они трансформировались в широко известные сегодня полицейские посты кобан, без упоминания о которых не обходится ни один туристический справочник.
Руководили работой постовой службы Северный и Южный магистраты, работавшие поочередно, через месяц. В 1702–1719 годах магистратов было даже три: Внутренний магистрат (НакаМати бугё) учредили после того, как в 1702 году 47 самураев из рода Асано отомстили чиновнику бакуфу за смерть своего господина, напав на усадьбу обидчика и убив его.
Как у всякого учреждения, у магистратов были как удачные времена, так и не очень. И свои герои у него тоже имелись. Самые знаменитые — Оока (Этидзэн) Тадасукэ (1677–1752) и Тояма (Кинсиро) Кагэмото (1793–1855). Первый известен тем, что 39 из 75 лет своей жизни занимал руководящие посты в магистрате и провел множество важных реформ. Второй жил почти столетием позднее и возглавлял магистрат в течение семнадцати лет. Начальник Городского магистрата — самая известная и популярная в Японии историческая фигура. О нем знают даже школьники, которые не любят историю, но любят смотреть телесериалы о жизни старого Эдо.
Ритуальное самоубийство
Почему филиалов было два, и почему они работали по очереди? Во-первых, уровень преступности в XVII веке быстро рос. Во-вторых, власти стремились обеспечить работой и казенным довольствием как можно больше вооруженных честолюбивых самураев, оставшихся не у дел после прекращения междоусобных войн и объединения страны. Поэтому учредили два, а затем и три столичных магистрата, работавших по очереди. Самураев они не судили, боролись с преступниками только из низших сословий. Система охраны правопорядка учитывала иерархическую структуру общества. Молодые хатамото с размахом гуляли в “веселых кварталах”, делая немалые долги. Если кредитор набирался смелости напомнить им о деньгах, хатамото могли вызвать для разбирательства, но не в Городской магистрат, а в Высшее судебное присутствие (Хёдзёсё[25]). Там ему могли напомнить о долге чести и наказать домашним арестом. Если это не помогало, ослушника отправляли служить куда-нибудь подальше от столицы, чаще всего в замок Кофу (префектура Яманаси). За серьезные преступления (воровство, разбой, нарушения устава “Букэ сёхатто”) карали без снисхождения. Но только высший чиновник бакуфу в ранге госсоветника (родзю) по представлению Городского магистрата мог отдать хатамото приказ совершить самоубийство. Если этот приказ без возражений выполнялся, хатамото объявляли умершим от болезни, а членов его семьи не ущемляли в правах наследования.
Вообще в судебнике того времени правила наказания представителей элиты формулировались довольно расплывчато. При вынесении приговоров часто исходили из прецедента. Приговор к ритуальному самоубийству считался привилегией, и в столице такие приговоры выносились только удельным князьям и хатамото. Вассалам сёгуна более низких рангов (гокэнин) за такие же преступления просто рубили голову. Приказ совершить сэппуку мог отдать и удельный князь — любому из своих вассалов. И даже размер дохода провинившегося влиял на то, как он должен был умереть. Так, небогатые удельные князья с доходом менее 500 коку риса совершали сэппуку во внутреннем дворе тюрьмы Кодэмматё, а те, кто имел более 500 коку, — в более комфортной обстановке (в какой-либо столичной усадьбе).
В марте 1784 года хатамото Сано Дзэндзаэмон (доход 400 коку) во время стычки в замке Эдо тяжело ранил младшего госсоветника (вакадосиёри) Танума Окитомо. Спустя восемь дней раненый скончался. За одно только обнажение меча в замке сёгуна полагалась смертная казнь, и Высшее судебное присутствие приговорило Дзэндзаэмона к ритуальному самоубийству. Оно свершилось в тюрьме в присутствии чиновника тайного надзора. Уровень дохода не позволил осужденному выбрать себе помощника-кайсяку, который отрубил бы ему голову после нанесения раны. Поэтому в роли кайсяку выступил тюремный полицейский. Эти детали сохранились благодаря тому, что все участники церемонии сэппуку перед ее началом должны были называть свои имена, и тюремный писарь фиксировал их в протоколе.
По отношению к низкоранговым и рядовым самураям сословное судопроизводство в целом было строже, чем к верхушке. Уже в XVII веке убийство самураем безоружного простолюдина тщательно расследовалось и часто заканчивалось обвинительным приговором — исходя из принципа равного наказания для обеих сторон. Во второй половине эпохи Токугава появились “суды чести”, которые могли вынести самураю приговор даже в том случае, если в обычном суде его вина доказана не была.
Девятнадцатого октября 1671 года молодой самурай Адати Тюэмон с тремя приятелями отправился погулять в район Асакуса. Тюэмон служил в охране столичной резиденции удельных князей провинции Тёсю, которая располагалась в районе Роппонги. Хорошо отдохнув в Асакуса, приятели зашли в чайный домик. Перекусили гречневой лапшой и засобирались домой. Рассудив, что путь неблизкий, решили взять лошадей. Самураи отдали хозяйке деньги, посидели еще немного, а когда вышли, увидели, что на лошади Тюэмона сидит другой всадник. Конюший заметил: мол, долго вы собирались, вот и пришлось лошадку другому клиенту отдать. Адати Тюэмон вернулся к хозяйке и уточнил, получил ли конюший деньги. Да, сказала хозяйка, получил. “Так значит ты, подлец, деньги взял, а лошадь не даешь. Стало быть, деньги все равно что украл?” — “Как это украл, когда вас все нет и нет? Вы что такое говорите?”.
В XVII веке японский сервис был совсем не такой, как сейчас, хотя в данном случае конюший самураю явно не грубил. Но тот все равно не выдержал — надавал ему тумаков. Сбежались люди и стали уговаривать самурая простить бестолкового конюшего. Самурай так и сделал. Догнав приятелей, которые уже отъехали, сказал, чтобы они бросили лошадей, коль скоро местные такие жулики. Тут уже другой конюший, владелец лошадей, начал ругать Тюэмона, в том числе и за избиение коллеги. Терпение самурая истощилось, и он выхватил меч. Ударил конюшего тупой стороной клинка побольнее, бросил меч в ножны и предложил друзьям ускорить шаг. Но чтобы выйти из квартала, надо пройти через ворота, которые запирались при тревоге. Подойдя к воротам, приятели увидели сторожей с палками. “Нам передали, только что в Асакуса был избит конюший, пропустить вас не можем. — А ты сам-то это видел? — А чего тут видеть, дело ясное, ворота закрыть надобно. — Да жулик он, твой конюший, и поделом ему досталось, но я его уже простил”. Дальнейшая дискуссия самураев со сторожами ситуацию не улучшила. Закончилось все потасовкой, которая привлекла новых зевак и участников. Тут и оскорбленные конюшие подоспели. У второго, кроме синяка на плече, оказался и небольшой порез: видимо, его все-таки задело лезвием. Раненый конюший схватил Тюэмона за рукав, но получил удар рукояткой меча и отпустил. Самураи сумели открыть ворота и вырваться из квартала, но неугомонный конюший кинулся вдогонку и снова атаковал обидчика, теперь уже с палкой в руках. В то время массовые драки горожан были делом вполне обычным, и полиция за это строго не наказывала. Но быть избитым палкой для воина считалось верхом позора. На тренировках самураи тратили много времени на отработку приема нукиути, когда одним движением вынимается из ножен меч и наносится удар. Вот таким ударом Адати Тюэмон и зарубил конюшего. А потом таким же заученным движением вытер меч и бросил его в ножны. Так на почве мелкой ссоры, в которой были виновны оба участника, днем и при свидетелях произошло убийство.
Тюэмон пытался бежать. Сначала по земле, потом по воде. Выбросил мешавший ему короткий меч, скинул накидку. Когда окружили, защищался мечом, но его выбили из рук веслом. В плетеной бамбуковой клетке задержанного доставили к главному дознавателю