Подул свежий северо-восточный ветер, из-за чего я с наступлением темноты решил переночевать в чуме. На следующее утро был северо-северо-восточный ветер, что обещало день, полный трудностей, однако мне по-любому нужно было отправляться в путь. На юракском, который знал один из долганов, мне дали некоторые рекомендации о том, куда держать курс. Залив тем временем расширился, образовав множество мысов и бухт, на больших отрезках вода у берега была такой мелкой, что там даже не могла пройти плоскодонная лодка с осадкой 1,5 фута. Аборигены, которые были очень удивлены не только моим появлением в вечернее время, но еще в большей степени – умением говорить по-юракски, проводили меня до берега, с охотой проинформировав об условиях в низовьях Енисея.
Еще был ранний час, когда я отправился в путь. Ветер с такой силой гнал лодку в сторону от берега, что было трудно держать правильный курс, не имея на лодке киля. Одну-две версты я пробирался вдоль низкого, глинистого берега. Ветер усилился, и поскольку я не мог поднять парус – а иначе меня бы вынесло в бухту, где были высокие волны, – мне не оставалось ничего другого, кроме как тащиться максимально близко к берегу, а потом бросить якорь и сойти на сушу, чтобы дождаться более благоприятной погоды. Я прошелся более версты по отмели, которая переходила в достаточно высокий и крутой обрыв, собственно и являвшийся берегом. За ним уже начиналась тундра. Спустя несколько часов я вернулся к лодке с охапкой немного подмоченных веток из больших куч сплавного леса, лежавших под обрывом. С большим трудом мне удалось их разжечь на песке рядом с водой, чтобы зажарить несколько рыбешек. Тем временем ветер поменял направление на северное, вследствие чего волны стали усиливаться. Это произошло так быстро, что водой залило костер еще до того, как рыба хорошо прожарилась. Поэтому мне пришлось довольствоваться на обед полусырой рыбой. Затащив лодку поближе к берегу, я запрыгнул на плоские каменные плиты – которые, возможно, остались с ледникового периода, – чтобы там поесть. Однако волны поднимались так высоко, что они вскоре дошли и до моего прибежища, из-за чего мне пришлось укрываться в лодке. После полудня ветер начал утихать.
Тогда я взялся за весла, однако из-за мелкого фарватера в песчано-илистом дне передвигался я не так быстро, как хотелось. Вечером я находился в трех-четырех верстах от отмели, возвышавшейся над водой.
Наступила хорошая погода, поэтому я поплыл дальше. В темноте лодка разогнала стаю лебедей, встретившуюся по пути. Птицы так жалобно пели, что мне взгрустнулось.
Ночь была очень темной, а поскольку ветер вполне мог подуть снова, я счел наиболее разумным подплыть настолько близко к берегу, насколько возможно, бросить якорь и немного поспать. Несколько раз чиркнув спичкой и вычислив направление ветра по компасу, я подумал, что было бы хорошо, если бы ветер не отклонялся от нужного направления. Внезапно лодка наткнулась на песчаную отмель. Я столкнул ее на воду, однако все мои попытки отплыть в другую сторону потерпели неудачу. Судя по всему, лодка еще находилась в нескольких верстах от берега, когда я опустил якорь. Для того чтобы избежать дрейфа, я воткнул весло в глинистое дно и привязал его к лодке прочной веревкой. Немного поев черного хлеба и сырой осетрины, я улегся спать на форштевне. Лодку все время покачивало и поворачивало из одной стороны в другую, из-за чего веревка и цепь натягивались до упора.
Летняя одежда
Зимняя одежда
Утром следующего дня я уселся за весла и сделал несколько сильных замахов, чтобы согреть свои остывшие конечности. Погода стала чуть получше, лодка шла на хорошей скорости, даже несмотря на встречный ветер. Через несколько миль глубина реки стала больше, поэтому я к своей радости наконец-то смог подплыть вплотную к берегу, у которого теперь не было отмели. Между обрывом, протянувшимся в сторону севера до горизонта, и заливом было заросшее травой поле шириной три-четыре метра, где местами виднелись небольшие заросли искривленных кустарников ольхи и ивы.
После обеда я причалил к берегу рядом с устьем небольшой реки. В надежде встретить чей-нибудь чум я прошелся вдоль берега. Аборигены могли бы дать мне ценную информацию о заливе, на который у меня, к сожалению, не было карты. Однако мне не попалось никаких чумов. Тем временем ветер поменялся на юго-восточный – я тут же поставил мачту, поднял парус и отправился полным ходом на север. Через четыре часа быстрого и безмятежного плавания я прошел через скопление низких, но широких островков. Еще больше островов было видно на западе. Их берега и прилегающие воды пестрым ковром покрывали неисчислимые стаи уток, гусей и лебедей. Преодолев ряд трудностей, я в конечном итоге ушел от «Птичьих островов» и подошел к берегу, где было глубоко. Берег становился все более сухим и манил к себе все больше и больше. Вдали за берегом возвышались конусообразные горы, которые на вид могли иметь высоту в несколько сотен футов. Лодка все время шла на большой скорости. Однако когда стало вечереть, ветер начал стихать.
Вдали я увидел, как по направлению ко мне приближались две лодки. Когда одна из них поравнялась с моей, я спросил, далеко ли было до Гольчихи, на что получил ответ по-юракски: «Егар, ма ерау, а сэдье хуптэ» («Хмм, не знаю, это очень далеко»). Я проплыл мимо третьей лодки и причалил к песчаному берегу, где стояло четыре чума. У одного из них я испугал пожилую женщину настойчивостью, с которой я попросил ее вскипятить мне воды или чаю. Ветер был благоприятным, а день – погожим, поэтому имело смысл не терять времени и снова отправляться в дорогу. Пока женщина готовила чай, из другого чума вышел старик, а вскоре за ним – рыбаки, вернувшиеся домой. Народу стало много, взоры всех были обращены ко мне, было очевидно, что я вызвал у них большое любопытство. Многие аборигены не скрывали свою досаду и раздражение, когда узнали, что у меня не было ничего на продажу, даже водки. Они никак не могли взять в толк, почему кто-то потащился так далеко на север, даже не взяв с собой никакой мелочи для торговли. Жители этих чумов, очевидно, жили небедно. Жилища были новые, перед ними стояло много грузовых саней, наполненных припасами.
Сумерки в это время года в Северной Сибири продолжаются долго, и еще полностью не стемнело, когда я снова отправился в дорогу. Лодка скользила по воде вдоль берега под слабым бризом. Неподалеку от чумов паслось стадо оленей, добывавших себе пропитание. Пройдя более полумили, я снова увидел на мысе несколько чумов. Уже почти полностью стемнело, но ветер начал крепчать, я решил этим воспользоваться и продолжать движение до самой ночи. Небо стало ясным, и поскольку все указывало на то, что погода будет хорошей, я вывел лодку в середину залива, где ветер был сильнее. Извилины берега уже не стояли на пути, поэтому скорость увеличилась.
Где-то после полуночи меня начал одолевать сон, из-за чего я взял курс к берегу. В глубине виднелись нечеткие очертания двух чумов. Лодка подплыла к берегу и была привязана, после чего ее хозяин поспешил к чумам. Их обитатели уже давно отошли ко сну, но я их разбудил, и они встали и сварили мне немного рыбы, которая была очень вкусной, особенно на фоне разыгравшегося аппетита.
Я намеревался немного отдохнуть на берегу, но, поскольку погода оставалась хорошей, а ветер – южным, я ответил отказом на предложение аборигенов заночевать у них и поплыл далее. Когда я у берега уже собирался сесть в лодку, я обернулся и к своему удивлению увидел, что за мной шел старик-абориген. Он рассказал, что был шаманом, но таким бедным, что ему нечем было платить ясак (подать царскому правительству), поэтому не был бы я так добр дать ему один-два рубля. Я заметил, что его профессия была презренной, а из-за Арканума – еще и отвратительной, но если он прекратит заниматься своей шарлатанской деятельностью, то получит рубль. Старый «язычник» согласился, что заниматься шаманством – плохо, поэтому, мол, он хотел с ним покончить. У него в руке была клюка, а на круглой бляшке пояса висело три больших полых латунных шарика из того же металла. Я протянул ему рубль, после чего он столкнул лодку в воду, пожелав мне счастливого пути.
В два часа началось сильное волнение. Поскольку ветер крепчал и опускалась темнота, мешавшая мне видеть путь, я решил пристать к берегу и дождаться рассвета. Однако у берега лодка внезапно наткнулась на риф, где были несильные, но крутые волны, из-за чего на борт попала вода. К счастью, мне удалось снова поставить лодку на воду, и спустя короткое время я нашел убежище на склоне песчаного берега, куда я затащил лодку за форштевень и привязал, бросив якорь в песок. Это место прекрасно подходило для закидывания невода, и мне показалось, что в песке были человеческие следы, однако на расстоянии в темноте ничего нельзя было разглядеть, поэтому чумы, которые стояли рядом, к сожалению, остались мною незамеченными – я их увидел только утром.
Поскольку ночью было прохладно, я вырыл веслом в песке глубокую яму, куда и лег, накрывшись парой оленьих шкур и немного присыпав себя только что вырытым песком. Пока я копал, я думал о полярном путешественнике Витусе Беринге, его мужественной команде и их трагической зимовке в Северо-Восточной Сибири.
Я спал глубоким сном, пока не начало рассветать. Я встал и немного попрыгал по песку, чтобы разогнать кровь в жилах – ночью было несколько градусов мороза, – а потом собрал свои вещи и столкнул лодку с берега.
Когда я отплыл достаточно далеко от берега, менее чем в половине мили от места моего ночлега я увидел четыре чума. Было бы хорошо попить чего-нибудь теплого, поэтому я вернулся на берег и подбежал к чумам. Их обитатели еще спали, однако они были безжалостно разбужены с просьбой вскипятить воды, чтобы я подкрепился. Одна женщина сразу же поставила чай. В чуме жил старик, о котором я был наслышан от аборигенов во время моего пребывания в низовьях залива, – они отзывались о нем с большим почтением и называли Пашкой-Князем