– Я останусь в Северной Сибири у аборигенов, – сказал я капитану.
– Хорошо, пожалуйста, как скажете, я не рассчитываю снова увидеть вас живым, – ответил он.
Таким образом, решение было принято. Я попрощался с возвращавшимися русскими, матросами и особенно с любезнейшим капитаном, чье рациональное мышление и сердечное отношение ко мне я высоко ценил во время нашего совместного плавания и общения. Я увидел, что все, кто был на судне, беспокоились за меня – мягко говоря, они считали меня слишком легкомысленным.
Меня сопроводили на борт судна, я в спешке написал письма на Фареры, а затем отчалил на одной из лодок аборигенов вместе со своими вещами. Судно же, пользуясь попутным ветром, подняло якорь.
Бесспорно, я почувствовал себя одиноким и покинутым, стоя на станции у Мунго Юрибея среди аборигенов, чей язык я не понимал, и наблюдая, как судно удалялось, пока окончательно не исчезло из виду. Я дал волю своим чувствам и, плача, пошагал в тундру, где утолил жажду сочной спелой морошкой.
Глава VIIIДлительное пребывание на необитаемом острове в Тазовской губе
Внешний вид острова Находка[46]. – Отшельническая жизнь. – Находка мертвецов. – Визит незнакомцев. – Отъезд с острова
Япока еще не собирался жить вместе с аборигенами, присмотрев для своего временного проживания необитаемый остров Находка в Тазовской губе. Среди юраков-самоедов был человек, с которым я мог изъясняться на ломаном русском. После длительных переговоров я нанял шестерых аборигенов, и они на большой плоскодонной лодке отвезти меня к вышеупомянутому острову, лежащему примерно посередине губы в 30 верстах от станции Мунго Юрибей.
Дело было в середине августа во второй половине дня. Аборигены высадили меня на остров площадью четыре квадратных мили, который должен был стать моим местом проживания в следующие несколько месяцев. Это была добровольная ссылка. Когда юраки принесли мои вещи на плоский песчаный берег на юго-западной стороне острова, куда мы причалили, они, получив согласно договоренности вознаграждение в русских рублях купюрами, повернули домой, попрощавшись со мной словами: «Локумбой, локумбой, савуйете!» («Прощай, всего наилучшего!»)
Моей первой мыслью было строительство хижины из сплавного леса, которого везде было в изобилии (он с весенними оттепелями поступает по рекам в губу, где его повсеместно водой выбрасывает на берег).
К моей большой радости я вскоре нашел недалеко от места прибытия старую полуразвалившуюся избушку, которая, как я позже выяснил, была построена двумя русскими, работавшими на немца Функа и занимавшимися здесь рыбным промыслом в летний период. Я занес вещи в избушку и, поскольку там было темновато, сел и задремал, прислонившись к стене. Вскоре я очнулся, достал спичечный коробок и зажег спичку. Снаружи в кромешной темноте лил дождь. Тем временем мое убежище было незавидным: дождь капал сквозь крышу, а холодный ветер дул через дверной проем. Вся изба, состоявшая из одного помещения, была всего лишь 5,5 фута в высоту, 8 футов в ширину и столько же в длину. Наконец-то закончилась ночь. Когда просветлело и погода нормализовалась, я сразу же начал приводить в порядок свою хижину, сгребая песок к стенам, делая дверь и т. п.
Западный и северный берега острова Находка представляют собой широкую песчаную отмель, местами покрытую пышной травянистой растительностью. Там, где заканчивается отмель, возвышается обрыв характерной формы высотой 150 футов. В ложбинах и на склонах растут ивы, вязы, карликовая береза и смородина. В середине острова находится цепь больших холмов, окруженная бугорками, низкими холмами, ложбинами, ручьями и болотами. С восточной стороны остров более низменный и переходит в заросли ив у залива. В центре острова, у холмов, в нескольких сотнях шагов на север от моей хижины находились три небольших озера.
На второй день после моего прибытия на остров я встал рано утром, побрился и принял туалет в заливе, где искупался в освежающей воде. После завтрака я соорудил из бревен плот и выплыл на некоторое расстояние в залив, чтобы установить сети. Погода была великолепной, под солнечными лучами начал рассеиваться туман. Поверхность воды в бухте блестела словно зеркало. Спустя час я проверил сети – к моей радости, в них оказалось много рыбы (осетр и еще две рыбы других видов). Я снова опустил сети в воду, подплыл к берегу, занес рыбу в хижину, освежевал ее и принял скудную трапезу. Потом вскинул одно из ружей на плечо и вышел произвести рекогносцировку местности на острове. С северной стороны от избушки находились упомянутые ранее озера, где плавали утки и гагары. Я подстрелил двух уток и спрятал их до моего возвращения домой в ивовых зарослях у берега озера. Идя вдоль холмов в северном направлении, я заметил в кустах множество зайцев, которых преследовали охотящиеся соколы, непрестанно кружась над ними в воздухе и высматривая их силуэты, чтобы атаковать сверху.
Мимо меня проскакал заяц, направлявшийся к прорехе в кустах, и тут же прямо перед моими глазами на него спикировал сокол. Я убил выстрелом хищника, но заяц остался на месте, не шевелясь. Я взял его в руки, погладил и убедился, что он не ранен, а просто парализован от страха. Когда я вернул его на землю, он пробежал небольшое расстояние, облизал свои лапы, повернулся и посмотрел на меня. Я убежден, что он был благодарен мне за спасение. В целом, зайцы на острове были такими терпеливыми, что я мог долго стоять и смотреть на них, пока они грызли кору и растения, не вызывая у них никакого беспокойства. После этого я направился к берегу, где постоял некоторое время рядом с «деревом бога». На острове есть всего лишь одно настоящее дерево, весьма красивая лиственница (высотой около 60 футов), освященная, очевидно, периодически заплывающими на остров аборигенами, которые поклоняются ей как богу. На ветвях дерева висели оленьи черепа, куски мехов, латунные кольца, рыбья шкура и несколько русских серебряных монет. От одиноко стоящей наряженной лиственницы я направился в глубь острова. По пути я наткнулся на могильник с двумя гробами. После утомительной прогулки через центральную часть острова ко второй половине дня я достиг восточного берега, где сделал привал, чтобы передохнуть. Окинув взором залив и пару островков на востоке, я вдруг увидел нечто, похожее на чум, возвышавшийся из затопленных водой кустов. Я перешел вброд к этому месту. И действительно, там на возвышении стоял чум, который, однако, был ободранным и обветшалым. Сделав прореху в его обшивке, я вошел вовнутрь, где меня ожидало неприятное зрелище. На полу лежали три полуразложившихся человеческих тела: мужчина, женщина и ребенок. Поблизости лежал скелет собаки. Судя по всему, эти аборигены погибли от голода. Я вброд вернулся обратно на берег. Охотничьим ножом я сделал из выброшенный на берег древесины примитивную лопату, при помощи которой мне удалось выкопать могилу в мягкой земле. После двух часов напряженной работы я посчитал, что могила достигла необходимого размера, чтобы вместить три тела. Но вытащить мертвых на сушу и положить их в могилу было задачей не из легких. Забросав могилу землей, я нацарапал на лопате надпись русскими буквами «Здесь лежат три аборигена» и воткнул ее черенком в землю. Уже почти стемнело, когда я отправился домой. Я не прошел и полпути, как установилась полная темнота – поэтому мне пришлось лечь на влажную землю, чтобы дождаться рассвета. Когда я проснулся ночью, насквозь промерзший, я решил опять встать и пойти, чтобы найти дорогу к хижине. Это мне в конце концов удалось. Не раздеваясь, я повалился на жесткий лежак. Писк мышей смешивался со стенанием ночного бриза в моей не очень-то непроницаемой хижине.
Это была ужасная ночь.
Я проснулся совершенно замерзший, а поскольку утро было достаточно прохладным, начал готовить чай в жестяной банке из- под пороха. К моему крайнему разочарованию выяснилось, что маленький котелок, который я намеревался использовать на острове, оказался забытым на станции Мунго Юрибей. Из продовольствия у меня было несколько фунтов баранок, немного муки, чая и сахара. Но ввиду того, что на острове было полно дичи и я взял с собой почти 2000 патронов и два ружья, я мог с уверенностью смотреть в будущее – и это не считая возможности ловить рыбу в бухте. На завтрак я пожарил перед хижиной на углях очень вкусного осетра, после чего отправился в залив проверить сети. Оттуда я пришел с весьма большим уловом, среди которого было три необычайно вкусных рыбины разных видов. В тот же вечер я пристрелил пять гусей.
Но моя постель в отшельничестве на острове не была мягкой, и я в конце пребывания там очень страдал от ночных холодов. На стоявших в хижине жестких нарах, сделанных из пла`вника, не было никакой подстилки, и для защиты от приближающихся ночных морозов (температура ночью стала опускаться до –12 °R) у меня были лишь мои меховые куртки, которыми я мог укрываться. Однако погода еще долгое время была хорошей, да и я постоянно был занят либо на острове, занимаясь ботаникой (там я собрал около 100 различных растений), охотясь на зайцев, лис, а особенно куропаток, коих там было в изобилии, лебедей, гусей, уток, либо рыбача в заливе. В конечном счете ямы, где я хранил запасы, были переполнены дичью. Но не было никого, с кем я мог бы делиться своим богатством. И когда я скучал по людям и испытывал меланхолию, играя фарерские мелодии на скрипке, которую я привез с собой, я пускался через остров собирать смородину, которая к моему удивлению и радости вызревала здесь на 70° с. ш. Одиночество под открытым небом оказывает полезное влияние на духовную жизнь человека – что-то есть в этом позитивное, необычайно красивое, переполняющее грудь. Тягостная тоска возносится высоко в синеву, к непонятному, неизвестному; человек становится кротким духом и преданно хвалит Всесущего Создателя.
И все-таки человек – социальное существо, и когда я пробыл на острове почти два месяца – а с наступлением октября снежные штормы начали вступать в свои права, из-за чего нельзя было ничем заниматься снаружи, – нахождение в четырех стенах холодной хижины становилось очень тягостным. Я предвкушал тот момент, когда залив покроется льдом и я смогу вступить в контакт с местными жителями, поскольку Питсери – русскоговорящий абориген – обещал забрать меня на санях, когда уст