и, от рыбы следует отказываться четыре дня в неделю.
В конце марта, когда немощеные улицы превращаются в жидкую кашу из снега и грязи, тюменцы начинают ездить в повозках. Повозки не самое удобное средство передвижения – у них нет никаких рессор и они состоят, как правило, из продолговатого плетеного короба, установленного на основание из длинных жердей, чьи концы прикреплены к двум доскам прямо над осями колес. Кучер сидит в передней части короба, пассажиры – в задней. В первые дни апреля обрушился снегопад, однако 5-го числа горожане опять начали ездить на повозках. В течение долгого времени проезд был затруднен грязью, слякотью и кучами лошадиного навоза, который сгребают в кучи, однако далеко не сразу вывозят.
В соответствии с постановлениями полиции Тюмени не разрешается передвигаться по улицам после 10 ч. вечера, особенно в компании с женщиной. Подобный запрет, разумеется, не мог исправить атмосферу необузданной безнравственности, которая характеризует города в этой стране. Поздно вечером не следует ходить по улицам одному, особенно если ты безоружен, при этом запрещено носить оружие и даже иметь при себе нож. Тем не менее, в этом случае я опять обманул власти, вспомнив фарерскую поговорку: «Всегда носи с собой нож, а иначе не проживешь», – как-то раз на Фарерах утонуло судно, единственной причиной чему было то, что никто из экипажа не имел при себе нож.
В Сибири не разрешается курить табак в общественных местах и на улицах. Это весьма похвальное предписание, которое выполняется почти всеми беспрекословно. Однажды майским вечером, направляясь домой от пристани, где я посетил капитана одного парохода, я прошел мимо двух оборванцев, один из которых сказал:
– Как же ты мог сделать такую глупость и не взяться за нож? Ты что, боишься использовать нож?!
Спустя пару дней я чуть не кончил плохо. Дело было таким же поздним, темным вечером, когда я решил полюбоваться ночным городом. На одной из главных улиц, освещаемой тусклым сонным светом керосиновых фонарей, было тихо и безлюдно. Вдруг я увидел, как меня окружают три подозрительных типа. Они подошли вплотную ко мне, внезапно в воздух взмыла рука с блеснувшим ножом и послышались слова угрозы: «Деньги или жизнь!» Но потребовалось лишь одно нажатие на пружину в рукоятке моей трости – и острый клинок с тремя лезвиями был направлен на напавшего бандита. Имея возможность свободно размахивать своим оружием, я смог отскочить в сторону и выбраться из окружения, после чего грабители исчезли в темноте. Вскоре я уже лежал целый и невредимый в постели.
Вечером 17 (5) апреля, в день Пасхи, был погожий ясный день и 4 градуса тепла. Когда часы пробили 12 ч. ночи, люди двинулись в церкви, в притворах которых они покупали восковые свечи. Звон и шелест денег смешивались со звуками проходившей службы. Народ собирался в большом помещении церкви, где в итоге становилось крайне тесно.
После службы, продолжавшейся 3,5 часа, люди начали возвращаться домой. Я покинул церковь с неким г-ном Максеевым, родственником супруги Маркуссена, имевшим русско-татарское происхождение.
Мы только пришли домой и начали наседать на ожидавшее нас множество напитков и закусок, когда раздавшийся громкий звон церковного колокола известил нас о том, что начался пожар. Мы выбежали на улицу и пошли на рыночную площадь. Стоявший там большой, недавно построенный трактир полыхал ярким пламенем. Ветер подул в сторону открытого пространства, где не было никакой опасности дальнейшего распространения огня, но на прилегающих домах стояли мужчины и женщины, освещенные мощным пламенем. Держа иконы, они поворачивались к звездному небу и молились о том, чтобы огонь их пощадил. Трактир сгорел до основания, на чем пожар и закончился.
На первый и второй день Пасхи на улицах можно было увидеть орущих пьяных людей, но никого из полиции. Изредка можно было встретить полицейского, но только в дневное время. В отдельных кварталах по ночам практически не было никакого обхода – их патрулировали гражданские дружинники, назначенные и оплачиваемые самими гражданами, – палками и трещотками они отпугивали злоумышленников, если те не лежали и не спали в дверных проемах. Согласно предписаниям церкви, службы должны были проходить в течение восьми дней после Пасхи, помимо этого в начале и конце дня звонили к хоралам. На четвертый день Пасхи никакого богослужения не проводилось. Как говорили люди, по причине того, что попы в предыдущие дни упились водкой.
10 апреля на льду небольшой реки, которая течет через город и впадает в Туру, выступила вода. На первый день Пасхи прилетели скворцы, а когда 20 апреля я вскинул на плечо ружье и пошел по лесам и лугам; в местах, где из-за таящего снега образовались пруды, мне удалось подстрелить первых диких уток. На самой Туре во льду стояло множество пароходов и барж. 28 (16) апреля начало активно светить солнце.
Во время пасхальной недели я стал свидетелем того, как человека несли в последний путь. Многолюдная похоронная процессия торжественно и тихо двигалась по улицам, все мужчины шли с непокрытой головой, а проходящие мимо почтительно отдавали честь усопшему, снимая головной убор, пока процессия шла мимо, или отходили на некоторое расстояние. Перед гробом несли крышку, которую к нему прибили у самой могилы, а также иконы и распятие – их потом клали на грудь покойнику перед тем как опустить гроб в землю.
26 апреля в часовнях и церквях города прошли панихиды. На кладбища приходили многочисленные группы людей, посещавшие могилы родственников.
Вскоре после русской Пасхи у татар начался пост, после которого приходит их главный праздник.
Согласно Корану, татары во время поста не имеют право есть между рассветом и закатом, и подавляющее большинство беспрекословно соблюдает это предписание.
Однажды, охотясь на уток, я плыл по течению Туры. Потом вышел на берег и пройдя через густые заросли ив и берез, где оглушительно галдела крупная колония грачей, обнаружил одиноко стоящую на краю леса небольшую татарскую деревушку. Там было четыре юрты с плоскими крышами, покрытыми землей или обмазанными глиной (без какой-либо покатости).
Я вошел в одну из юрт, где по моей просьбе мне дали попить молока, при этом татарка, прежде чем протянуть напиток, не забыла сказать, сколько это стоило. В целом, и она, и ее многочисленные дети, собравшиеся в хижине, не особо хорошо говорили по-русски. В татарском доме, как правило, нет ни столов, ни стульев. Люди едят, сидя на корточках, и спят на подставке высотой в пол-локтя, которая занимает переднюю половину пола. Более благополучные татары, у которых есть большие многокомнатные дома, обставляют одну-две комнаты на русский манер стульями, столами и т. п. – в основном для того, чтобы принимать там русских посетителей.
По пути домой, приближаясь к Тюмени, я в сумерках повстречал двух мужчин, которые меня остановили и спросили на ломаном русском, как пройти в татарскую деревню. Эти люди, оказавшиеся черкесами, были крепко сложены и выглядели не особенно доброжелательно. Но даже если у них и было что-то плохое на уме, я был готов отразить возможный толчок или удар. Получив необходимые сведения, они пожелали мне доброй ночи и пошли своей дорогой, я же не мог удержаться, чтобы не повернуться и не посмотреть на них. Они обладали всеми особенностями своей расы: загорелое лицо, четкие, тонкие, правильные черты лица, темные волосы и борода, черные брови, а также статная фигура. Черкесский национальный костюм состоит из длинного синего кафтана со множеством складок, блестящим серебряным футляром на груди и кинжалом на поясе вокруг талии, шаровар, заправленных в высокие лакированные сапоги со складками у щиколоток, которые еще более свободные, чем у русских, а на голове – шапка из матерчатой мерлушки (черной кучерявой шерсти тибетского ягненка[66]).
Первого мая Тюмень посетил русский кочевой театр – в городе еще нет сколько-нибудь постоянной труппы актеров, хотя театр имеется: большое кирпичное здание, в подвальном этаже которого крупнейшие оптовые торговцы мукой продают товары в розницу. Труппа пробыла в городе некоторое время, поставив, в частности, «Детей капитана Гранта». Публике очень понравились их представления, и поэтому наверняка она не обращала большого внимания на запахи сельди, керосина и т. п., которые доносились до лестницы, сидячих мест, ложи и партера.
19 мая мы впервые обедали под открытым небом в большом и красивом саду г-на Маркуссена. Отныне каждый день в обвитой плющом беседке, в окружении кустов крыжовника и смородины, накрывали белой скатертью стол с самоваром, из которого валил пар, и серебряными бокалами с позолотой из отшлифованного горного хрусталя.
Тюменское лето теплое, нередко термометр показывает 20 градусов в тени. 18 мая я впервые искупался в пруду за городом, температура воды там была 13 градусов, хотя в Туре вода холоднее.
20 мая я поехал на повозке в сопровождении одного русского на охоту на Андреевское озеро. По пути нам попался табун лошадей, которых конные пастухи-киргизы перегоняли из южносибирских степей. Недалеко от дороги находился лагерь, где было около 20 переселенцев, направлявшихся с Малороссии на юго-восток[67]. Вечером мы доехали до озера, сделали несколько выстрелов до наступления полной темноты, привязали лошадей к повозке, выставили манки в болото и в ожидании утренней зари расположились в одной из многих хижин, возведенных охотниками. Сумерки вскоре закончились, по небу распространился идущий с севера свет, начали появляться утки. С низкого полета, крякая, они садились у привязанных короткой веревкой деревянных подсадных уток, которые благодаря прохладному утреннему ветерку и натяжению веревки двигались по воде словно живые. Раздался «пиф-паф», утки взмыли вверх, подстреленные остались на месте, и в 4 ч. утра у меня уже было пять тушек: один гоголь, два чирка и две дикие утки. На другой стороне огромного озера выстрелы звучали один за другим. 21 мая у русских был праздничный день, поэтому везде было много охотников. Охотники в Сибири, как и во многих других странах, ходят на свой промысел по воскресеньям. После полудня я приплыл на каноэ без весел – я греб то руками, то отломанной от дерева веткой, которой я обзавелся на берегу неподалеку от татарской деревни, – к островку посреди озера. Там было много разных видов морских ласточек, уток же я не увидел. Вечером я прекратил охоту, привязал каноэ на том месте, где я его взял, и пошел пешком в татарскую деревню, где меня поджидал мой русский спутник, который особо не интересовался охотой, будучи, наоборот, заядлым рыбаком. Было решено, что мы переночуем в деревне, а я на следующий день продолжу охоту. Мы легли спать в одном из домов или, по крайней мере, хотели это сделать, но не смогли заснуть из-за нападений прожорливых постельных клопов. Моя повозка, которая была устлана сеном, вечером была поставлена в сад. С двумя незнакомыми охотниками, которые попросили разрешения пойти со мной, поскольку они тоже больше не могли оставаться в доме, я залез на нее. Но как только мы приготовились отойти ко сну, начался мощный ливень, и за одно мгновение мы промокли до нитки, из-за чего опять пришлось возвращаться в хижину. О сне и речи идти не могло.