Осень 1891 года я провел в нескольких милях к северу от Мунго Юрибея у Харреланга в семье аборигенов. Там было много дичи, особенно куропаток и уток, кроме того, у берегов залива водилась в изобилии сельдь, так что недостатка в приятном и полезном для здоровья времяпрепровождении на природе красивыми сентябрьскими днями не было. В то же время передо мной встал вопрос: правильно ли убивать ради удовольствия больше птиц и рыб, чем нам необходимо?
Сразу после того как Тазовская губа сковалась льдом, я поручил своему аборигену-хозяину отвезти меня на Ямбург, где, по слухам, должно было быть много песцов. Там я провел время – правда, всего лишь две недели – с еще бóльшими приключениями, чем на Находке. Моим местом жительства была землянка, которую я в первый после прибытия день вырыл в прибрежном холме. Оттуда я каждый день совершал походы по острову, по размеру и форме очень напоминавшему Находку, с моей прекрасной белой собачкой, которую мне продали аборигены. Собака мне очень пригодилась во время охоты – в некоторые дни я приносил домой до семи песцов. Мука у меня закончилась спустя неделю, но, поскольку я знал, что на летней станции Мунго Юрибей оставалось несколько пудов муки, я решил ранним утром прогуляться до залива с мешком, чтобы набрать себе немного ржаной муки для домашних целей. (Впоследствии распорядитель на Нейве-сале узнал, что я позволил себе вольность обыскать их небольшой склад.) Сказано – сделано: я перебрался через залив и на свое счастье нашел там запас муки, состоявший из двух больших мешков. Я наполнил свой мешок мукой и, взвалив его на спину, прошел пешком по льду 6 миль (40 верст) домой.
От острова Ямбург я зашел к юракской семье, которая проезжала мимо моей землянки, переправляясь через залив в конце октября в длительной поездке через Тазовский полуостров, Обскую губу и Ямал к Байдарацкой губе. По возвращении в Таз к ним присоединилась остякская семья, жившая в окрестностях реки Надым, которая впадает в Обскую губу. Это была последняя серьезная поездка, которую я предпринял с северосибирскими аборигенами, прежде чем отправиться на юг в более цивилизованные края. Поэтому я опишу этих детей природы более подробно.
В Сибири в общей сложности живут 5,5 млн человек, из них 1,5 млн аборигенов, составляющих, по моим предположениям, около сотни различных народностей, с еще большим количеством родов, на которые делятся все эти народы: например, остяки насчитывают 10–12 родов. Среди наиболее крупных сибирских народов следует упомянуть юраков, или юраков-самоедов, остяков, вогулов, тунгусов, бурятов, киргизов, татар, гольдов, гиляков, телеутов, якутов, кайвальев[55], долганов, амбатов, сойотов, чукчей, айнцев[56] (на Сахалине), камчадалов и многих других. Многие аборигенные языки весьма красивы на слух, особенно многочисленные языки остякских родов, которые, различаясь между собой, характеризуются удивительным благозвучием. В большинстве слов «Л» стоит рядом с дифтонгами и гласными, чаще всего «ö», что придает звучанию языка металлический оттенок и одновременно делает его забавным: слушать, к примеру, двух разговаривающих остяков из сосвенского рода будет крайне интересно.
Аборигенные народы, живущие в Центральной Сибири, как правило, ведут оседлый образ жизни, подвержены большому русскому влиянию, проживают преимущественно в избах, как и русские, держат коров, а некоторые также возделывают землю. Напротив, народы, живущие на севере, а также большинство народов с юга Сибири ведут кочевой образ жизни.
Наиболее многочисленны и распространены в Северной Сибири якуты и юраки.
Они живут в чумах: летом – из бересты, зимой – из меховых шкур. Некоторые якутские семьи непродолжительное время проживают в небольших полуземлянках. Зимний чум, как правило, имеет двадцать шесть локтей в длину и стоит на тонких шестах. Два из них скреплены вместе на расстоянии фута от своего верхнего конца – их поднимают первыми так, чтобы между нижними шестами прошло широкое основание чума. Небольшое место стыка сверху становится точкой опоры для следующих шестов. Остов покрывается двойным слоем меховых шкур, которые при помощи двух других шестов накидываются на них так, что одна лежит мехом наружу, а другая – внутрь. Обивка скрепляется при помощи веревки. В чум можно зайти, отодвинув край шкуры. С обеих сторон входа кладутся две широкие доски, за ними – спальное место, состоящее из сплетенных веток, положенных на снег, далее циновка из осоки, а сверху – дубленые оленьи шкуры. Главное спальное место у края чума устроено из мехов и спальных мешков, набитых перьями или пухом.
Посреди чума находится очаг, над которым на достаточной высоте ставят два поперечных шеста. На них висит котел, который можно поднимать, опускать или передвигать вперед-назад по усмотрению. Совместное проживание с северосибирскими аборигенами поначалу было для меня тяжелым испытанием: самым сложным было не столько привыкнуть к их образу жизни, их диете, состоящей из сырой рыбы и сырого мяса, сколько научиться выдерживать суровый зимний мороз. Жить в течение долгих месяцев в сибирскую зиму под открытым небом или в чуме, где почти всегда так же холодно, как и снаружи, не всегда приятно. Конечно, я обзавелся зимней одеждой жителей севера Сибири: двумя длинными меховыми рубашками (первая надевается меховой стороной внутрь, вторая – той же стороной наружу), к рукавам которых крепко пришиты меховые рукавицы, а к воротнику – меховая шапка; меховыми чулками, которые надеваются меховой стороной внутрь, и искусно сделанными меховыми сапогами, достигающими бедер.
Я быстро вжился в образ жизни аборигенов: рыбачил с ними, изучал управление оленями, чтобы стать таким же умелым в этом искусстве, как и они, присутствовал на их церемониях заклинания духов и жертвоприношениях, свадьбах, вывозе умерших в тундру и т. д. Я присутствовал на многих жертвоприношениях: в первый раз – когда жил в убежденной языческой семье, чьей главой был Войче.
Это было зимой в сильный мороз. Небосвод возвышался над тундрой, которая вдали незаметно сливалась с горизонтом. Зимний пейзаж был великолепен, освещенный поднявшимся над горизонтом солнцем, которое сверкало и искрилось на белом насте.
Я стою перед чумом с моим проводником. Одиночество в мертвой тишине окружающей нас природы прерывается, когда мы трогаемся в путь, – начинается хруст снега под ногами. Наши голоса разносятся далеко в холодном разреженном воздухе. На белой равнине наше оленье стадо ищет необходимую пищу, упорно соскребая снег своими широкими копытами.
– Слишком холодно, чтобы ехать охотиться на диких оленей, – говорит Войче, – но, поскольку уже давно мы не приносили жертву Аркануму, мы поедем в тундру и задушим в его честь откормленного олененка. Может быть, после этого боги смилостивятся над нами и дадут нам погоду потеплее, а также больше удачи на охоте, чем в последнее время.
Юрак отодвинул занавес чума в сторону, позвал старика Высико и своих двух дочерей-подростков и велел им подготовить сани с истуканами для поездки на жертвенное место. В сопровождении своего верного белого остроухого пса с пушистым хвостом он поехал на лыжах, чтобы позвать оленей и привести их к чуму.
Были приготовлены сани с богом-змеем и двое легких саней, после чего старый слуга с лассо отправился навстречу стаду, бегущему к чуму, чтобы заарканить несколько животных. Девушки впрягали их в сани сразу же, как те попадали в их руки: двух в сани с богом и по три – в легкие сани. Также был отобран молодой годовалый олень, его связали и разместили на легких санях, на которых поехал хозяин чума и его дочери. Я со стариком отправился на других легких санях, которые тащили на канате легкие сани с идолом.
У меня были некоторые сомнения насчет того, нужно ли мне было ехать с аборигенами, так как стоял страшный мороз: –51,5 °R (около –65 °C). Церемония жертвоприношения, естественно, выглядела неприятно, но, поскольку моим долгом было использовать все возможности для изучения обычаев аборигенов, я все-таки решился на эту поездку.
Мы ехали в спешке по ровной тундре. В миле от чума остановились неподалеку от речного склона. Мы сошли с саней, привязав оленей к их левой стороне, и положили жертву на снег. Войче взял с легких саней кремневое ружье, лук, песцовый капкан и голову дикого оленя, трижды пронес все это вокруг шеи олененка, одновременно бормоча какие-то заклинания. После этого одна задняя нога олененка была отделена от трех других ног, к ней привязали веревку, и одной из девушек приказали тянуть за нее. Одновременно с этим старик-слуга наложил на шею жертвы другую веревку, за которую начали тянуть двое мужчин. Юрак слабенько ударил топориком жертву по затылку, после чего посмотрел на небо и громко призвал Арканума. По воле случая над нашими головами пролетели два громко кричащих черных ворона. Все это произвело на меня очень неприятное впечатление. Через десять минут жертва испустила дух, и один из мужчин тут же сделал надрез в ее боку, снял шкуру, после чего все четыре язычника сели на корточках вокруг мяса, от которого шел пар, отрезали от него ломти, макали в кровь, собравшуюся в грудной полости, и ели с нескрываемым удовольствием. После того как они наелись сырого мяса, сердце, печень, язык и грудинка были помещены в принесенный котел со снегом, который повесили над разожженной кучей щепок. Когда мясо было сварено, его раздали всем присутствующим. Глава семейства протянул мне половину языка, которую я, конечно же, тут же употребил по назначению. От каждого вкусного куска вареного мяса отрезался ломоть, который клали перед богом-змеем, наряженным в цветные рубашки и меховые платки. Бог-змей был сделан из дерева в форме ужа, установлен горизонтально рядом с ящиком ритуальных саней, где хранились охотничьи трофеи, куски тканей, кольца и другие ценности, предназначенные для богов. Перед головой бога-змея был вылит мясной суп. На верхушке установленного рядом с ритуальными санями шеста длиной в пять локтей, который используется во время езды как хлыст либо как руль (когда применяется лишь одна пара вожжей), развевались цветные тряпки. Под конец церемонии освежеванный череп жертвы был также водружен на верхушку шеста. Грубое варварское издевательство над животным и отвратительная церемония, к сожалению, вызвали у меня неприязнь к этим аборигенам, которые в остальном были мужественными и честными людьми. Как оказалось, молодая жертва была беременной самкой. Старик- слуга достал плод, расчленил его и съел вдобавок к сырому и вареному мясу – это был десерт. Сначала он обглодал зародыша снаружи, потом его внутренности и, наконец, остальные части тела. То, что не мог съесть сразу, он взял с собой домой. Оставшееся от жертвы мясо вместе с желудком, который был вывернут и наполнен кровью, положили на легкие сани. После этого мы отправились домой, оставив окровавленный череп и бога-змея в забрызганном кровью снегу. Я размышлял над тем, какой награды мы будем удостоены после принесенных почестей. Это был холодный день. Дома в чуме, где не горит огонь в очаге, сидят в сумраке Войче, его две жены, мать, две дочери, а также старик-слуга, с неутолимым аппетитом доедающий остатки жертвенного животного. На следующий день Войче отправился забрать сани с богом домой.