Источники: К.В.Скоркин «Обречены проиграть (Власть и оппозиция 1922-1934)», М., 2011, с. 730.
Шестов Алексей Александрович (1896, с. Товарково Тульская губерния – 1.02.1937).
Родился в семье рабочего-забойщика. Русский. В партии с 1918. Образование: среднее.
Учился в церковно-приходской школе, окончил; телефонист Товарковского рудника; коногон Товарковского рудника; пред. рудкома, Подмосковный угольный бассейн 17-; пред. Центрального правления шахтеров Подмосковного угольного бассейна – 19; уполном. ЦК Союза горняков в Сибири 20-; зам пред. Сибирского крайкома Союза горняков – 22; учился на рабфаке при горной академии 23-25; управляющий Товарковским рудником 27-28; управляющий Черемховским угольным трестом 28-30; зам пред. правления треста «Сибуголь» 30-31; член правления всесоюзного объединения «Востокуголь» 31-32; управляющий Прокопьевским управлением Востокуголь 32-06.34; управляющий Анжеро-Судженским рудником треста «Кузбассуголь» 06.34-35; управляющий Салаирским цинковым рудником 35-27.07.36; арестован 27.07.36; решением ВК Верховного Суда СССР 30.01.37 осужден к ВМН; приговор исполнен 1.02.37; решением пленума Верховного Суда СССР 13.06.88 приговор отменен и дело прекращено за отсутствием состава преступления, реабилитирован.
Источники: «Борьба за уголь», № 114, 30.06.34, г. Анжеро-Судженск, с.3; РГАСПИ, справка.
Шмидт Василий Владимирович (1886, г. Петербург – 29.07.1938).
Родился в семье рабочего. Русский. В партии с 1905. Образование: среднее.
Учился 4 года в 4-х классном городском училище, г. Петербург, окончил 1904; агент управления железной дороги, слесарь, токарь железнодорожных мастерских, г. Петербург 01.1905-1907; в январе 1905 года включился в революционное движение; вел агитационную работу среди рабочих железной дороги, г. Петербург; в 1907 году опасаясь ареста уехал в Финляндию; юнга немецкого торгового парохода, Балтийское море 1907; чернорабочий, поденщик, рабочий у частного маляра, г. Бремен Германия 1907-1911; в 11.1911 вернулся в Россию; вел партийную и профсоюзную работу, г. Петербург 1912-1917; рабочий механической мастерской арсенала, г. Петербург 01.1912-1912; секретарь легального Выборгского РК Союза металлистов, г. Петербург 1912-12.1913; слесарь завода «Новый Леснер», г. Петербург 1912-12.1913; арестован в 12.1913 в Петербурге; освобожден из тюрьмы за недостатком улик; секретарь Петроградского нелегального комитета Союза металлистов 1914-1916; член Петроградского комитета РСДРП 1914-07.1914; арестован в 7.1914 в Петербурге; сидел в тюрьме, г. Петроград 07.1914-09.1914; освобожден за недостатком улик; секретарь больничной кассы завода, г. Екатеринослав 10.1914-06.1915; организатор Екатеринославского комитета РСДРП 10.1914-06.1915; секретарь Петроградского комитета РСДРП 07.1915-12.1915; арестован в Петрограде в 12.1915; сидел в тюрьме, г. Петроград 12.1915-08.1916; освобожден из тюрьмы властями по рекомендации провокатора Шурканова для выявления подполья в столице; секретарь Петроградского комитета РСДРП 09.1916-02.1917; секретарь легального Петроградского комитета РСДРП 02.17-04.17; секретарь Петроградского СПС 04.17-03.18; член Петроградского ВРК 10.17-11.17; секретарь Петроградского губ. СПС 12.17-03.18; зав отделом рынка труда и бирж труда наркомтруда РСФСР 10.17-12.17; пом. наркома труда РСФСР 12.17-8.10.18; нарком труда РСФСР 8.10.18-4.11.19; нарком труда РСФСР 26.04.20-6.07.23; член президиума ВЦСПС 20.01.18-29; секретарь ВЦСПС 20.01.18-04.20; зав тарифно-экономическим отделом ВЦСПС 21-22; секретарь ВЦСПС 03.21-12.21; зав отделом нормирования труда ВЦСПС 21-12.21 (1.06.21); кандидат в члены Оргбюро ЦК РКП(б) 28.05.21-27.03.22; нарком труда СССР 6.07.23-29.11.28; кандидат в члены Оргбюро ЦК ВКП(б) 1.01.26-26.06.30; зам пред. СНК СССР 11.08.28-1.12.30; зам пред. СТО СССР 11.08.28-1.12.30; пред. комитета рационализации товаропроизводящего аппарата при СТО СССР 29-16.01.30; член «правого уклона» 1928-1929; зам наркома земледелия СССР 1.12.30-15.05.31; главный арбитр при СНК СССР 15.05.31-2.01.33; пред. Приморского облплана, г. Владивосток 34-5.01.37; член ВЦИК с 1918; член ЦК РСДРП(б) 7 съезд; кандидат в члены ЦК РКП(б)8,10,11,12 съезды; член ЦК ВКП(б) 1918, 14-15 съезды; арестован 5.01.37; решением ВК Верховного Суда СССР осужден 3.06.37 к заключению в ИТЛ; отбывал наказание в ИТЛ 06.37-06.38; решением ВК Верховного Суда СССР осужден 29.07.38 к ВМН; приговор исполнен 29.07.38; решением ВК Верховного Суда 30.07.57 приговор был отменен и дело прекращено за отсутствием состава преступления, реабилитирован; восстановлен в КПСС (посмертно) в 1961 году.
Примечания: Отца В.В.Шмидт не знал, воспитывался матерью – домашней работницей; В.В.Шмидт и М.И.Калинин были женаты на сестрах; Жена: Шмидт Лилия Максимовна (1901-1984), была выслана из Москвы, вернулась в Москву в 1940; Сын: Шмидт Вадим Васильевич (?-9.08.85); Жена сына: Т.И.Товстуха (дочь И.П.Товстухи); Семье выдали свидетельство в КГБ СССР, что В.В.Шмидт умер 21.08.40; Главным инициатором реабилитации В.В.Шмидта был М.Г.Рошаль.
Источники: К.В.Скоркин «Обречены проиграть (Власть и оппозиция 1922-1934)», М., 2011, с. 743–744.
Шмидт Дмитрий Аркадьевич (1886, г. Прилуки Полтавская губерния – 20.06.1937).
Родился в семье служащего. Еврей. В партии с 1917. Образование: высшее.
Служил в Армии 1914-1917; рядовой 1914-1916; за храбрость на фронте был награжден 4 Георгиевскими крестами (полный георгиевский кавалер); учился в школе прапорщиков, окончил 1916; мл. офицер(прапорщик) полка, 12-й армейский корпус 1916-1917; член ревкома, г. Прилуки 01.18-18; попал в плен, осужден к расстрелу; на подпольной работе, Полтавская губерния 18-18; командир партизанского отряда, Прилукский уезд Полтавская губерния 18-10.18; служил в РККА с 10.1918; комбриг; начдив -19; командующий группой войск Херсонского направления 19-19; в боях был 23 раза ранен; комдив кав. 22-24; нач. Елисаветградской кав. школы РККА 24-25; комдив 7-й Самарской кав. 25-; троцкист 1927; зам нач. Краснодарской кав. школы РККА; зам нач. штаба Северо-Кавказского ВО – 31; учился в Военной академии РККА им. Фрунзе 31-33, окончил; комбриг 8-й механизированной, Киевский ВО 33-5.07.36; арестован 5.07.36 в Киеве; находился под следствием 07.36-19.06.37; осужден ВК Верховного Суда СССР 19.06.37 к ВМН; приговор исполнен 20.06.37; решением ВК Верховного Суда СССР 6.07.57 приговор отменен и дело прекращено за отсутствием состава преступления, реабилитирован.
Звание: комдив 26.11.35.
Награды: орден Красного Знамени; орден Красного Знамени.
Источники: К.В.Скоркин «Обречены проиграть (Власть и оппозиция 1922-1934)», М., 2011, с. 744–745.
Яблонская Франя Викторовна (1894, с. Братское Херсонская губерния – 13.03.1937).
Еврейка. В партии с 03.1919. Образование: среднее.
Училась 8 лет в гимназии, г. Саратов, окончила; училась 5 лет на высших женских курсах, г. Петербург, окончила; учительница; училась в психоневрологическом институте, г. Петербург 1912-1914; в 1912 году включилась в революционное движение; член студенческой социал-демократической группы, г. Петербург 1912-1914; член РСДРП (меньшевики) 05.1917-12.1918; секретарь Бюро фабрично-заводских комитетов, г. Саратов 10.17-05.18; лектор образовательных курсов для взрослых, г. Саратов 17-18; инструктор-организатор внешкольного отдела Московского отдела народного образования 08.18-03.19; служила в РККА 1919-1920; лектор партийной школы Южного фронта 03.19-19; зав агитпроп. отделом полит. управления РККА 19-03.20; вышла замуж за А.Г.Белобородова; пом зав полит. отделом 14-й армии 20-20; секретарь Кубано-Черноморского обкома РКП(б) 20-20; зав агитпроп. отделом Донского обкома РКП(б) 20-08.20; зав женским отделом Кавбюро ЦК РКП(б), г. Ростов 08.20-03.21; зав женским отделом Юго-Восточного бюро ЦК РКП(б), г. Ростов 03.21-08.21; инструктор МГСПС 08.21-08.22; преподаватель Московской губ. совпартшколы 08.22-09.25; преподаватель промышленно-экономического института, г. Москва 09.25-(1.01.27); троцкиста 1926-1928; исключена из ВКП(б) за троцкизм; отбывала ссылку вместе с мужем, Коми-Зырянская автономная область 28-29; безработная, домохозяйка (на содержании мужа), г. Ростов 31-; подала в ЦКК ВКП(б) заявление о разрыве с оппозицией; восстановлена в ВКП(б); научный сотрудник музея, г. Ростов – 21.03.36; решением Ленинского РК ВКП(б) г. Ростова 5.11.35 исключена из ВКП(б); арестована 21.03.36; осуждена ВК Верховного Суда СССР 12.03.37 к ВМН; приговор исполнен 13.03.37; решением ВК Верховного Суда СССР 29.03.58 приговор отменен и дело прекращено за отсутствием состава преступления, реабилитирована.
Примечания: Сестра: Яблонская Любовь Викторовна, инженер-металлург; Сестра: Яблонская Полина Викторовна (1905-), экономист; Муж: Белобородов Александр Георгиевич (1891-1938), в КП с 1907; Дочь: Белобородова (Яблонская) Александра Александровна, врач; зав отделом здравоохранения Железнодорожного района, г. Свердловск.
Источники: К.В.Скоркин «Обречены проиграть (Власть и оппозиция 1922-1934)», М., 2011, с. 750.
Колпакиди А. И. Николай Ежов. «Батыр» – Палач. Реконструкция феномена
С той горсточкой невежд, что нашим миром правят
И выше всех людей себя по званью ставят,
Не ссорься. Ведь того, кто не осёл, тотчас
Они крамольником, еретиком ославят.
Ежов и ежовщина
Ежовщина – так назвали в народе период массового террора в СССР в 1937 – 1938 годах, когда народным комиссаром внутренних дел был Николай Иванович Ежов. При этом официальная пропаганда термин «ежовщина» не использовала. За этот относительно краткий срок было расстреляно 682 тысячи человек, что составляет 82 % смертных казней за всю историю СССР от Октябрьской революции 1917 года до Беловежских соглашений 1991 года. Таким образом, за всё остальное время Советской власти, включая пресловутый «красный террор» времён Гражданской войны, расстрелянных было в несколько раз меньше (146 тысяч человек), чем за полтора года ежовщины. Такой аномально высокий уровень террора неизбежно дестабилизировал внутриполитическую ситуацию в СССР.
Насколько ответствен за эту кампанию лично Николай Ежов? Какие явные и тайные цели он мог преследовать? Несет ли ответственность Иосиф Сталин и политическое руководство страны за возвышение Ежова? Стопроцентно точного, документального разрешения этих вопросов нет и быть не может. В этой области любое признание, любое свидетельство – палка о двух концах. Но мы постараемся приоткрыть правду, анализируя извивы судьбы «железного наркома в ежовых рукавицах» в контексте того времени.
В реконструкции ежовщины мы опирались на работы Гровера Ферра, Владимира Боброва, Леонида Наумова, Александра Дугина и Никиты Петрова.
Официальная биография
Сначала приведём официальную – насквозь фальсифицированную – краткую биографию Ежова.
Родился в семье рабочего. Русский. В КП с 03.1917. Образование: среднее.
Учился один год в начальном училище в Петербурге; ученик слесарно-механической мастерской в 1904-1906; ученик у частного портного в 1906-1909; в 1909 году в поисках работы побывал в городах Литвы и Польши; рабочий завода Тильманса, г. Ковно 1909-1914; слесарь кроватной фабрики, Путиловского завода, г. Петроград 1914-1915.
Участвовал в забастовках и демонстрациях (кличка Колька-книжник); арестован в Петрограде в 1915 году; выслан из Петрограда за участие в забастовке; служил в Армии 1915-1916; рядовой 76-го пех. запасного полка, 172-го пех. Лидского полка 1915; был ранен в бою, получил 6-ти месячный отпуск; мастер, ст. мастер артиллерийской мастерской N5, Северный фронт 12.1915-1916; слесарь Путиловского завода, г. Петроград 1916; рядовой 3-го пех. полка, г. Ново-Петергоф 1916-1917; рабочий-солдат команды нестроевых Двинского Военного Округа 1917; рядовой-рабочий артиллерийской мастерской № 5, г. Витебск 17-04.17; под руководством Б.Д.Пинсона и С.И.Шейдлиной участвовал в организации Витебского комитета РСДРП(б); вместе с А.Л.Шифрисом организовывал партийные ячейки в Витебске; пред., секретарь ячейки РСДРП(б) артиллерийской мастерской № 5, г. Витебск 07.17-10.17; член Витебского Совета рабочих и солдатских депутатов 18; пом комиссара, комиссар станции Витебск железной дороги 10.17-01.18; участвовал в разоружении частей Хоперской казачьей дивизии и польских легионеров; в 01.1918 прибыл в г. Петроград; командирован в г. Вышней Волочек; рабочий и член завкома стекольного завода Болотина, г. Вышней Волочек 05.18-18; член правления уездного СПС, зав клубом коммунистов, г. Вышней Волочек 18-04.19; рядовой-рабочий батальона ОСНАЗ, г. Зубцов 04.19-05.19; секретарь ячейки РКП(б) военного подрайона (городка), г. Саратов 05.19-08.19; политрук, секретарь ячейки РКП(б) 2-й базы радиотелеграфных формирований, г. Казань 08.19-20; военком радиотелеграфной школы РККА, г. Казань 20-01.21; военком радиобазы, г. Казань 01.21-04.21; член Президиума ЦИК Татарской АССР 21-22; зав агитпроп. отделом Кремлевского РК РКП(б), г. Казань 04.21-07.21; зав агитпроп. отделом Татарского обкома РКП(б) 07.21-09.21; зам отв. секретаря Татарского обкома РКП(б) 09.21-01.22; лечился в Кремлевской больнице, г. Москва 01.22-13.02.22; отв. секретарь Марийского обкома РКП(б) 02.22-04.23; отв. секретарь Семипалатинского губкома РКП(б) 04.23-05.24; зав орг. отделом Киргизского обкома ВКП(б) 05.24-12.10.25; зав орг. отделом Казахстанского крайкома ВКП(б) 12.10.25-7.01.26; (3-й) отв. секретарь Казахстанского крайкома ВКП(б) 27.03.25-12.10.25; зам отв. секретаря Казахстанского крайкома ВКП(б) 12.10.25-7.01.26; учился на курсах марксизма-ленинизма при Комакадемии 01.26-07.27; пом зав. орг-распред. отделом ЦК ВКП(б) 16.07.27-11.11.27; зам зав орг-распред. отделом ЦК ВКП(б) 11.11.27-28.12.29; по поручению И.В.Сталина обеспечивал смещение троцкистов с руководящих должностей и переброску их на работу в отдаленные районы СССР; зам наркома земледелия СССР 16.12.29-16.11.30; зав распределительным отделом ЦК ВКП(б) 14.11.30-10.03.34; член центральной комиссии ВКП(б) по чистке партии 28.04.33-11.34; пред. комиссии по чистке партии в г. Москве 33-34; член Оргбюро ЦК ВКП(б) 10.02.34-21.03.39; зам пред. КПК при ЦК ВКП(б) 11.02.34-28.02.35; зав промышленным отделом ЦК ВКП(б) 10.03.34-10.03.35; зав политико-административным отделом ЦК ВКП(б) 04.34-16.08.35; зав отделом руководящих партийных органов ЦК ВКП(б) 12.34-4.02.36; зав отделом планово-торгово-финансовых органов ЦК ВКП(б) 12.34-01.36; пред. комиссии ЦК ВКП(б) по загранкомандировкам 25.12.34-35; пред. КПК при ЦК ВКП(б) 28.02.35-21.03. 39; секретарь ЦК ВКП(б) 1.02.35-21.03.39; член президиума исполкома Коминтерна 08.35-03.39; отв. редактор журнала «Партийное Строительство» 11.10.35-09.36; член Бюро ЦК ВКП(б) по делам РСФСР 19.07.36-37; зам пред. комитета резервов при СТО СССР 22.11.36-28.04.37; член комиссии Политбюро ЦК ВКП(б) по судебным делам 23.01.37-19.01.39; нарком ВД СССР 26.09.36-25.11.38; пред. ОСО при НКВД СССР 09.36-11.38; кандидат в члены Комитета обороны при СНК СССР 27.04.37-21.03.39; нач. разведывательного управления РККА 08.37-25.11.38; кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б) 12.10.37-21.03.39; нарком водного транспорта СССР 8.04.38-9.04.39; член Военного Совета при НКО СССР 38– 01.39 (1.11 38); кандидат в члены ЦК ВКП(б) 16 съезд; член ЦК ВКП(б) 17 съезд; депутат Верховного Совета СССР 1-го созыва; депутат Верховного Совета РСФСР 1 созыва; арестован 10.04.39; решением ВК Верховного Суда СССР осужден 4.02.40 к ВМН; приговор исполнен 6.02.40.
Не реабилитирован.
Звание: Генеральный Комиссар ГБ 28.01.37
Награды: орден Ленина 17.07.37; орден Красного Знамени МНР 25.10.37.
Примечания: Отец: Ежов Иван Васильевич, рабочий-литейщик; русский (Н.И.Ежов отца не знал и воспитывался матерью); Мать: Ежова Антонина Антоновна (1864-?), литовка, прислуга; Брат: Ежов Иван Иванович (1897-21.01.1940), расстрелян; Сестра: Бабулина (Ежова) Евдокия Ивановна (1893-1958); Первая жена (1917-1929): Титова Антонина Алексеевна (1897-1988), член КП; Вторая жена: Ежова (Фейгенберг, Хаютина) Евгения Соломоновна (1904-1938), 21.11.38 покончила жизнь самоубийством; Дочь: Ежова (Хаютина) Наталья Николаевна (1932-?); На должности зав отделом планово-торгново-финансовых органов и политико-административным отделом решениями Политбюро ЦК ВКП(б) не назначался. Занял эти должности по устному приказу Сталина (из судебного дела Г.Е.Дамберга); На должность зав отделом руководящих партийных органов утвержден Политбюро только 10.03.35; Решением Политбюро ЦК ВКП(б) 1.08.1937 Н.И.Ежову поручено «общее наблюдение за работой Разведупра». Все служебные документы по военной разведке с августа 1937 года подписывали заместители нач. разведупра РККА. Руководителем этого управления являлся Н.И.Ежов, который лично докладывал И.В.Сталину разведывательные данные.
Таков привычный официоз. Реальная биография, если пользоваться современными источниками, сильно от него отличается.
Путь наркома
Ну, а теперь попытаемся реконструировать его жизнь на основе документов и косвенных свидетельств, которыми мы располагаем. Родился Николай Иванович Ежов 19 апреля (1 мая) 1895 года в селе Вейверы Мариампольского уезда Сувалкской губернии Российской империи в семье земского стражника (полицейского), уроженца села Волхонщино Крапивенского уезда Тульской губернии, Ивана Ежова и Анны (по другим данным Антонины) Антоновны – служанки капельмейстера 111-го пехотного полка, литовки по национальности.
В 1898 году Иван Ежов был назначен земским стражником Мариупольского городского участка, и семья переехала в Мариуполь. Здесь Николай закончил городское начальное училище. В 1906 году 11-летний Коля Ежов был отправлен в Петербург к родственникам мужа сестры. Там он работал учеником в портняжной мастерской Степана Бабулина. Ежов писал в анкетах, что с 1911 года работал учеником слесаря на Путиловском заводе, однако в архивах завода ученика-слесаря Н. И. Ежова не значится. В 1913 году Ежов покинул столицу Российской империи и вернулся в родную Прибалтику.
После начала Первой мировой войны эта территория стала прифронтовой, и Ежов выехал оттуда к родственникам отца в Тульскую губернию. В июне 1915 года он добровольцем поступил в 76-й запасной пехотный батальон в Туле. В конце июля 1915 года оказался на фронте в составе маршевой роты. На Северо-Западном фронте Ежов был зачислен в 172-й Лидский пехотный полк 43-й пехотной дивизии 2-го армейского корпуса 10-й армии. Две недели полк совершал передислокации, в результате чего Ежов заболел и 14 августа был отправлен в госпиталь. Возможно это был первый успех в его карьере, без которого всё остальное было бы невозможно. Потому что в тот же день Лидский полк вступил в бои, продолжавшиеся 4 дня. Полк потеряет убитыми, ранеными и пропавшими без вести больше тысячи человек. Шансы погибнуть для будущего наркома были велики…
Летом 1916 года, Ежов служил уже в нестроевой команде при штабе Двинского военного округа в Витебске. В нестроевой команде состояли солдаты, признанные негодными к строевой службе. В июне 1916 года Ежов был отправлен из нестроевой команды в 5-ю починочную мастерскую в Витебске. Там он выполнял в основном караульную службу. В сентябре 1916 года часть получила название – 5-я тыловая артиллерийская мастерская Северного фронта. В конце 1916 года Ежов получил назначение на место писаря в канцелярии мастерской. 1 апреля 1917 года Ежову присвоено звание младшего мастерового, а 27 июля того же года «за отлично-усердную службу при хорошем поведении» он был удостоен звания старшего писаря среднего оклада. Наконец, 3 августа 1917 года Ежов вступил в витебскую организацию РСДРП (интернационалистов), которая в сентябре перешла на большевистские позиции.
После Октябрьской революции Ежов снова занемог, попал в госпиталь и 6 января 1918 года его уволили из армии в отпуск по болезни на 6 месяцев. Поскольку его родители с началом Первой мировой войны переселились в Вышневолоцкий уезд Тверской губернии, Ежов направился туда же. Там он работал охранником на бывшем заводе Болотина в селении Ключино. В апреле 1919 года по партийной мобилизации его направили на борьбу с Колчаком.
Впрочем, направлен он был в Красный запасной электротехнический батальон, размещавшийся в Саратове. Уже в мае 1919 года его избрали председателем президиума партийной ячейки этого батальона. В июне того же года Красный запасной электротехнический батальон влился в состав 2-й базы радиотелеграфных формирований. В связи с наступлением войск Деникина и июле 1919 года 2-я база была эвакуирована из Саратова в Казань. Ему удавалось мало-помалу подниматься по служебной лестнице. Сразу по прибытии туда Ежов получил новую должность – переписчика при комиссаре управления базы. 18 октября 1919 года Н. И. Ежова назначили комиссаром радиотелеграфной школы, входившей в состав 2-й казанской базы радиотелеграфных формирований.
Не обходилось без сбоев. В начале 1920 года Ежову и начальнику радиошколы, бывшему подпоручику Магнушевскому, Особым отделом Запасной армии было предъявлено обвинение в приёме в школу дезертиров из РККА. Военный трибунал Запасной армии 5 февраля 1920 года приговорил Магнушевского к двум годам лишения свободы условно с отстранением от должности, а Ежов отделался строгим выговором с предупреждением.
Видимо, тогда он обратил на себя внимание партийного руководства как активный общественник. В феврале 1921 года на областной партконференции Ежов стал кандидатом в члены ревизионной комиссии. 21 апреля того же года его избирают членом Кремлёвского райкома РКП(б) города Казани, а на следующий день назначили заведующим агитпропотделом этого райкома. 13 мая 1921 года Ежов назначен комиссаром 2-й радиобазы, а 24 июня 1921 года становится членом бюро Татарского областного комитета РКП(б). В областкоме Ежов возглавил агитпропотдел.
15 июля 1921 года Ежов демобилизовался из РККА, в связи с большой занятостью в партийных и других органах. К тому моменту он занимал должности: члена бюро и секретаря Татарского областкома РКП(б), члена бюро райкома РКП(б), заведующего агитпропотделом областкома РКП(б), редактора «Известий» областкома РКП(б), заведующего секцией Истпарта по изучению истории Гражданской войны и Красной армии, члена горисполкома Казани и члена президиума Татарского ЦИК.
В том же году произошло еще одно событие, сыгравшее в жизни Ежова немаловажную роль – в июле он зарегистрировал брак с Антониной Титовой. Титова, в свое время учившаяся в Казанском университете. Она женщиной не только образованной, но и пробивной. Почти сразу после свадьбы она отправилась в Москву, где сумела устроиться на работу в ЦК союза химиков. Неудивительно, что уже через месяц, 20 августа 1921 года бюро Татарского областкома рассмотрело заявление Ежова и предоставило ему отпуск «на один месяц с правом выезда в Москву». Титова добилась перевода в столицу своего мужа, в связи с его переходом на партийную работу. Отпуск затянулся. Сначала Ежов отдыхал в одном из санаториев, а в январе 1922 года был помещён в Кремлёвскую больницу с диагнозом «колит, малокровие и катар лёгких».
И все-таки, несмотря на старания супруги, зацепиться за Москву ему тогда не удалось. 15 февраля 1922 года Секретариат ЦК РКП(б) направил Ежова в Марийскую автономную область на пост первого секретаря областкома. Там у Ежова возник конфликт с руководством исполкома. В июне 1922 года он, заехав в Москву, договорился с Учраспредотделом ЦК о переводе жены в Марийскую автономную область. 9 июля Ежов с Титовой вернулись из Москвы в Краснококшайск, и он устроил её назначение на пост заворготделом Марийского обкома. Эта семейственность обострила конфликт в марийской парторганизации, но после длительных склок Ежов остался во главе обкома РКП(б), а его жену переместили в агитпропотдел Марийского обкома.
13 октября 1922 года Ежов получил отпуск на месяц для лечения и отбыл в Москву. В столице Ежов договорился с нужными людьми в аппарате ЦК и 6 ноября уехал на отдых в Кисловодск. 1 марта 1923 года Секретариат ЦК РКП(б) решил направить Ежова в Семипалатинск на должность секретаря губкома. Его жена возглавила подотдел печати агитпропотдела того же губкома. В Средней Азии они задержались сравнительно надолго. В мае 1924 года Н. И. Ежов избран членом президиума Киргизского обкома РКП(б). В феврале 1925 года Киробком стал крайкомом, а в апреле 1925 года Киргизия была переименована в Казахстан. 9 августа 1925 года Ежов подал заявление на курсы марксизма при Коммунистической академии в Москве. В октябре ЦК удовлетворил его заявление.
Ежов был делегатом XII и XIV съездов РКП(б). Особенно важным для него стал XIV съезд, проходивший в Москве с 18 по 31 декабря 1925 года. Именно там Ежов познакомился с И. М. Москвиным, который в феврале 1926 года стал заведующим Орграспредотделом ЦК. 25 января 1926 года Ежов направился на учёбу в Москву. Москвину запомнился скромный, исполнительный и вежливый большевик, и он пригласил его на работу в Орграспредотдел.
Интересные воспоминания о взаимоотношениях Ежова и Москвина в то время оставил зять последнего, писатель Лев Разгон:
«В тот период мне раза два приходилось сидеть за столом и пить водку с будущим «железным наркомом», именем которого вскоре стали пугать детей и взрослых. Ежов совсем не был похож на вурдалака. Он был маленьким, худеньким человеком, всегда одетым в мятый дешевый костюм и синюю сатиновую косоворотку. Сидел за столом тихий, немногословный, слегка застенчивый, пил мало, в разговоры не влезал, а только вслушивался, слегка наклонив голову. Я теперь понимаю, что такой – тихий, молчаливый, и с застенчивой улыбкой – он и должен был понравиться Москвину… Когда Ежов стал любимцем, когда он в течение всего нескольких лет сделал невероятную карьеру, заняв посты секретаря ЦК, Председателя ЦКК и генерального комиссара государственной безопасности, я спросил у Ивана Михайловича: «Что такое Ежов?» Иван Михайлович слегка задумался, а потом сказал:
– Я не знаю более идеального работника, чем Ежов. Вернее, не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно не проверять и быть уверенным – он все сделает. У Ежова есть один, правда, существенный, недостаток: он не умеет останавливаться. Бывают такие ситуации, когда невозможно что-то сделать, надо остановиться. Ежов не останавливается. И иногда приходится следить за ним, чтобы вовремя остановить».
Перебравшись в Москву, Ежов перевёз к себе мать из Вышневолоцкого уезда (отец умер в 1919 году) и племянников. Не имея несколько лет вестей от него, мать уже думала, что он погиб и даже выхлопотала себе пенсию за него, как за погибшего красноармейца. В 1926 году он провёл каникулы на курорте в Железноводске, а в 1927 году отправился в башкирский санаторий Шафраново.
В июле 1927 года Секретариат ЦК ВКП(б) утвердил Н. И. Ежова помощником заведующего Орграспредотделом ЦК ВКП(б). К середине ноября 1927 года была произведена реорганизация Орграспредотдела и Ежов стал заместителем заведующего этим отделом. Он возглавил сектор, контролирующий Наркомат обороны, Наркомат юстиции, Наркомат труда, ОГПУ, Прокуратуру, Верховный суд, профсоюзы, местные партийные комитеты…
В те годы Ежов – типичный партийный функционер, номенклатурная единица. Никакой реальной работы для улучшения жизни людей он не вёл. Его интересовала только карьера и собственные удовольствия – по нашим меркам, скромные, по тогдашним – мало кому доступные.
В борьбе с троцкистами он тогда не играл заметной роли. В то же самое время в Москве появилась первая полуподпольная троцкистская группа старого большевика Бориса Михайловича Эльцина (1875 – 1937). В 1928 году они выпустили несколько листовок, обращённых к рабочим. В них говорилось о необходимости «объединить рабочих-большевиков» и «прогнать бюрократов»[212]. В том же году органами советской госбезопасности были задержаны многие участники этой группы, в том числе Борис Эльцин и его сын Виктор Эльцин (1899 – 1938). После этого группу перешедших в подполье московских троцкистов возглавил Григорий Яковлевич Яковин (1899 – 1938), также арестованный в 1928 году[213]. В конце 1920-х годов троцкистские активисты создали группы в городах СССР: Киеве, Харькове, Туле, Иваново-Вознесенске, Баку и других[214]. Летом 1929 года по инициативе Х. Раковского, В. Косиора, П. Муралова и М. Окуджавы была выпущена Декларация Левой Оппозиции, выражавшая точку зрения не менее 400 советских троцкистов[215].
15 декабря 1929 года Н. И. Ежов стал заместителем наркома земледелия СССР. Он с этим назначением не соглашался и требовал оставить его в аппарате ЦК. Ежов даже говорил об этом со Сталиным, но только получил от него выговор. Пришлось поработать в Совнаркоме, который как раз в то время возглавил Вячеслав Молотов. На этом посту Ежов опубликовал в октябре 1930 года статью «Кондратьевщина в борьбе за кадры».
14 ноября 1930 года И. М. Москвина перевели с поста начальника Распределительного отдела ЦК ВКП(б) в сектор кадров ВСНХ. Начальником Распредотдела был назначен Ежов. К этому времени он уже пристрастился к пьянкам. Во время очередной попойки у него произошло столкновение с Ю. Л. Пятаковым. Тот, напившись, несколько раз уколол Ежова булавкой. В ответ Ежов ударил Пятакова по лицу.
В 1930 году Ежов развелся с первой супругой и вскоре женился на Евгении Соломоновне Гладун (урождённой Фейгенберг), не отличавшейся особой строгостью в поведении, но обладавшей большими связями в московских богемных и около политических кругах. Особую дружбу на почве пьянок Ежов в те годы водил с заместителем наркома земледелия Фёдором Михайловичем Конаром. Как показывал Ежов после ареста: «Конар и я всегда пьянствовали в компании проституток, которых он приводил к себе домой»[216].
9 января 1933 года заместитель наркома земледелия СССР Ф. М. Конар (Полащук) был арестован ОГПУ. В тот же день взяли и заместителя наркома Наркомсовхозов М. М. Вольфа. 11 марта 1933 года Конар, Вольф и ещё 33 руководящих работника были приговорены Коллегией ОГПУ по обвинению в контрреволюционной, шпионской и вредительской деятельности в сельском хозяйстве. 12 марта 1933 года все они были расстреляны. На судьбе Ежова их крах не сказался.
Другим собутыльником Ежова был Лев Ефимович Марьясин – личность примечательная. «В 1930 году он стал членом правления Госбанка СССР, а в следующем году – заместителем председателя; в 1934 году он был уже председателем правления Госбанка и заместителем наркома финансов. Имеются свидетельства о том, как Марьясин и Ежов любили убивать время. Напившись, они устраивали соревнования, кто из них, сняв штаны и сев на корточки, выпуская газы, быстрее сдует горку папиросного пепла с пятикопеечной монеты»[217].
Тем временем троцкистское подполье слабело. К 1931 году были арестованы новые руководители подпольного «Московского центра» троцкистов Новиков и Альцагов[218]. После их ареста в столичной группе троцкистов выделялся Александр Михайлович Шабион. Но в 1932 году и он был задержан ОГПУ.
Практически все троцкистские группы в начале 1930-х годов состояли из ссыльных или приговорённых к различным срокам заключения. Их возможности были ничтожны. Тем более, что ОГПУ свирепо расправлялось в несудебном порядке с любыми недовольными, в том числе и беспартийными. Например, 25 октября 1932 года был арестован беспартийный 18-летний студент Московского планово-экономического техникума Пётр Иванович Пирязев. А через два дня также был арестован беспартийный 18-летний учащийся Учебного комбината ФЗУ завода «Авиаприбор» Владимир Алексеевич Коньков. Оба они были расстреляны 27 февраля 1933 года по приговору Коллегии ОГПУ по обвинению в антисоветской агитации и создании контрреволюционной террористической организации.
Но с 1932 по 1934 год существовала конспиративная организация «Оппозиционный блок» во главе с И. Н. Смирновым (1881 – 1936). В 1931 году ему удалось встретиться в Берлине с сыном Троцкого Л. Седовым. Однако, никакой значимой агитации «Оппозиционному блоку» развернуть не удалось. Потому что уже в начале 1933 года ГПУ начало аресты. Иван Смирнов пытался перейти на нелегальное положение, скрылся из столицы, но был схвачен в Суздале в конце января 1933 года[219]. Фактически с арестом Смирнова «Оппозиционный блок» распался.
Возвышение аппаратчика
«Боевым крещением» Ежова как человека, который добился доверия Сталина, стал состоявшийся в январе-феврале 1934 года XVII съезд партии. Избранный председателем Мандатной комиссии, Ежов контролировал работу съезда и результаты голосования по важнейшим вопросам. На XVII съезде ВКП(б) Ежов был избран членом ЦК ВКП(б) и членом Комиссии партийного контроля (КПК). В феврале 1934 года Ежов становится членом Оргбюро. С марта того же года Ежов руководил несколькими отделами ЦК (Промышленным и Политико-административным). Это уже серьезный аппаратный уровень! Ежов стал одним из выдвиженцев, которые заменили подпавших под чистки представителей «ленинской гвардии».
В 1931 и 1932 годах Ежов отдыхал и лечился на курорте Абастумани в Грузии. После избрания членом ЦК, в июле 1934 года Ежов отправился на лечение в Австрию. Там он находился в санатории Карла фон Ноордена в Вене и на горном курорте Бадгастейн. После получения по решению Политбюро от 28 августа дополнительных 1000 рублей золотом Ежов продолжил лечение в санатории «Стефания» на итальянском курорте Мерано в Альпах.
Случай Нахаева
О механизме функционирования следствия в тогдашнем НКВД можно судить по делу Нахаева. В 8 часов утра 5 августа 1934 года в Красноперекопские казармы второго полка Московской пролетарской стрелковой дивизии на Сухаревской площади в Москве прибыл пешим строем артиллерийский дивизион Московского лагерного сбора Осоавиахима под началом начальника штаба дивизиона Артёма Сергеевича Нахаева. Дивизион был пропущен часовым на территорию казарм. Более 200 красноармейцев дивизиона в основном были призванными на сборы.
Во дворе казарм Нахаев выступил с речью перед личным составом дивизиона. Он призвал красноармейцев к вооружённому восстанию против существующей власти. Нахаев в своём выступлении говорил, что завоевания Октябрьской революции утрачены. Заводы и фабрики не принадлежат рабочим, а земля не принадлежит крестьянам. Всё принадлежит государству, а кучка «вождей» управляет государством по своему усмотрению. Государство поработило рабочих и крестьян, в СССР нет свободы слова. Нахаев закончил выступление словами: «Долой старое руководство, да здравствует новая революция, да здравствует новое правительство». С частью красноармейцев Нахаев попытался захватить караульное помещение, чтобы вооружить своих людей винтовками, но был схвачен.
На следствии выяснилось, что Нахаев был недоволен внутренней политикой (коллективизацией, низким уровнем жизни трудящихся). В 1927 году он вышел из рядов ВКП(б) в знак протеста против исключения из неё лидеров оппозиции. После окончания Ленинградской артиллерийской школы имени Красного Октября демобилизовался из РККА. Попытка организации восстания против режима Сталина связана с тяжёлым материальным положением Нахаева. После демобилизации он не мог найти руководящую работу. С 1931 года А. С. Нахаев был слушателем вечерней военной академии, после окончания которой рассчитывал хорошо устроиться. Но бедность и отсутствие жилья (он с женой снимал угол в 4 м2 у крестьянина в селе Жулебино) подтолкнули Нахаева к мятежу.
Для расследования была создана комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) во главе с Лазарем Кагановичем и Валерианом Куйбышевым. Уже 8 августа 1934 года Сталин писал Лазарю Моисеевичу:
«Дело Нахаева – сволочное дело. Он конечно (конечно!), не одинок. Надо его прижать к стенке, заставить сказать – сообщить всю правду и потом наказать по всей строгости. Он, должно быть, агент польско-немецкий (или японский). Чекисты становятся смешными, когда дискутируют с ним об его «политических взглядах» (это называется допрос!). У продажной шкуры не бывает политвзглядов – иначе он не был бы агентом посторонней силы. Он призывал вооружённых людей к действию против правительства, – значит, его надо уничтожить. Видимо, в Осоавиахиме не всё обстоит благополучно»[220].
Что в этом письме бросается в глаза? Прежде всего, что Сталин заранее предвосхищает результаты расследования. Он выражает уверенность, что Нахаев не одинок, то есть следователи должны обнаружить заговор. Затем, хотя Сталин сначала предположительно пишет: «Он, должно быть, агент…», но сразу далее выражает уверенность в этом – «иначе он не был бы агентом». То есть всё расследование провёл сам Сталин за несколько секунд. Сначала сам предположил и тут же сам и уверился в бесспорности своего предположения. Безо всяких фактов, очных ставок и прочего. Совершенно очевидно, что после такого письма следствие уже не могло прийти ни к каким другим результатам. Потому что любые результаты, противоречащие мнению начальства, были просто опасны для их авторов. А зачем следователям противоречить руководству? Во имя Нахаева? Да его всё равно расстреляют. Во имя истины? Но героев, способных из-за истины идти на личные жертвы в лучшем случае 1 на 100000 и вряд ли хоть один найдётся в рядах карательных органов.
Обращает на себя внимание и уверенность Сталина, что он знает правду – «заставить сказать – сообщить всю правду». Это типичная особенность фанатика «веры». Так же следователи инквизиции были уверены, что они знают «правду». Обвиняемые должны были признаться в связях с дьяволом. Если они не признавались, значит, упорствовали во лжи. Надо было их увещевать сказать «правду». Если увещевания не помогали, инквизиторы переходили к запугиваниям. Если и это не действовало, инквизиция переходила к пыткам, и продолжала их до тех пор, пока искомая «правда» не признавалась обвиняемыми. Особо упорные умирали от пыток, так и не признав «правду» о своей связи с сатаной. По такому же методу действует любое «расследование», если ещё в начале следствия известен итог, к которому надлежит прийти.
Если руководство желает получить реальный результат какого-либо следствия, нельзя даже намёком показывать, к чему руководство склоняется. Потому что стоит следователям узнать, чего от них хотят, как они немедленно (не сознательно, так бессознательно) начнут ориентироваться на мнение начальства. Потому что совпасть с мнением начальства, это награды, повышения по службе, слава и т. д. А противоречить мнению начальства, это взыскания, понижения по службе, позор и вообще можно самому стать каким-нибудь «агентом». Характерно и другое. Сталин даже мысли не допускает, что у Нахаева могут быть политические взгляды. Он же уже решил, что тот «продажная шкура» и получает деньги как агент иностранной разведки. Только Сталин даже не интересуется вопросом – почему «агент» Нахаев ютится на 4 м2 и бедствует, не смотря на существующие в воображении вождя иностранные гонорары?
И в деле Нахаева было найдено именно то, что заказывал вождь. 26 августа 1934 года к Сталину в Сочи поступила шифротелеграмма от 1-го заместителя наркома внутренних дел СССР Я. С. Агранова: «Арестованный начальник штаба артиллерийского дивизиона Осоавиахима Нахаев сознался, что своё выступление в Красноперекопских казармах он сделал по указанию своего бывшего сослуживца по институту физкультуры бывшего генерала Быкова Леонида Николаевича. Нахаеву было известно о связях Быкова через эстонское посольство в Москве со своим однополчанином по царской армии, ныне работающим в качестве начальника эстонского Генерального штаба. Особым отделом Быков разрабатывался по подозрению в шпионаже в пользу Эстонии. Последнее время Быков состоял заведующим сектором личного состава института физкультуры. Сегодня он нами арестован. Показания Нахаева направляю почтой»[221]. В декабре 1934 года Политбюро ЦК ВКП(б) постановило предать Нахаева суду Военной коллегии Верховного суда СССР, которая приговорила его к расстрелу.
Такими решениями определялся контекст ситуации, в которой Ежов активно включился в борьбу с врагами народа.
Бразды власти
После убийства Кирова Ежов вместе со Сталиным выехал в Ленинград и остался там, чтобы контролировать ход следствия. К тому времени он уже курировал органы Госбезопасности, проводя в жизнь «линию Сталина», уже не доверявшего Ягоде и его соратникам. Гибель Кирова произвела сильное впечатление на Сталина. Нужно иметь в виду, что первый секретарь Ленинградского обкома ВКП (б) был не просто соратником и другом Сталина, а чуть ли не единственным политиком, которому вождь доверял абсолютно. И гибель Кирова стала для Сталина событием рубежным.
Сразу же после ленинградской трагедии газеты подняли шум о терроре, на который пошли враги народа, и первое последствие было закономерным – ужесточение мер против террористов. Еще 1 декабря Президиум Верховного Совета принял постановление за подписью Калинина и Енукидзе: «…вести дело обвиняемых в подготовке или свершении террористических актов ускоренным порядком; судебным органам – не задерживать исполнения приговоров о высшей мере наказания из-за ходатайства преступников данной категории о помиловании… Органам Наркомвнудела – приводить приговоры о высшей мере наказания в отношении преступников вышеуказанных категорий немедленно по вынесении судебных приговоров». Текст постановления написан рукой Кагановича, но без Сталина тут, конечно же, не обошлось. Чрезвычайные меры – это было первое, что он предпринял, услышав об убийстве, а потом уже отправился в Ленинград.
Спустя несколько дней были даны и конкретные рекомендации.
«1. Следствие по этим делам заканчивается в срок не более десяти дней.
2. Обвинительное заключение вручать обвиняемым за одни сутки до рассмотрения в суде.
3. Дело слушать без участия сторон.
4. Кассационного обжалования приговоров, как и подачи ходатайств о помиловании, не допускать.
5. Приговор к высшей мере наказания приводить в исполнение по вынесении приговора».
Нет, говорить о «невинных жертвах» здесь не приходится. Речь идет о подлинных террористах. Одни из них были заброшены из-за границы, где к тому времени имелось немало белогвардейских террористических организаций – хотя бы тот же РОВС. Другие выросли дома – например, коллективизация была ознаменована колоссальной вспышкой террора, его жертвы исчислялись тысячами. Можно было бы подумать, что по этому постановлению были расстреляны тысячи людей. Между тем последствия «страшного» указа оказались невелики. «Правда» опубликовала сообщения о расстреле в Москве, Ленинграде, Киеве и Минске 94 человек по обвинению в подготовке терактов. Террористы, как говорилось, тайно проникли в СССР через Польшу, Румынию, Литву, Финляндию. То есть, судя по газетному сообщению, указ коснулся белогвардейских боевиков.
…А в Ленинграде набирало обороты «дело Николаева». Естественно, его сразу же стали «раскручивать» как члена террористической оппозиционной организации, выискивая в его окружении тайных и явных оппозиционеров.
Находясь в тюрьме, убийца переходил от депрессии к истерике и совершил несколько попыток самоубийства, так что в камере с ним все время находился охранник. Первые дни он утверждал, что совершил все один. Следствие давило на него отчаянно, заместитель Ягоды Агранов самолично проводил допросы. 6 декабря его допрашивали семь раз – и дожали: он начал называть «подельников», а точнее, просто людей, с которыми был знаком, вплоть до друзей детства. В конце концов, он дал все нужные показания:
«Группа Котолынова подготовляла террористический акт над Кировым, причем непосредственное его осуществление было возложено лично на меня. Мне известно от Шатского, что такое же задание было дано и его группе, причем эта работа велась ею независимо от нашей подготовки террористического акта… Котолынов сказал, что… устранение Кирова ослабит руководство ВКП(б)… Котолынов проработал непосредственно со мной технику совершения акта, одобрил эту технику, специально выяснял, насколько метко я стреляю; он является непосредственно моим руководителем по осуществлению акта. Соколов выяснил, насколько подходящим является тот или иной пункт обычного маршрута Кирова, облегчая тем самым мою работу… Юскин был осведомлен о подготовке акта над Кировым: он прорабатывал со мной вариант покушения в Смольном…».
Котолынов признавал только существование оппозиционной «зиновьевской» организации, но отрицал террористические планы. Хотя признавал, что само существование оппозиции могло толкнуть Николаева на террор.
Остальные оказались крепче. Как ни усердствовало следствие (кстати, насколько известно, пытки ни к Николаеву, ни к остальным не применялись), из четырнадцати человек, привлеченных по делу, только трое, кроме самого Николаева, признали свою причастность к убийству. Другие признавали лишь прошлую принадлежность к оппозиции, а Шатский отрицал все. Тем не менее «подельники» Николаева были не случайными людьми: на их квартирах устраивались нелегальные встречи с приезжавшими в Ленинград деятелями оппозиции, у некоторых нашли оппозиционные документы, такие, как «рютинская платформа», «ленинское завещание» и т. п. К. Н. Емельянов держал дома почти весь архив ленинградской оппозиции.
Все четырнадцать человек были приговорены к высшей мере наказания. Из Ленинграда расправа с оппозиционерами переместилась в Москву. По так называемому делу «Московского центра» проходило 19 человек во главе с Зиновьевым и Каменевым. Их обвиняли не в терроризме, а в «подпольной контрреволюционной деятельности» – чем они по сути и занимались. Расстрельных приговоров там не было. Трое, в том числе Зиновьев, были приговорены к 10 годам тюрьмы, остальные получили меньшие сроки, Каменев – пять лет.
Затем появилась еще и так называемая «Ленинградская контрреволюционная террористическая группа Сафарова, Залуцкого и других». Входило в нее 77 человек, и обвиняли их в «содействии контрреволюционной зиновьевской группе» – тоже, по всей вероятности, обоснованно. Там приговоры были мягче – все, кроме тех, что были вынесены родственникам Николаева. Его жена Мильда Драуле, ее сестра и муж сестры в феврале 1935 года были приговорены к высшей мере наказания и расстреляны. Когда с надзором Ежова за следствием возникли проблемы, Сталин позвонил наркому внутренних дел Генриху Ягоде: «Смотрите, морду набьём». И Ежов справился.
После убийства Кирова началась новая волна арестов оппозиционеров, в том числе и троцкистов. В конце 1935 года был арестован Елизар Солнцев (1900 – 1936). После отсидки он был в ссылке в Минусинске. Будучи разделён с семьёй, он объявил голодовку. Администрация не пошла на уступки и в январе 1936 года Солнцев умер в тюремной больнице в Новосибирске[222].
Секретарь ЦК
28 февраля 1935 года Ежова назначили председателем Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) и секретарём ЦК ВКП(б). 10 марта 1935 года Ежов был перемещён с должности начальника Промышленного отдела ЦК на пост заведующего Отделом руководящих партийных органов. В 1935 году он возглавлял комиссию по проверке аппарата ЦИК СССР и ВЦИК РСФСР. На пленуме ЦК ВКП(б) в июне 1935 года Ежов докладывал результаты работы этой комиссии, которая решила, что из 107 проверенных сотрудников ЦИК СССР только 9 человек можно оставить на работе в Кремле. По предложению, озвученному Ежовым, бывшего секретаря президиума ЦИК СССР А. С. Енукидзе вывели из состава ЦК ВКП(б). В том же году Ежов возглавил кампанию по учёту партийных билетов, которая вылилась во внеочередную чистку партии, поскольку усердный новоиспеченный секретарь ЦК требовал исключения из ВКП(б) не менее 15 % членов партии. Это стало прологом к большому террору.
19 сентября 1935 года Политбюро предоставило Ежову отпуск на два месяца, и он снова отправился на лечение за границу. В этот раз он проследовал по маршруту Вена – Мерано – Париж – Рим – Вена – Варшава. В начале декабря вернулся в Москву. На декабрьском пленуме ЦК Ежов доложил, что по состоянию на 1 декабря 1935 года в ходе кампании по учёту партбилетов исключено из партии более 175 тысяч человек, в том числе 1788 шпионов или имеющих связь со шпионами, 35777 бывших белогвардейцев и кулаков, 5507 бывших троцкистов и зиновьевцев. По словам Ежова, удалось разоблачить более ста враждебных организаций и групп и арестовать более 15 тысяч бывших коммунистов.
4 февраля 1936 года Ежов был освобождён от должности заведующего Отделом руководящих партийных органов. Это место занял его заместитель Г. М. Маленков. А Ежову был поручен надзор за ходом следствия над группой бывших троцкистов. При его активном участии было состряпано дело «Троцкистско-зиновьевского объединённого террористического центра», рассматривавшееся Военной коллегией Верховного суда СССР с 19 по 24 августа 1936 года. В показаниях Э. С. Гольцмана на процессе вкралась ошибочка. Он признался, что в ноябре 1932 года встречался с Л. Седовым в гостинице «Бристоль» в Копенгагене, а оказалось, что эта гостиница была снесена ещё в 1917 году.
21 августа прокурор СССР А. Я. Вышинский заявил, что он распорядился расследовать причастность Бухарина, Рыкова, Томского, Радека, Пятакова и Угланова к контрреволюционной деятельности троцкистско-зиновьевского блока. На следующий день, прочитав в газете «Правда» заявление Вышинского, М. П. Томский застрелился, оставив записку с обещанием, что его жена сообщит, кто толкал его в 1928 году к правой оппозиции. Выяснить это был послан Ежов и узнал, что речь шла о тогдашнем наркоме НКВД Г. Г. Ягоде. Тогда Ежов этому не поверил и написал Сталину: «Думаю, что Томский выбрал своеобразный метод отомстить, рассчитывая на его правдоподобность. Мёртвые де не лгут».
Железный нарком
26 сентября 1936 года по инициативе Сталина Н. И. Ежов был назначен народным комиссаром внутренних дел СССР. При этом, он сохранил влияние и в ЦК. Уже 20 декабря 1936 года по инициативе наркома был арестован его недавний приятель – Л. Е. Марьясин. Готовился второй московский процесс «параллельного троцкистского центра», проходивший 23 – 30 января 1937 года. Во время этого процесса разразился скандал, показывающий фальсификацию признаний-оговоров и самооговоров подсудимых и подследственных.
Пятаков в своем выступлении 23 января рассказал, что во время командировки в Берлин в декабре 1935 года он летал на самолёте из Берлина в Осло и встречался там с Троцким. Троцкий во время этого разговора в Осло якобы рассказывал Пятакову о своей встрече с заместителем фюрера по партии Р. Гессом и достигнутой договорённости о поддержке нацистами троцкистско-зиновьевского блока, в обмен на территориальные и экономические уступки СССР в пользу Германии после захвата власти в СССР этим блоком.
24 января Радек на процессе дополнил показания Пятакова рассказом о том, как эта встреча готовилась и приводил подробности состоявшегося разговора. Затем 25 января факт полёта Пятакова в Норвегию подтвердил при допросе в суде свидетель – бывший корреспондент газеты «Известия» в Германии Бухарцев.
Тут же в Норвегии было опубликовано заявление директора аэропорта Хеллер в Осло Гулликсена, что в декабре 1935 года ни один иностранный самолёт там не совершал посадки, а единственный норвежский самолёт, садившийся в Осло в декабре 1935 года, не имел на борту пассажиров. Таким образом, выяснилось, что подсудимые на процессе рассказывают о «фактах», которых не было и быть не могло.
Дабы спасти «признания» подсудимых 27 января Вышинский заявил, что хочет проверить достоверность показаний Пятакова и попросил его подтвердить перелёт в Норвегию и посадку на аэродроме в Осло. Пятаков конечно подтвердил, и Вышинский представил суду справку из НКИД СССР, что «аэродром в Хеллере, около Осло, принимает круглый год, согласно международных правил, аэропланы других стран». Разумеется, справка ничего не доказывала. Возможность приёма самолётов, никак не влияет на их фактическое отсутствие или присутствие. Тем более, что 29 января тот же Гулликсен в интервью газете «Арбайтербладет» уточнил, что иностранные самолёты не приземлялись в Хеллере с 19 сентября 1935 года до 1 мая 1936 года. А не только в декабре 1935 года, когда якобы состоялась «встреча в Осло» Пятакова с Троцким.
Сменив на посту наркома внутренних дел Ягоду, Ежов не только не остановил репрессии, но наоборот, резко их усилил. Но в первое время очень многие были довольны, новым назначением. Так, по воспоминаниям А. Лариной Н. Бухарин оценивал в то время к новому наркому внутренних дел следующим образом: «К Ежову он (Бухарин) относился очень хорошо. Он понимал, что Ежов прирос к аппарату ЦК, что он заискивается перед Сталиным, но знал и то, что он вовсе не оригинален в этом… Назначению Ежова на место Ягоды Н. И. был искренне рад. «Он не пойдет на фальсификацию», наивно верил Бухарин до декабрьского Пленума 1936 года».
Кстати, при обысках у Ягоды были обнаружены среди бездны вещей из 130 позиций по описи: коллекция из 3904 порнографических открыток, коллекция из 165 курительных трубок и мундштуков (слоновой кости, янтарь и др.), большая часть из них порнографических, 11 порнографических фильмов, резиновый искусственный половой член, 1229 бутылок вина и т. д. Нарком внутренних дел СССР любил пожить с буржуазным шиком и размахом.
Однако надежды Бухарина и иже с ним не оправдались. Уже на декабрьском пленуме Ежов выступил с предложением предать Бухарина и Рыкова суду, а в феврале 1937 года подписал ордер на их арест. Причем, в начале 1937 года не было признаков приближения массовых репрессий. Вот какая шифртелеграмма была разослана 13 февраля 1937 года ЦК ВКП(б) секретарям крайкомов, обкомов, ЦК нацкомпартий, начальникам УНКВД:
По имеющимся в ЦК материалам некоторые секретари обкомов и крайкомов, видимо, желая освободиться от нареканий, очень охотно дают органам НКВД согласие на арест отдельных руководителей, директоров, технических директоров, инженеров и техников, конструкторов промышленности, транспорта и других отраслей. ЦК напоминает, что ни секретарь обкома или крайкома, ни секретарь ЦК нацкомпартии, ни тем более другие партийно-советские руководители на местах не имеют права давать согласие на такие аресты. ЦК ВКП(б) обязывает Вас руководствоваться давно установленным ЦК правилом, обязательным как для парт. сов. организаций на местах, так и для органов НКВД, в силу которого руководители, директора, технические директора, инженеры, техники и конструктора могут арестовываться лишь с согласия соответствующего наркома, причем, в случае несогласия сторон насчет ареста или не ареста того или иного лица, стороны могут обращаться в ЦК ВКП(б) за разрешением вопроса»[223].
Но уже 27 февраля 1937 года Ежов представил в Политбюро ЦК ВКП(б) первый список из 479 человек, подлежащих расстрелу после «суда» Военной коллегии Верховного суда СССР. Подготовку к очередному витку репрессий новый нарком начал с «чистки» самого НКВД. 2 марта 1937 года на Пленуме ЦК ВКП(б) он выступил с резкой критикой своего ведомства, отметив в своем докладе провалы в агентурной и следственной работе. Пленум одобрил выступление и поручил ему навести порядок в органах НКВД, после чего он незамедлительно приступил к выполнению задуманного.
Вот что пишет об этом в своей книге «НКВД изнутри. Записки чекиста» М. Шрейдер:
«При вступлении в должность наркома НКВД на совещании руководящего состава Н. И. Ежов сказал:
– Вы не смотрите, что я маленького роста. Руки у меня крепкие – сталинские, – при этом он протянул вперед две руки, как бы демонстрируя их сидящим. – У меня хватит сил и энергии, чтобы покончить со всеми троцкистами, зиновьевцами, бухаринцами… – Он угрожающе сжал кулаки. Затем, подозрительно вглядываясь в лица присутствующих, продолжал: – И в первую очередь мы должны очистить наши органы от вражеских элементов, которые по имеющимся у меня сведениям смазывают борьбу с врагами народа…
Сделав выразительную паузу, он с угрозой закончил:
– Предупреждаю, что буду сажать и расстреливать всех, не взирая на чины и ранги, кто посмеет тормозить дело борьбы с врагами народа».
И это были не пустые слова. В конце марта 1937 года практически все заместители Ежова и начальники основных управлений НКВД получили задание выехать в определенную область для проверки благонадежности руководства соответствующих обкомов партии. Но по пути к месту следования все они были арестованы. Через два дня таким же образом были арестованы заместители «уехавших» на проверку. В результате Ежов избавился от людей Ягоды и рассадил на ключевых постах своих ставленников. После этого наступил час самого Ягоды. Сначала он сделал ставку на клан Ефима Георгиевича Евдокимова – первого секретаря Северо-Кавказского крайкома, а позже – Ростовского обкома, который имел большие связи с НКВД. Чуть позже Ежов стал сколачивать и собственный клан из бывших аппаратчиков ЦК.
Вот что писал М. П. Фриновский – человек, который был правой рукой Ежова в НКВД – 11 марта 1939 года в заявлении на имя Л. П. Берии: «Вскоре после вступления в должность заместителя наркома ЕЖОВ начал меня приближать к себе, выделять из остальных замов, вести со мной более откровенные разговоры в оценке других замов, высказывать некоторое недовольство АГРАНОВЫМ. Перед распределением обязанностей между замами, помимо того, что я продолжал быть начальником ГУПВО, ЕЖОВ предложил мне интересоваться и оперативными вопросами, а примерно в 1937 году, после ареста ЯГОДЫ, он начал со мною вести разговоры в отношении возможного моего назначения первым заместителем Наркома. Во время одного из таких разговоров ЕЖОВ мне сказал: «Я предрешил этот вопрос, но хочу с тобой поговорить, только давай – по-честному, за тобой есть грешки кое-какие».
Вначале я совершенно опешил, думая – пропало дело. Увидев мою растерянность, ЕЖОВ начал говорить: «Ты не бойся, расскажи по-честному». Тогда я ему рассказал об истории с сокольническим делом, о своей связи с ЯГОДОЙ, связи с ЕВДОКИМОВЫМ и через него с ЛИФШИЦЕМ. Тогда ЕЖОВ сказал: «Грехов у тебя столько, хоть сейчас тебя сажай, ну, ничего, будешь работать, будешь на сто процентов моим человеком». Я растерянно посмотрел на него и пытался отказаться от назначения на должность первого зам. наркома, но он сказал: «Садись, работай, будем вместе работать и отвечать будем вместе».
До ареста БУХАРИНА и РЫКОВА, разговаривая со мной откровенно, ЕЖОВ начал говорить о планах чекистской работы в связи со сложившийся обстановкой и предстоящими арестами БУХАРИНА и РЫКОВА. ЕЖОВ говорил, что это будет большая потеря для правых, после этого вне нашего желания, по указанию ЦК могут развернуться большие мероприятия по правым кадрам, и что в связи с этим основной задачей его и моей является ведение следствия таким образом, чтобы, елико возможно, сохранять правые кадры. Тут же он развернул план этого дела. В основном этот план заключался в следующем: «Нужно расставить своих людей, главным образом, в аппарате СПО, следователей подбирать таких, которые были бы или полностью связаны с нами, или за которыми были бы какие-либо грехи и они знали бы, что эти грехи за ними есть, а на основе этих грехов полностью держать их в руках. Включиться самим в следствие и руководить им». «А это заключается в том, – говорил ЕЖОВ, – чтобы записывать не все то, что говорит арестованный, а чтобы следователи приносили все наброски, черновики начальнику отдела, а в отношении арестованных, занимавших в прошлом большое положение и занимающих ведущее положение в организации правых, протоколы составлять с его санкции». Если арестованный называл участников организации, то их нужно было записывать отдельным списком и каждый раз докладывать ему. Было бы неплохо, говорил ЕЖОВ, брать в аппарат людей, которые уже были связаны с организацией. «Вот, например, ЕВДОКИМОВ говорил тебе о людях, и я знаю кое-кого. Нужно будет их в первую очередь потянуть в центральный аппарат. Вообще нужно присматриваться к способным людям и с деловой точки зрения из числа уже работающих в центральном аппарате, как-нибудь их приблизить к себе и потом вербовать, потому что без этих людей нам работу строить нельзя, нужно же ЦК каким-то образом работу показывать».
В осуществление этого предложения ЕЖОВА нами был взят твердый курс на сохранение на руководящих постах в НКВД ягодинских кадров. Необходимо отметить, что это нам удалось с трудом, так как с различных местных органов на большинство из этих лиц поступали материалы об их причастности к заговору и антисоветской работе вообще.
Показания Фриновского колоритны, но малоправдоподобны. Сведения, что якобы Ежов возглавил правых после ареста Бухарина и Рыкова, но вместо правого переворота он терроризирует правых вместе с массой непричастных, не вызывают доверия. Так настоящие заговорщики действовать не могут. Цель любого заговора не в том, чтобы прятаться по углам и надеяться, что не разоблачат, а в том, чтобы одним ударом сокрушить власть, против которой составлен заговор. Тут ничего подобного нет.
Возможно, заговор не был единым. Ежов мог планировать свой собственный заговор партноменклатуры с целью реставрации капитализма, личного обогащения номеклатурщиков и превращения их в «хозяев жизни». А идейные заговорщики были для Ежова и его группы только конкурентами. Поэтому их и уничтожали без сожалений и промедлений. 20 июня 1937 года были расстреляны бывшие начальники: Особого отдела ОГПУ – НКВД в 1933 – 1936 годах Марк Исаевич Гай (1898 – 1937) и Инженерно-строительного отдела НКВД Александр Яковлевич Лурье (1898 – 1937).
К середине 1937 года Ежов обладал огромными формальными и неформальными властными полномочиями. Их ему обеспечивал ключевой пост распорядителя террора – наркома внутренних дел СССР. Особенно увеличилось влияние Ежова после начала широкомасштабного террора в РККА летом 1937 года («заговор Тухачевского»).
Существовал ли этот заговор в действительности, неизвестно. Но он мог существовать. И именно это использовал Ежов, пользуясь подозрительностью Сталина. Обвинительное заключение гласило следующее: «В апреле – мае 1937 года органами НКВД был раскрыт и ликвидирован в г. Москве военно-троцкистский заговор, направленный на свержение советского правительства и захват власти, в целях восстановления в СССР власти помещиков и капиталистов и отрыва от СССР части территории в пользу Германии и Японии.
Как установлено предварительным следствием, наиболее активными участниками этого заговора являлись бывш. заместитель народного комиссара обороны СССР – Тухачевский М. Н., быв. начальник Политуправления РККА Гамарник Я. В., бывшие командующие Киевского и Белорусского военных округов Якир И. Э. и Уборевич И. П., быв. председатель Центрального совета Осоавиахима Эйдеман Р. П., быв. командарм 2 ранга Корк А. И., быв. начальник управления по начсоставу РККА Фельдман Б. М., быв. зам. командующего войсками Ленинградского военного округа Примаков В. М. и быв. атташе при полпредстве СССР в Великобритании Путна В. К. Как установлено следствием, все указанные выше обвиняемые являлись членами антисоветской троцкистской военной организации, действовавшей под руководством «центра» в составе: покончившего самоубийством Гамарника Я. Б. и обвиняемых по настоящему делу Тухачевского М. Н., Якира И. Э., Уборевича И. П., Корка А. И., Эйдемана Р. П. и Фельдмана Б. М.
Как видно из собственных признаний обвиняемых и показаний ряда свидетелей, военно-троцкистская организация находилась в теснейшей связи с антисоветским троцкистским центром и его главными руководителями – врагами народа Л. Троцким, Л. Седовым, Пятаковым Г. Л., Лившицем Я. А., Серебряковым Л. П. и др., с антисоветской группой правых Бухарина – Рыкова, а также с военными кругами Германии, и действовала под непосредственным руководством германского генерального штаба и его агента врага народа Л. Троцкого, совершая по их прямым указаниям вредительские акты в целях подрыва мощи Красной Армии.
Следствием, кроме того, установлено, что часть обвиняемых, и в частности обвиняемый Тухачевский, задолго до возникновения военно-троцкистского заговора, в течение ряда лет были связаны с различными антисоветскими элементами, и в том числе с участниками офицерских заговоров.
Поставив своей преступной целью насильственный захват власти и возлагая свои главные надежды на помощь иностранных агрессоров, и в частности, фашистской Германии, военно-троцкистская организация и возглавившие эту организацию изменники и предатели в лице Тухачевского, Якира, Уборевича и других обвиняемых по настоящему делу ставили свою ставку на предстоящее нападение на СССР капиталистических интервентов и на поражение СССР в предстоящей войне.
Вся изменническая, вредительская и подрывная деятельность этих заговорщиков была направлена на подготовку предательского разгрома наших армий и поражение СССР.
В этих целях нарушившие воинский долг и присягу и изменившие родине руководители указанной военно-троцкистской организации – Тухачевский, Якир, Путна и другие обвиняемые по настоящему делу вошли в преступную антигосударственную связь с военными кругами Германии, систематически передавали германскому генеральному штабу сведения, касающиеся организации, вооружения и снабжения Красной Армии, составляющие важнейшую государственную тайну, и другие сведения шпионского характера, совместно и по указаниям германского генерального штаба разработали планы поражения наших армий и совершали другие изменнические действия в пользу Германии и Польши.
Следствием установлено, что обвиняемый Тухачевский передал во время германских маневров в 1932 г. немецкому генералу… секретные сведения о размерах вооружения Красной Армии. Во время посещения СССР германским генералом… обв. Тухачевский передал последнему секретные сведения о мощности ряда военных заводов… В 1935 г. обв. Тухачевский через обв. Путну передал германскому генеральному штабу секретные сведения о состоянии авиации и механизированных войск в Белорусском и Киевском военном округах, об организации в этих округах противовоздушной обороны, о сосредоточении наших войск на западных границах. В том же 1935 г. польской разведке были переданы планы Летичевского укрепленного района. Тогда же были переданы немцам сведения о количестве накопленных огнеприпасов, о количестве командного состава запаса и т. д. и т. п.
Не ограничиваясь этим, обв. Тухачевский разработал план поражения Красной Армии и согласовал этот план с представителем германского генерального штаба…
В 1936 г. обв. Тухачевский использовал в преступных изменнических целях свое официальное пребывание в Лондоне и передал германскому генералу… материалы о дислокации войск Белорусского и Киевского округов.
Следствием установлено, что обв. Тухачевский, Якир, Уборевич и другие члены «центра» этой организации при разработке различных вариантов развертывания Красной Армии во время войны неизменно исходили из одной задачи – обеспечить поражение и разгром наших армий, привести СССР к военному поражению.
Обв. Тухачевский, Якир, Уборевич признали, что на специальных совещаниях в 1935 г. у обв. Тухачевского ими был разработан подробный оперативный план поражения Красной Армии в предполагавшейся войне на основных направлениях наступления польско-германских армий.
Этой основной задаче была фактически подчинена вся деятельность обвиняемых по настоящему делу, этих агентов германской разведки, изменников, вероломно обманувших партию и правительство и пробравшихся на ответственные командные посты в Красной Армии…
Не удовлетворяясь, однако, этими позорными актами государственной измены, Тухачевский, Якир, Уборевич и другие обвиняемые по настоящему делу систематически осуществляли вредительство, особенно в укрепленных районах по линии военных железнодорожных сообщений.
Следствием и, в частности, показаниями обв. Тухачевского, Корка, Эйдемана, Примакова установлено, что одновременно военно-троцкистская организация подготовляла совершение террористических актов против членов Политбюро ЦК ВКП(б) и советского правительства и организовала ряд диверсионных групп преимущественно на предприятиях оборонного значения.
Организуя эти террористические и диверсионные группы, троцкистские предатели, пробравшиеся в ряды командного состава Красной Армии, параллельно подготовили план вооруженного «захвата Кремля» и ареста руководителей ВКП(б) и советского правительства.
Во всех указанных преступлениях все обвиняемые полностью сознались.
Прокурор Союза ССР Вышинский».
12 июня 1937 года М. Н. Тухачевский, И. П. Уборевич, А. И. Корк, И. Э. Якир, В. М. Примаков, В. К. Путна, Б. М. Фельдман, Р. П. Эйдеман были расстреляны по приговору Специального судебного присутствия Верховного суда СССР.
Тройки
22 июня 1937 года Ежов переслал Сталину докладную записку из УНКВД Западной Сибири с предложением о создании особой тройки: «3-й отдел, развертывая следствие, по ликвидированному агентурному делу «Аристократия» от кадетско-монархической организации РОВСа, охватывающей группу ссыльных князей, дворян и б. офицерства, сомкнулся с эсеровскими и повстанческими группами. В свою очередь 4 отдел, развивая дело Сиббюро эсеров, после вскрытия боевой эсеровской организации во главе с генералом Эскиным, сомкнулся с РОВСовским повстанческим движением. Оба дела повели на кулацкую ссылку как основную базу, где видимо и РОВС и Сиббюро эсеров под руководством японской агентуры создали большую повстанческую организацию. По объединенным делам уже арестовано 382 человека и дополнительно выявлено связанных с ними участником повстанческих групп 1317 человек. Как я уже писал вам ранее, как РОВСовская линия, так и эсеры, сомкнулись со шпионско-диверсионной и повстанческой периферией, правых и троцкистов.
В справке я обобщил только эсеровско-ровсовскую линию, руководимую преимущественно харбинским филиалом РОВСа. По этому вопросу, учитывая, что развертывание дела будет происходить по Нарымской и Кузбасской кулацкой ссылке, и вероятно значительно превысит уже выявленное нами количество участников, требуется Ваше специальное указание.
Медлить с ликвидацией этого дела нельзя, так как в моем распоряжении имеется всего лишь 3 месяца, когда по Оби возможна связь с Нарымом. Учитывая, что на данный момент находится под следствием 2200 человек и тюрьмы УГБ переполнены, то всех оперированных по этому делу придется содержать в Нарыме, где нет приспособленных мест заключения и частично в Томске, загрузив переселенческую тюрьму. Переброска их в Томск также представляет трудности, так как придется отправлять специальными пароходами.
Мои предложения сводятся к следующему:
1) Операцию разбить на два этапа. В первую очередь выбрасывать специальные группы в спецпереселенческие комендатуры Кузбасса и затем перебросить дивизион наших войск в Нарым с большой оперативной группой.
2) Желательно чтобы, с одной стороны, ускорить присылку ко мне выездной сессии военного трибунала для рассмотрения дел по японо-немецким, троцкистским, шпионским и другим делам, в предусмотренном ранее порядке. На 500 человек в ближайшие дни дела будут оформлены и, с другой стороны, либо предоставить нам право на месте в упрощенном порядке через спецколлегию краевого суда или спецтройку, вынесение ВМН по эсеровско-ровским делам, где преимущественно проходят кулаки, бывшие люди, или ссыльное бывшее белое офицерство, с выездом этой спецколлегии или тройки на место в Нарым.
Тов. Эйхе, которому я дал один экземпляр этой справки, собирается в директивных инстанциях просить согласия на создание тройки.
Прошу указаний.
НКВД представил Сталину кошмарную картину готовящегося в Сибири восстания. Было это практически сразу после процесса Тухачевского и других военных. Руководители СССР стали испытывать опасения за прочность своей власти и дали согласие на создание чрезвычайной тройки. Инициатором террористической кампании выступил начальник УНКВД по Западно-Сибирскому краю Сергей Наумович Миронов, он же Мирон Иосифович Король (1894 – 22. 02. 1940). Как вспоминала позже его вдова Агнесса Аргиропуло, в первой половине 1937 года он опасался за свою жизнь в связи с чисткой в НКВД. Вот Миронов и решил отличиться, предложив организовать массовые расстрелы по облегченной схеме.
Происходил он из семьи киевского торговца. В 1915-м ушел на фронт вольноопределяющимся. В 1917 г., после Февральской революции, будучи уже поручиком, был избран членом совета 204-й тяжелой артиллерийской бригады. В 1918 г. демобилизовался и продолжил обучение в институте. В декабре того же года вступил в 1-ю Украинскую партизанскую армию, командовал батареей. В 1920 г. заболел тифом и во время пребывания в госпитале был завербован ВЧК. В том же году стал уполномоченным по агентуре и в декабре был назначен начальником активного отделения особого отдела 1-й Конной армии (с 1921 г. – Северо-Кавказского военного округа).
В 1921 году одновременно был начальником иностранного отдела ПП ВЧК по Юго-Востоку России. Стал заместителем председателя Черноморской ЧК в Новороссийске, затем работал начальником Горской ЧК во Владикавказе. В декабре 1922 года возглавил Восточный отдел ОГПУ Северного Кавказа. Член РКП(б) с 1925 года. В мае 1925-го был назначен начальником Чечено-Грозненского отделения Владикавказского областного отдела, а в октябре того же года – начальником Горского объединенного отдела ОГПУ (в том же году вступил в партию). С апреля 1928 года – начальник Кубанского окружного отдела, с августа 1931-го – зам. полномочного представителя ОГПУ в Казахстане. 8 декабря 1936 года возглавил УНКВД Западно-Сибирского края. 15 августа 1937-го зачислен в действующий резерв НКВД и вскоре назначен полпредом СССР в Монголии. С апреля 1938 года заведовал 2-м Восточным отделом Народного комиссариата иностранных дел СССР. 6 января 1939 года арестован. 22 февраля 1940 года расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР.
Фигурирующий в записке и справке генерал-майор Николай Афанасьевич Эскин (25. 07. 1868 – 24. 08. 1937) родился в семье купца Афанасия Павловича Эскина в Перми. 5 февраля 1884 года А. П. Эскин зарезал свою сестру, жену, двух человек из прислуги и зарезался сам. Н. А. Эскин в составе императорской армии участвовал в Первой мировой войне, а затем в Гражданской войне сражался в Красной и Белой армиях. После окончания Гражданской войны работал счетоводом и неоднократно арестовывался. 18 августа 1937 года приговорён к расстрелу тройкой по Западно-Сибирскому краю.
Никаких доказательств, что Н. А. Эскин собирался возглавлять восстание не имеется, да и почти 70-летний больной человек как-то не тянет на руководителя мятежа. Видимо чекистов впечатлил генеральский чин, а никого более подходящего они в Западной Сибири не нашли. Объективной основой для построений о «восстании» стало массовое бегство сосланных кулаков из спецпосёлков. А учитывая, что Новосибирская область занимала первое место в СССР по численности спецпоселенцев (195523 человека в 517 трудпосёлках на 1 июля 1938 года), то Сталину могло показаться обоснованным построение о заговоре «Союза спасения России», РОВСа, «Сиббюро ПСР» и японской разведки. После коллективизации в появление повстанческого движения можно было поверить. Это выглядело достаточно достоверно и могло представлять опасность для страны.
Был ли генеральный секретарь ЦК ВКП(б) инициатором перехода в чрезвычайный режим «большого террора»? По предположению историка Ю. Н. Жукова, Сталин после принятия новой конституции СССР планировал проведение выборов на альтернативной основе. Партийная номенклатура была этим недовольна, опасаясь потерять должности из-за альтернативности выборов, и поэтому организовала кампанию террора. А в условиях разгула борьбы с «врагами народа» такие выборы стали невозможны и не организовывались.
В свою очередь Ежов с группой чиновников из ЦК ВКП(б) и группа «северокавказцев» Евдокимова из НКВД СССР могли использовать кампанию террора для укрепления своих номенклатурных позиций или даже для захвата рычагов власти в свои руки. Просто объявляя всех своих противников «врагами народа» и предъявляя в качестве «доказательств» выбитые из арестованных «признания».
Конвейер заговоров
С приходом Ежова в НКВД маховик репрессий раскрутился на полную мощь. Именно при нем появились так называемые разнарядки, в которых указывалось число людей, которых необходимо арестовать, а потом либо расстрелять, либо отправить в лагерь.
1937 год стал временем ежовского взлета. В январе ему было присвоено звание генерального комиссара государственной безопасности. С 28 апреля 1937 года Н. И. Ежов являлся членом Комитета обороны при СНК СССР и членом Военно-технического бюро (ВТБ) при Комитете обороны. Комитет обороны создавался в составе 7 членов комитета и 4 кандидатов в члены комитета. В него входило всё высшее руководство ВКП(б) и СССР включая Сталина, Молотова и Ворошилова. Комитет обороны не был предусмотрен конституцией СССР, но обладал всей полнотой власти в области обороны СССР и подготовки к ней. Постановления Комитета обороны были обязательны для исполнения всеми органами власти и управления. На этот орган возлагалось «практическое руководство осуществлением государственных программ военного строительства и непосредственной подготовки промышленности и народного хозяйства в целом к мобилизации».
Комитет обороны и ВТБ рассматривали вопросы о принятии на вооружение новой техники по представлениям НКО и НК ВМФ СССР, а также готовил решения по утверждению военных и военно-морских заказов. Эти посты Ежов сохранял до отставки с должности наркома внутренних дел. С 4 мая по 14 июня 1938 года Н. И. Ежов был также членом Мобилизационного комитета при Комитете обороны СНК СССР. С 14 июня 1938 года до своего снятия с должности наркома внутренних дел СССР в ноябре того же года Ежов входил в Военно-промышленный комитет при СНК СССР.
23 июня 1937 года Ежов делал доклад на пленуме ЦК ВКП(б). По поводу заговора Якоды сказал:
«Действуя по заданиям объединенного троцкистско-правого центра, Ягода создает внутри НКВД заговор, являющийся частью общего антисоветского фашистского заговора правых и троцкистов.
В состав заговора входили завербованные Ягодой руководящие работники ОГПУ:
1). Прокофьев – Зам. Наркома Внутренних дел СССР. быв[ший] троцкист, по признанию самого Ягоды, глубоко антипартийный человек.
2). Молчанов – начальник Секретно-Политического Отдела НКВД, в прошлом уголовный тип, неоднократно судившийся и осужденный за уголовные преступления, подделавший свои партийный стаж, член организации правых в Иванове.
3). Паукер – начальник Оперативного Отдела НКВД, непосредственно ведавший охраной членов правительства, старый германский шпион, наиболее близкий и преданный Ягоде человек.
4). Гай – начальник Особого Отдела НКВД, немецкий и японский шпион, окончательно разложившийся и преступный человек, сифилитик.
5). Шанин – начальник Транспортного Отдела НКВД.
6). Артузов – быв[ший] начальник Иностранного Отдела НКВД и заместитель начальника Разведывательного Управления РККА, шпион, почти с 30-летним шпионским стажем, одновременно работавший на службе у немецкой, английской, польской и французской разведок.
7). Островский – начальник Административно-хозяйственного Управления НКВД, немецкий шпион, вконец разложившийся тип.
8). Волович – зам. начальника Оперативного Отдела НКВД, резидент немецкой разведки, преступно присвоивший себе орден Красного Знамени.
9). Лурье – начальник Инженерно-Строительного Отдела НКВД, немецкий шпион, выполнявший самые подлые поручения Ягоды по доставке ему контрабандных товаров, по продаже за границей бриллиантов, по переводу валюты и т. д.
10). Фирин – зам. нач. ГУЛАГа НКВД, немецкий шпион.
11). Буланов – секретарь Коллегии НКВД, наиболее приближенный к Ягоде человек, выполнявший самые гнусные поручения Ягоды чисто уголовного характера.
12). Винецкий – сотрудник оперативного Отдела НКВД, немецкий шпион, взяточник.
13). Черток – пом. начальника Экономического Отдела НКВД, немецкий шпион.
14). Бокий – начальник Спецотдела НКВД, давнишний франко-массон, английский шпион, человек, скатившийся в клоаку самого отвратительного извращения, садист.
15). Маркарьян – зам. начальника Главного Управления Милиции, разложившийся человек.
Помимо вербовки заговорщиков в Центральном аппарате, Ягода насаждает свою сеть и на периферии, завербовав в состав заговорщиков Погребинского – начальника УНКВД Горьковского края, приближенного к нему человека и тесно связанного с уголовным миром.
Пиляра – начальника УНКВД по Саратовскому краю, старый польский шпион, бывший прибалтийский барон Пиляр фон Пилхау.
Запорожец – зам. ПП ОГПУ по Ленинграду, бывший украинский эсер и немецкий шпион, и другие.
Совершенно точно установлено признаниями Ягоды и его сообщников, что Ягода знал о службе указанных лиц в иностранных разведках в качестве шпионов, о скрываемых ими преступлениях, о их моральном разложении и уголовном прошлом.
Ягода использовал свою осведомленность о преступлениях и пороках указанных людей для того, чтобы успешнее вербовать их в состав участников заговора. Сами вербуемые тем охотнее шли на вербовку, что имели прямое задание иностранных разведок – участвовать в контрреволюционной деятельности, направленной к свержению советской власти.
Вербуя участников заговора, Ягода широко использовал подкуп людей, для чего им был создан огромнейший валютный фонд, методы шантажа, обещания продвижения по службе и дальнейшей карьеры, угрозы убийством не соглашающихся с ним и т. д.
Для прикрытия заговорщической деятельности и более успешной вербовки участников заговора, Ягода широко использовал созданную им «теорию» о самостоятельной, якобы, роли разведки в государстве, совершенно независимой от советского правительства и ВКП(б).
В своих показаниях Ягода признал, что линия на изоляцию НКВД от партии и воспитание кастового духа среди чекистов проводилась им совершенно сознательно в заговорщических целях.
«…Я внушал людям отчужденность от партии, выращивал в их сознании идею, что государственная разведка должна быть политикой крайне самостоятельной от партии и правительства в особенности. Я ссылался при этом на опыт буржуазных государств и доказывал, что правительства этих стран меняются, разведка же остается всегда неизменной».
Ягода принимает все меры к тому, чтобы насадить заговорщические гнезда на всех важнейших участках системы НКВД и обеспечить эти участки своими людьми.
Мы уже указывали, что руководство почти всех без исключения отделов и оперативных пунктов НКВД находилось в руках заговорщиков. Даже в спортивном обществе «Динамо» существовала шпионская террористическая организация, участники которой входили в заговор и готовили покушение на руководителей партии и правительства, как по заданиям Ягоды, так и по прямому поручению германской разведки.
Необходимо указать, что заговорщики, занимавшие посты руководителей основных отделов НКВД, старались и в ряде случаев не без успеха завербовать сообщников среди своих ближайших сотрудников.
Таким образом, благодаря заговору, организованному Ягодой внутри НКВД, немецкая, английская, польская, японская и другие разведки сумели глубоко внедриться в самое сердце органов государственной безопасности, получить доступ ко всем секретным материалам, особо государственной важности, полностью раскрыть нашу агентуру за рубежом и организовать систематическую дезинформацию нашей разведки.
Созданная Ягодой заговорщическая организация внутри НКВД подготовляла поражение Советского Союза в войне с враждебными нам государствами.
Заговорщическая организация внутри НКВД действовала по заранее выработанному Ягодой и другими участниками центра правых плану. Так, начальником Секретно-Политического Отдела по прямому решению центра правых был назначен Молчанов…
(Из показания Ягоды).
Вот что по этому вопросу показывает Молчанов.
«…Ягода сказал, что мое назначение на пост начальника Секретно-Политического отдела ОГПУ было проведено с одобрением центра правых. Что я таким образом стал политическим деятелем».
(Из показаний Молчанова).
Ягода говорил Молчанову:
«…При Сталине вы спокойной жизни не увидите. При правых же положение будет совершенно иным. Вы будете жить как министры живут в Англии и у вас будет больше власти».
(Из показаний Молчанова).
Вся работа заговорщиков проходила по прямым заданиям иностранных разведок.
Допрошенные участники заговора на следствии показали, что они выполняли все указания своих хозяев – иностранных разведок, добиваясь полного паралича разведывательной работы советских органов. Так, например, Артузов по заданию руководителя германской разведки фон Бредова глушил нашу антинемецкую работу. Кроме того, Артузов передавал немцам секретные материалы особой государственной важности. Артузов показал:
«…Материалов было передано немало. Передавалось все более или менее ценное. В первую очередь относящиеся к работе по немцам. Передавались все сводки 8-го отделения о разных наблюдаемых нами немцах. Передавалось все представляющее ценность [для] немецкой разведки».
Артузов проводил активную работу по выдаче немцам наших секретных агентов. Им была скрыта информация о военно-шпионской банде Тухачевского и устранен источник этой информации. Артузов показал:
«…По данным агента 270-го в 1932 г. выяснилось, что в СССР существует широкая военная организация, связанная с рейхсвером и работающая в пользу немцев. Эта организация была связана с оппозиционными кругами внутри коммунистической партии в СССР. Одни из представителей этой организации по сообщению 270-го являлся советский генерал Тургуев (под этой фамилией ездил в Германию Тухачевский). Развитие работы 270-го могло бы многое раскрыть органам НКВД. Я и Штейнбрюк (немецкий шпион, также работник НКВД) решили выдать агента немцам. 270-й был ликвидирован. Он был убит».
(Из показаний Артузова).
Другой участник заговора Ягоды – Лурье о своей шпионской деятельности показал:
«…К работе германской разведки я был привлечен германским подданным Ульрихом, который завербовал меня в 1927 г. в Берлине, где я в то время находился в служебной командировке. Ульрих мне сказал, что я должен буду давать материалы о структуре органов ОГПУ, о личном составе, ответственных работниках ОГПУ и особенно о тех, кто от ОГПУ работает за границей.
В последующие встречи с Ульрихом он мне каждый раз давал поручения, которые я выполнял. На протяжении всего времени моей связи с германской разведкой я передавал материалы о структуре ОГПУ, руководящем составе работников ОГПУ-НКВД, рассказывал, кто чем занимается, назвал известных мне работников ОГПУ за границей, регулярно передавал материалы по пограничному строительству, дислокации и численном составе пограничных войск. Часть материалов я передавал лично Ульриху при моих встречах с ним, как в письменном, так и в устном виде с ним. Позже же, когда Ульриху был запрещен въезд в СССР, а я также прекратил свои поездки за границу, я передавал материалы для германской разведки в письменном виде, в запечатанных пакетах через Воловича, который в 1935 году со мной связался от имени германской разведки. Я передавал через Воловича данные о пограничном строительстве Украинского, Белорусского, Дальневосточного и Ленинградского округов, о структуре и численном составе этих округов. Каждый раз дня за три Волович предупреждал меня о том, что нужно собрать материалы, а я заносил их ему в его служебный кабинет в здание НКВД.
«…»
В целях осуществления террора Ягода дал задание Паукеру, нач. Оперода, и его заместителю Воловичу подготовить убийство т.т. Сталина, Молотова, Ворошилова.
По этому вопросу Паукер на следствии показал:
«…Весной 1936 года, примерно в марте-апреле, меня вызвал к себе в кабинет Ягода. Разговор происходил наедине. Он мне заявил, что переговоры, которые вел Карахан с представителями германского генерального штаба, окончились успешно. Наступило время действовать. «Я решил произвести организацию и осуществление одновременного убийства – Сталина, Молотова, Ворошилова», заявил мне Ягода. Это не только наше желание – уничтожить этих людей, но и одно из условий германского генерального штаба.
Были выработаны два плана убийства. Первый заключался в том, что после окончания ноябрьского парада и демонстрации в 1936 году за ограду проникают террористы и в момент прощания членов Политбюро ЦК бросают несколько бомб или стреляют в упор и револьверов. Мое участие должно было заключаться в том, что я пропущу террористов за ограду. Второй план разновременного убийства состоял в том, что Гай убьет Ворошилова на осенних маневрах РККА. Волович, наблюдая за передвижениями Молотова, убьет его, выбрав удобный момент для совершения террористического акта. Сосновский должен убить Сталина во время его возвращения из Сочи. В организации убийства Сталина должен был принимать участие и Волович, который обязан был известить Сосновского о времени и месте прибытия Сталина. Должен сообщить следствию, что после снятия Ягоды он приехал в Сочи. В это время там находился Сталин. Ягода просил меня помочь ему организовать убийство Сталина. Я отказался. Тогда Ягода мне заявил, что он лично убьет Сталина, и с этой целью пытался получить возможность пройти к Сталину. Ягода позвонил Власику и просил его спросить разрешения Сталина его посетить. Я испугался убийства Сталина и сказал Власику, чтобы он просил Сталина воздержаться от приема Ягоды. Власик так и поступил, и Ягода не смог убить Сталина».
Для перестраховки и обеспечения успеха терактов, Ягода одновременно с этим дал такие же задания по организации террористических актов против членов Политбюро и в первую очередь против т. Сталина другим своим сообщникам – Фирину и Пузицкому. По поручению Ягоды, Фирин и Пузицкий должны были создать террористические группы в лагерях НКВД для совершения терактов при возможном посещении членами правительства канала Волга – Москва.
Во исполнение задания Ягоды Фириным был завербован Кравцов – командир кавалерийского отряда на канале Волга – Москва, а также вербовались в состав контрреволюционной организации наиболее контрреволюционные элементы из среды уголовников, содержащихся в Дмитровском лагере. По плану заговорщиков эти банды должны были устроить контрреволюционное восстание в Москве во время «дворцового переворота».
Гай – начальник Особого Отдела, по поручению Ягоды, связался с военной шпионской шайкой, орудовавшей в РККА, и подбирал из ее состава людей для участия в контрреволюционном восстании и «дворцовом перевороте».
Вот что по этому вопросу показал на следствии Фирин:
«…Сам захват власти мыслился Ягодой в порядке «дворцового переворота», т. е. захвата Кремля вместе с руководством партии и правительства, приуроченного к началу войны. Ягода рассчитывал на поражение Красной Армии. При этом хозяином положения в стране окажется он, имея такую опору, как войска НКВД. Одну из важнейших ролей в осуществлении захвата правительства в Кремле Ягода возложил на Паукера. который вместе с Воловичем и своими людьми должен был обеспечить Кремль за Ягодой. В плане захвата власти Ягода отводил ответственное место силам Дмитлага. Ягода указал, что в лагере надо создать крепкий, боевой резерв из лагерных контингентов. Для этого следует использовать нач. строительных отрядов из авторитетных в уголовном мире заключенных, так называемых «вожаков», чтобы каждый «вожак» в любое время мог превратиться в начальника боевой группы, состоящей из основного костяка заключенных и его же строительного отряда. Ягода говорил, что боевые группы Дмитлага потребуются для террористических задач – захвата и уничтожения отдельных представителей партии и власти и, кроме того, должны составлять резерв для захвата отдельных учреждений, предприятий и т. п. боевых задач. Поэтому каждый начальник боевого отряда должен подчинить своему влиянию максимальное количество отборных головорезов – лагерников. Опасные элементы после переворота можно будет уничтожить».
«…»
В осуществлении плана «дворцового переворота» правый троцкистский центр наметил в 1934 году арест всего состава 17-го партсъезда.
Об этом Ягода на допросе показал: «…За месяц до начала 17-го партсъезда Енукидзе сообщил мне, что состоялось совещание центра заговора, на котором Рыков от имени правых внес предложение произвести «государственный переворот» с арестом всех делегатов 17-го съезд партии и с немедленным созданием нового правительства из состава правых и троцкистско-зиновьевского блока». После неудачи этого проекта объединенный центр троцкистских и правых заговорщиков принимает решение об организации террористического акта против Сталина и Ворошилова в Москве и тов. Кирова в Ленинграде…»[225]
Этот доклад производит впечатление бреда. Потому что, если бы все эти «заговоры», «агенты» и прочее были в действительности, то совершить переворот и организовать убийство Сталина и можно было легко и давным-давно.
Поскольку никогда не было ни переворота, ни террористических актов против руководства ВКП(б) в столице, то можно смело предполагать, что эти заговоры и перевороты плоды фальсификаций НКВД. Например, Ежов вещает о планах арестовать 17-й съезд ВКП(б), но почему этого не произошло никаких объяснений не даёт. Видимо, так и не придумал. Но решил, что и так сойдёт. И сошло. Кстати, все показания без дат их дачи. Что косвенно свидетельствует о том, что их содержание придумали, а когда они получены – так и не успели сочинить.
Ежов цитирует показания Паукера. Тот якобы участник заговора и вместе с Ягодой готовил убийство Сталина. Но когда Ягода после отставки с поста наркома НКВД решает лично убить Сталина, Паукер почему-то отказывается помочь и даже уговаривает Власика не допускать Ягоду к Сталину и тем самым предотвращает покушение. Которое он якобы давно готовил совместно с Ягодой! Это просто логический абсурд.
Ежов и элементарно врал. Например, он толковал о планировании «заговорщиками» убийства «французского премьера Лаваля» и британского министра иностранных дел Идена. Но, во-первых, Лаваль приезжал в Москву в середине мая 1935 года в качестве министра иностранных дел, а во-вторых Иден был в Москве в конце марта 1935 года. То есть Ежову было ни к чему разбираться какую должность Лаваль когда занимал и его не интересовало правдоподобие этих «покушений». Ведь если бы Идена убили, вряд ли бы Лаваль сразу после этого поехал в Москву.
Несмотря на эти и другие нестыковки, члены ЦК одобрили чрезвычайные полномочия НКВД по разворачиванию террора. Более того, есть сведения, что некоторые члены ЦК, и прежде всего Эйхе, сами добивались предоставления им права бессудных расстрелов – по решению тройки. 28 июня 1937 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о создании первой тройки, имеющей право приговаривать к расстрелу, в Западно-Сибирском крае. Состав этой тройки: начальник управления НКВД С. Н. Миронов, секретарь крайкома ВКП(б) Р. И. Эйхе и прокурор края И. И. Барков[226].
Эта тройка стала первым – после расформирования ОГПУ – внесудебным органом, обладающим правом приговаривать к высшей мере наказания, при этом состав этой тройки (председатель – начальник УНКВД, члены – партийный руководитель региона и прокурор) предопределил конструкцию троек, рассматривающих дела по приказу № 00447.
2 июля 1937 года политбюро ЦК ВКП(б) принимает решение № П51/94 «Об антисоветских элементах»: «Послать секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий следующую телеграмму: «Замечено, что большая часть бывших кулаков и уголовников, высланных одно время из разных областей в северные и сибирские районы, а потом по истечении срока высылки, вернувшихся в свои области, – являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений, как в колхозах и совхозах, так и на транспорте и в некоторых отраслях промышленности. ЦК ВКП(б) предлагает всем секретарям областных и краевых организаций и всем областным, краевым и республиканским представителям НКВД взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки, а остальные менее активные, но все же враждебные элементы были бы переписаны и высланы в районы по указанию НКВД. ЦК ВКП(б) предлагает в пятидневный срок представить в ЦК состав троек, а также количество подлежащих расстрелу, равно как и количество подлежащих высылке».
Секретарь ЦК И. Сталин[227].
16 – 17 июля 1937 года Ежов провёл совещание сотрудников НКВД, где озвучил предварительные цифры арестов и расстрелов по регионам в рамках намеченных массовых операций.
«– Вы никогда не должны забывать, – напомнил в конце своего выступления Ежов, – что я не только наркомвнудел, но и секретарь ЦК. Товарищ Сталин оказал мне доверие и предоставил все необходимые полномочия. Так что отсюда и сделайте для себя соответствующие выводы.
Когда Ежов закончил свое выступление, в зале воцарилась мертвая тишина. Все застыли на своих местах, не зная, как реагировать на подобные предложения и угрозы Ежова.
Вдруг со своего места встал полномочный представитель УНКВД Омской области, старейший контрразведчик, ученик Дзержинского и мужественный большевик Салынь.
– Заявляю со всей ответственностью, – спокойно и решительно сказал Салынь, – что в Омской области не имеется подобного количества врагов народа и троцкистов. И вообще считаю совершенно недопустимым заранее намечать количество людей, подлежащих аресту и расстрелу.
– Вот первый враг, который сам себя выявил! – резко оборвав Салыня, крикнул Ежов. И тут же вызвал коменданта, приказав арестовать Салыня»[228].
20 июля 1937 года был арестован нарком внутренних дел Татарии П. Г. Рудь, также не проявивший инициативы с развязыванием террора. На самом деле Салынь был арестован 10 августа 1937 года по данным книги Дугина «Тайны архивов НКВД СССР: (взгляд изнутри)»[229]. И кстати, Салынь тоже «признался», что он латышский шпион, тем самым лишний раз подтверждая, что признания сами по себе мало что значат.
В различных регионах СССР размах репрессий был различен. В одних регионах (Грузия, Крым, Армения, Казахстан Ленинградская область и др.) ограничивались выполнением цифр приказа № 00447, в других недовыполняли (Таджикистан, Узбекистан, Киргизия, Горьковская область, Куйбышевская область, Московская область и др.), а в-третьих перевыполняли (Украина, Белоруссия, Туркмения, Западная и Восточная Сибирь, Дальний Восток и др.).
В приказе № 00447 от 30 июля 1937 года есть пункт 3 в разделе II – «Утвержденные цифры являются ориентировочными. Однако наркомы республиканских НКВД и начальники краевых и областных управлений НКВД не имеют права самостоятельно их превышать. Какие бы то ни было самочинные увеличения цифр не допускаются. В случаях, когда обстановка будет требовать увеличения утвержденных цифр, наркомы республиканских НКВД и начальники краевых и областных управлений НКВД обязаны представлять мне соответствующие мотивированные ходатайства.
Уменьшение цифр, а равно и перевод лиц, намеченных к репрессированию по первой категории, во вторую категорию и наоборот – разрешается.
Однако, вопреки приказу, во многих регионах утверждённые цифры превышались самовольно или с санкции Ежова. Эти факты могут служить ещё одним доказательством вредительской деятельности чинов НКВД и следовательно, могут косвенно указывать на наличие ежовского заговора.
Например по Куйбышевской области: «По приказу № 00447 УНКВД области был установлен лимит в 1000 по 1-й категории и 4000 по 2-й категории. В постановление Политбюро от 31 января 1938 года область не попала. В рамках польской операции арестовано 279 человек (расстреляно 132). Нет данных о репрессиях против немцев в ходе немецкой операции. Как мы помним, через расстрельные списки осуждено более 320 по 1-й категории и 51 по 2-й категории.
В книгах памяти области данные о более чем 9000 арестованных, из которых более 80 % арестовано в 1937 году. В рамках кулацкой операции (тройками) осуждено более 4600, расстреляно по решению троек – 2240. Таким образом, лимит по 1-й категории был перевыполнен в 2 с лишним раза (без учета уголовников), по 2-й категории в 1,5 раза (без учета уголовников). Из диаграммы видно, что аресты резко растут в августе, но основная масса арестована в октябре – декабре 1937 г. За эти три месяца арестована половина репрессированных (и осужденных к ВМН). Всплеск арестов, осужденных по 1-й категории, и в ноябре, и в декабре, заставляет предположить, что было два увеличения лимита (диаграмма № 21). Видимо, оба лимита были утверждены без письменной санкции Политбюро»[230].
Как пример использования происшествий для поощрения террора можно привести сообщения председателя Военной коллегии Верховного суда СССР Ульриха Сталину и Молотову от 19 и 31 октября 1937 года: «Военными Трибуналами за время с 15 сентября по 15 октября 1937 г., в порядке закона от 1 декабря 1934 г., рассмотрел следующие дела о поджогах и взрывах государственных предприятий, отравлениях красноармейцев, рабочих и колхозников:
1. Военным Трибуналом Уральского военного округа 16-го сентября 1937 г. в г. Челябинске рассмотрено дело о массовом отравлении красноармейцев 224 полка.
Осуждено к расстрелу 4, в том числе директор подсобного хозяйства полка Баустузин.
2. Военным Трибуналом Краснознамённого Балтфлота 20-го сентября 1937 г. в г. Ленинграде рассмотрено дело об участниках шпионско-диверсионной организации совершивших массовое отравление краснофлотцев Лебяжского гарнизона, имевшем место 27 июля 1937 г.
Подверглось отравлению 155 чел. краснофлотцев, помещённых на коечное лечение в госпитали.
Осуждено к расстрелу 4, в том числе: 1) Пом. командира зен. дивизиона техник-интендант 1-го ранга Фидельский П. Ф. 2) Начальник дегазационного бюро РОКК Октябрьской жел. дор. Яблочков А. Я.
3. Военным Трибуналом Московского военного округа 25-го сентября т. г. в гор. Белгороде рассмотрено дело об отравлении мышьяком пшеницы, выдаваемой семьям колхозников.
В результате было отравлено 31 чел., из коих один умер.
Осуждён к расстрелу – 1.
4. Военным Трибуналом Приволжского военного округа 25 – 26 сентября в гор. Саратове, рассмотрено дело об участниках к/р. троцкистско-правой группы, существовавшей в системе Главнефти по Саратовской области, совершивших ряд диверсионно-вредительских актов, повлекших смерть 14 рабочих, ранение 6 чел., отравление 23 рабочих в тяжёлой форме и 168 рабочих в лёгкой. Кроме того участниками этой группы было выпущено в Волгу 2. 000. 000 пудов нефти и за 1,5 года нанесено государству материального ущерба в сумме около 6. 000. 000 рублей.
Осуждено к расстрелу – 9, в том числе: 1) Управляющий Саратовской конторой Главнефти Браткин Н. М. 2) директор крекинг-завода Богданов В. Ф. 3) Профессор Саратовского университета Орлов Н. А.
5. Военным Трибуналом Ленинградского военного округа 27-го сентября т. г. в гор. Ленинграде рассмотрено дело об участниках террористической, диверсионно-вредительской шпионской организации правых, действовавшей в системе «ЛЕНЭНЕРГО», и совершивших по заданию агентов Гестапо на электростанциях ряд диверсионных актов, повлекших человеческие жертвы.
За период с 1935 года в результате преступной деятельности этой организации было около тысячи случаев ранений и увечий рабочих, со смертельным исходом в отношении 20 чел.
Осуждено к расстрелу – 10.
6. Военным Трибуналом Ленинградского военного округа 29-го сентября т. г. в гор. Ленинграде рассмотрено дело об участниках к/р. троцкистско-бухаринской террористической, диверсионно-вредительской шпионской организации, действовавшей в Охтинском Химкомбинате г. Ленинграда.
Участники этой организации, будучи связанными с агентами Гестапо, провели ряд поджогов и взрывов производства, повлекших человеческие жертвы, увечья и отравления рабочих.
В результате диверсионно-вредительских действий подсудимых 725 рабочих получили увечья, 40 рабочих – отравления в тяжёлой форме, а 6 рабочих убито.
Осуждено к расстрелу – 16.
7. Военным Трибуналом Белорусского военного округа 6-го октября т. г. в гор. Минске рассмотрено дело об участниках диверсионно-террористической организации, которые совместно с военно-фашистскими заговорщиками и польскими шпионами 13-го сентября т. г., в период манёвров Белорусского военного округа, организовали крушение воинского поезда на ст. Жлобин.
В результате этого диверсионного акта 40 красноармейцев было ранено, 26 вагонов разбито.
Осуждено к расстрелу – 9, в том числе: 1) Начальник службы движения Белорусской жел. дор. Еремаев К. Г. 2) Военный комендант станции Жлобин Ефлов А. Г. 3) Начальник военно-трансп. службы Белорусской ж. д. Алексеев А. В. 4) Начальник ст. Жлобин Тимарин А. В.
8. Военным Трибуналом Ленинградского военного округа 7-го октября т. г. в гор. Ленинграде рассмотрено дело об участниках к/р. фашистской, диверсионно-террористической группы, действовавшей в кафе «Норд» гор. Ленинграда.
Участники этой группы с целью массового отравления граждан, заражая кондитерские изделия болезнетворными микробами и приготовляя изделия с вредными дозами эссенций, довели производство и выпуск кондитерских изделий до крайне антисанитарного состояния.
В результате было отравлено 44 человека, из них 17 чел. в тяжёлой форме.
Осуждено к расстрелу – 4.
Всего Военными Трибуналами по указанным выше делам осуждено к расстрелу 57 человек.
Приговоры Военных Трибуналов в отношении всех осуждённых к расстрелу приведены в исполнение.
По всем отмеченным делам в местной прессе была дана информация»[231].
Хотя приговоры выносили трибуналы, но следствие вели сотрудники НКВД СССР. В результате пищевое отравление в кафе представляется как деятельность фашистской диверсионно-террористической группы, крушение поезда как результат козней польских шпионов и военно-фашистских заговорщиков, аварии в системе электроснабжения как результат деятельности агентов гестапо и т. д. Хотя гестапо было тайной государственной полицией в гитлеровском рейхе, где терроризировало всех недовольных режимом Гитлера. А шпионажем и диверсиями за границей гестапо не занималось.
Конечно, в СССР была масса людей недовольных Советской властью и проводимой ею стремительной модернизацией всех сфер жизни страны, были и шпионы, и вредители, но из-за фальсификаций НКВД до сих пор непонятно, сколько было реальных актов саботажа, а сколько выдуманных.
Ежов и Сталин
Ежов всячески раздувал и поддерживал интенсивность террора, обосновывая его необходимость подготовкой к грядущей войне с мировым империализмом. В июле 1937 года Ежова наградили орденом Ленина «за выдающиеся успехи в деле руководства органами НКВД по выполнению правительственных заданий». Он продолжал чистку в своем ведомстве. 14 августа 1937 года был расстрелян бывший начальник Транспортного отдела ГУГБ НКВД СССР Александр Михайлович Шанин (1894 – 1937). 21 августа та же судьба постигла бывшего начальника Иностранного отдела Артура Христиановича Артузова (1891 – 1937).
Массовые аресты и суды, на которых выносились смертные приговоры оппозиционерам, окончательно прекратили деятельность советских троцкистов. Большинство их лидеров были расстреляны или сидели в местах заключения. Троцкистов обвиняли: в измене Родине, стремлении реставрировать капитализм и развалить СССР, терроре, военном заговоре, вредительстве, шпионаже для разведок Германии, Японии, Британии и других.
В октябре 1937 года Н. И. Ежов получил очередное повышение – партийное звание кандидата в члены Политбюро ЦК ВКП(б). Ежов отплатил Москвину черной неблагодарностью, санкционировав в 1937 году его арест за причастность к «контрреволюционной масонской организации» «Единое трудовое братство». 27 ноября 1937 года И. М. Москвин был расстрелян. В этот день Ежов решил лично заняться палачеством и собственноручно расстрелял А. С. Калыгину – бывшую кандидатку в члены ЦК ВКП(б). Впоследствии он жаловался начальнику своей охраны, что Калыгина его преследует и всё время ему мерещится.
К концу 1937 года стал складываться культ «железного наркома». 3 декабря в «Правде» было опубликовано стихотворение казахского акына Джамбула Джабаева «Нарком Ежов» в переводе К. Алтайского:
В сверкании молний ты стал нам знаком,
Ежов, зоркоглазый и умный нарком.
Великого Ленина мудрое слово
Растило для битвы героя Ежова.
Великого Сталина пламенный зов
Услышал всем сердцем, всей кровью Ежов.
Когда засияли октябрьские зори,
Дворец штурмовал он с отвагой во взоре.
Когда же войной запылал горизонт,
Он сел на коня и поехал на фронт.
Шел класс против класса. Земля полыхала.
И родина кровью в те дни истекала.
Сжимали враги нас зловещим кольцом –
Железом и сталью, огнем и свинцом.
Я прошлое помню. В закатах багровых
Я вижу сквозь дым комиссара Ежова.
Сверкая булатом, он смело ведет
В атаки одетый в шинели народ.
Он бьется, учась у великих батыров,
Таких, как Серго, Ворошилов и Киров.
С бойцами он ласков, с врагами суров
В боях закаленный, отважный Ежов.
Когда над степями поднялся восход
И плечи расправил казахский народ,
Когда чабаны против баев восстали,
Прислали Ежова нам Ленин и Сталин.
Приехал Ежов и, развеяв туман,
На битву за счастье поднял Казахстан,
Аулы сплотил под знамена Советов,
Дал силу и мудрость кремлевских декретов.
Ведя за собою казахский народ
На баев и беков возглавил поход.
Народ за Ежовым пошел в наступленье.
Сбылись наяву золотые виденья.
Ежов мироедов прогнал за хребты,
Отбил табуны, их стада и гурты.
Расстались навеки мы с байским обманом.
Весна расцвела по степям Казахстана
Пышнее и краше былых наших снов…;
Здесь все тебя любят, товарищ Ежов!
Арыки, пруды, голубые озера
К тебе обращают счастливые взоры.
Здесь каждая травка, тростник и цветок,
Снега на вершинах и горный поток,
Просторные степи от края до края
Тебя не забыли, тебя вспоминают.
Ковыль о тебе свою песню поет.
В движении ветра – дыханье твое.
Звучней водопадов, арыков чудесней
Степные акыны поют тебе песни.
И вторит народ, собираясь вокруг:
– Привет тебе, Сталина преданный друг!
А враг насторожен, озлоблен и лют.
Прислушайся: ночью злодеи ползут,
Ползут по оврагам, несут, изуверы,
Наганы и бомбы, бациллы холеры…;
Но ты их встречаешь, силен и суров,
Испытанный в пламени битвы Ежов.
Враги нашей жизни, враги миллионов,
Ползли к нам троцкистские банды шпионов,
Бухаринцы, хитрые змеи болот,
Националистов озлобленный сброд.
Они ликовали, неся нам оковы,
Но звери попались в капканы Ежова,
Великого Сталина преданный друг,
Ежов разорвал их предательский круг.
Раскрыта змеиная вражья порода
Глазами Ежова – глазами народа.
Всех змей ядовитых Ежов подстерег
И выкурил гадов из нор и берлог.
Разгромлена вся скорпионья порода
Руками Ежова – руками народа.
И Ленина орден, горящий огнем,
Был дан тебе, сталинский верный нарком.
Ты – меч, обнаженный спокойно и грозно.
Огонь, опаливший змеиные гнезда,
Ты – пуля для всех скорпионов и змей,
Ты – око страны, что алмаза ясней.
Седой летописец, свидетель эпохи,
Вбирающий все ликованья и вздохи,
Сто лет доживающий, древний Джамбул
Услышал в степи нарастающий гул.
Миллионноголосое звонкое слово
Летит от народов к батыру Ежову:
– Спасибо, Ежов, что, тревогу будя,
Стоишь ты на страже страны и вождя!
Трудно судить, как относился Сталин к таким славословиям в адрес явно не самого одаренного соратника. Но без санкции вождя такие стихи в центральной прессе не появились бы, как и плакаты с изображением «железного наркома». Ежову удавалось (до определенного рубежа) сохранять доверие вождя, играя на его тревогах за судьбу государства и партии и на том, что Сталин видел в нем способного, энергичного администратора. И здесь нужно упомянуть способность Ежову производить приятное впечатление на людей. Ежов был весельчаком, балагуром, внешне неказистый, он умел нравиться людям, вызывал симпатию. Видимо, в середине тридцатых это распространялось и на Сталина.
Сталин в мае 1941 года так говорил о мотивах террора 1937 – 1938 годов, на который он давал согласие:
«То, что мы, товарищи, очистили вооружённые силы от заговорщиков и предателей, освободили страну от иностранной агентуры, – большая заслуга Коммунистической партии перед советским народом. Без этого нельзя было бы осуществить хорошую подготовку страны к обороне. Ведь расстрелянные враги народа основной своей задачей ставили свержение советского строя, восстановление капитализма и власти буржуазии в СССР, который бы в этом случае превратился в сырьевой придаток Запада, а советский народ – в жалких рабов мирового империализма. Важное место в планах врагов народа занимали: подрыв экономической и военной мощи СССР, содействие иностранным агрессорам в деле нападения на СССР, подготовка военного поражения СССР. Захватив власть и установив бонапартистские порядки в стране, опираясь на вооружённое ими контрреволюционное отребье, на уголовные и деклассированные элементы, эти презренные и жалкие предатели намеревались прежде всего отказаться от социалистической собственности, продав в частную собственность капиталистическим элементам важные в экономическом отношении наши хозяйственные объекты. Под видом нерентабельных ликвидировать совхозы и распустить колхозы.
Передать трактора и другие сложные сельскохозяйственные машины крестьянам-единоличникам, именуемым ими фермерами, для возрождения кулацкого строя в деревне. Закабалить страну путём получения иностранных займов. Отдать в концессию важные для империалистических государств наши промышленные предприятия. Отдать Японии сахалинскую нефть, а Украину – Германии. В то же время осуждённые враги народа стремились всеми силами подорвать боеспособность советских вооружённых сил.
Вот что, например, о планах врагов народа заявил на процессе один из активных участников антисоветского заговора Сокольников: «Мы понимали, что в своих программных установках нам надо возвращаться к капитализму и выставлять программу капитализма, потому что тогда сможем опереться на некоторые слои в стране – создавать мелко капиталистическую среду, мелких торговцев, мелкую буржуазию». И далее: «Путь к власти лежал через постепенное восстановление капиталистических элементов, которые бы вытеснили и, в известной мере, заменили элементы социалистические».
На судебных процессах враги народа признались, что они «направляли свои усилия на то, чтобы «переломить партии хребет» и вместе с тем «переломить хребет» и Советской власти»[232].
Таковы были резоны Сталина. О существенных «перегибах» вспоминать, по политическим соображениям, не следовало.
Будни большого террора
В феврале 1938 года Ежов с группой сотрудников НКВД выезжал в Киев. «В Киеве группа произвела широкомасштабные аресты; не успевающий протрезветь Ежов подмахивал ордера даже не глядя. Успенский был удивлён и встревожен его застольными речами. Ежов беспробудно пьянствовал, похваляясь перед Успенским, что Политбюро у него «в руках», и он может сделать абсолютно всё, арестовать любого, включая членов Политбюро. Телохранитель Ежова впоследствии показал, что в Киеве Ежов остановился в особняке Успенского, где оба «систематически изо дня в день пьянствовали», причём пьянки продолжались до утра. Даже на совещание работников НКВД, которое проводил Ежов, эти двое явились пьяными. На банкете работников украинского НКВД, который состоялся за день до возвращения Ежова в Москву, оба «напились до безобразнейшего состояния. Ежов был настолько пьян, что в присутствии всех сотрудников мы, прикреплённые, вынуждены были под руки отвести Ежова спать». Ничего удивительного – Ежов и Успенский начинали пить коньяк во время завтрака»[233].
Со 2 по 13 марта 1938 года прошёл процесс по делу «Антисоветского правотроцкистского блока». В первый день Н. Н. Крестинский отказался от признания себя виновным, заявив: «Я никогда не был участником «право-троцкистского блока», о существовании которого я не знал. Я не совершил также ни одного из тех преступлений, которые вменяются лично мне, в частности, я не признаю себя виновным в связях с германской разведкой». На следующий день на вопрос прокурора Вышинского «что значит в таком случае ваше вчерашнее заявление, которое нельзя иначе рассматривать как троцкистскую провокацию на процессе?», Крестинский ответил: «Вчера под влиянием минутного острого чувства ложного стыда, вызванного обстановкой скамьи подсудимых и тяжёлым впечатлением от оглашения обвинительного акта, усугублённым моим болезненным состоянием, я не в состоянии был сказать правду, не в состоянии был сказать, что я виновен».
Ежов делал доклады Сталину об откликах на процесс. Вот некоторые из них:
«ЛАЗАРЕВ П.П. (академик). В разговоре у себя на квартире с источником и своей знакомой, некой Ниной Петровной говорил:
«Это очередная авантюра советского правительства. Я Бухарина хорошо знал. Это исключительный по культуре человек. Такие люди не могут быть причастны к убийствам.
Как все это нелепо звучит. Покушение на ЛЕНИНА, СТАЛИНА в 1918 г., и с тех пор эти люди не ответили за это дело. Пора, давно пора кончить спекуляцию на смерти КИРОВА. Обвинение состряпано довольно слабо.
Сегодня даже не опубликовано обвинительное заключение.
Дмитрий Дмитриевич (ПЛЕТНЕВ – многолетний, близкий друг ЛАЗАРЕВА) не мог принимать участия в ускорении смерти КУЙБЫШЕВА, ГОРЬКОГО. У Дмитрия Дмитриевича могли быть неудачи, но в сознательные поступки – я никогда не поверю. Я знаю его много лет, встречался с ним за границей – это не те методы, которыми он стал бы бороться с советской властью.
Я думаю, что дело против Дмитрия Дмитриевича создано не потому, что его в чем-нибудь уличили, а только потому, что кому-то это очень и очень понадобилось.
Неужели и эти “преступники” будут так каяться? Не думаю, что на это были бы способны БУХАРИН, РЫКОВ, ПЛЕТНЕВ.
Отсутствие ВИНОГРАДОВА в процессе довольно странное. Умер, что ли? Во всяком случае, тот факт, что в списке нет ВИНОГРАДОВА, симптоматичен. Это козырь для иностранной печати, особенно для фашистской – что умер или замучен?
А все-таки нужно признаться, что не так легко довести людей до такого состояния, чтобы они потеряли совершенно волю и повторяли как попугаи то, что их заставляют говорить.
Ну, КАЗАКОВ, ЛЕВИН, это маленькие люди, а вот Дмитрий Дмитриевич, как он глупо попался. Отвратительнейшая история, неприятно было читать это сообщение»…
ШАЛЬНИКОВ (доктор физических наук, сотрудник профессора КАПИЦЫ). «Как это ЯГОДА оказался в группе политических преступников и его дело вынесено на открытый процесс, если при его аресте газеты печатали, что он арестован за уголовные и административные преступления.
Если он действительно политический преступник, то как же партия ему доверила разведку? Разве не проверяются люди, которым поручается ответственнейшее в стране дело?
Почему сознаются преступники? Этого никто не понимает, а пресса почему-то не разъясняет. Вообще отчеты о политических процессах печатаются у нас, по сравнению с заграницей, неудовлетворительно.
Для кого, по существу, ведется процесс? Нас – граждан Союза убеждают, что для нас – для граждан СССР. А если этим гражданам непонятно ничего, кроме конечного результата цепи преступлений, то и все отчеты неясны, суть процесса непонятна массам.
Ведь никто не понимает двух моментов:
1. Чего хотели эти люди, имевшие все? Почему ясно не объяснить их цель. Говорится – реставрация капитализма, а что большего она дала бы им?
2. Почему они признаются? Чем и кто заставляет их делать это? Ведь ясно – это просто психологический закон, что преступник запирается пока может и даже после этого. Ведь много вещей есть недоказуемых, как было по процессу ПЯТАКОВА, при которых не присутствовал никто третий или присутствовало лицо от иностранной державы, а это могила.
Зачем же сознаваться и в этом? Почему не печатают, как держатся подсудимые, подробные их ответы на вопросы, а не только места, где они признаются.
Вы говорите, что на процессе много гостей, граждан СССР. Я что-то не встречал их – свидетелей процессов, да и от других не слышал, чтобы они встречались с такими.
Очень много объясняет и, с моей точки зрения, правильно, о ведении процесса книга Фейхтвангера. Но почему объяснение недоуменных вопросов должно исходить от иностранного писателя?»…
ФЕЛЬДМАН (профессор медицины). «Для врача больной, особенно после долгого лечения или операции, становится родным, близким. Тем страшней и непонятней то, что эти врачи делали. Это типичные диверсанты, враги. Правда, ПЛЕТНЕВ – это черносотенец, но чтобы врач творил такие преступления, это не слыханно во всем мире и во все века. У ЛЕВИНА два сына. Один из них также врач, неужели он и сына своего учил таким методам вредительской, фашистской работы! Надо гордиться нашим НКВД. Вот работа. Ни в одной стране нет такого аппарата, как наш НКВД. Этот процесс много шума наделает за границей. Ведь фашистская пресса все будет писать так, как ей выгодно и будет лить грязь на нашу страну».
БЛАГОВОЛИН (профессор медицины). «Это невероятная история опозорила нас, врачей, больные и так мало нам верят, а теперь уж никак не будут верить.
Если действительно окажется на суде истиной, что ТРОЦКИЙ – шпион с 1921 г., то это ужасная вещь. Ведь он тогда был наркомом. Как он продавал ЛЕНИНА, СТАЛИНА и Красную Армию. ЕЖОВ – это гений. Это он открыл всю деятельность ЯГОДЫ и других врагов».
ВРАЧИ. Источник «Муравьев». В связи с предстоящим процессом «право-троцкистского блока» везде ведутся разные разговоры. Весьма заинтересованы этим процессом врачи по понятным причинам. Санитарный врач ГОРОБОВ, работающий во Всесоюзной Госсанинспекции Наркомздрава Союза ССР, в санитарно-гигиеническом отделе, говорит: «Вряд ли можно поверить, чтобы профессор ПЛЕТНЕВ мог стать политическим борцом и рискнуть в политических целях на убийство. Всем известно, что он невероятный эгоист и совершенно беспринципный человек, который может действовать только в лютых шкурнических целях и так, чтобы ничем не подвергнуть опасности свою собственную персону».
ГОРОБОВ происходит из семьи богатых купцов.
Врач КУЛЯНИН, работающий в эпидотделе Всесоюзной Госсанинспекции, выражает удивление, что в настоящий процесс не попали враги народа – бывший Нарком Здравоохранения КАМИНСКИЙ и МЕТАЛЛИКОВ, тогда как попал РАКОВСКИЙ, работавший вместе с КАМИНСКИМ.
РУТШТЕЙН (врач). Источник «Медведев». 1 марта с.г. вечером источник был на вечеринке у РУТШТЕЙНА Григория Моисеевича, живет по Петровскому бульвару в д. 17.
Коснувшись разговора о предстоящем процессе 2 марта с.г., врач РУТШТЕЙН сказал: «Все это фикция, конечно, широкая масса всего не знает, но врачи, когда читают сообщение, недоумевают». При этом он рассказал вымышленную клеветническую версию о том, что ему будто бы хорошо известно, что МЕНЖИНСКИЙ был импотент и на почве сифилиса у него был прогрессивный паралич.
«КАЗАКОВ лечил МЕНЖИНСКОГО лизатами, которые в начале лечения дают бурный подъем энергии, но впоследствии прогрессивный паралич. Это такая болезнь, которая кончается смертью, так что ни о каком злодейском умерщвлении не может быть речи – тоже о КУЙБЫШЕВЕ и ГОРЬКОМ. КУЙБЫШЕВ после сердечного припадка приехал домой и тут же скончался. Приехавшему врачу пришлось только констатировать смерть, и непонятно, где тут может быть умерщвление.
Ну, а о ГОРЬКОМ вообще говорить не приходится. На почве болезни легких ГОРЬКИЙ долгое время жил в Италии. Одного легкого у ГОРЬКОГО не было и при его возрасте вполне естественно, что при первом заболевании легких он умер».
КУПАЛОВ П.С. (профессор). «А не лучше ли было выждать с таким процессом? И зачем его проводить открытым? При нынешней остроте международного положения, когда Англия прямо повернула к Германии, когда правые радикалы во Франции усиленно наступают на народный фронт, не сыграет ли такой процесс отрицательной роли, как добавочный элемент, отталкивающий демократический Запад от нас».
АНОХИН (профессор). «После пятаковского процесса было немало сведений из-за границы, что процесс произвел отрицательное впечатление там. Даже многие искренние друзья СССР тогда заколебались, были несколько дезориентированы. По-моему, момент сейчас выбран очень тяжелый.
Конечно, тому, кто решает проводить процесс, международный горизонт яснее виден, чем мне, но кажется, что полезнее было бы подождать или не проводить суд открыто.
Вот сейчас правые во Франции накинутся на социалистов. Вы хотите сливаться с коммунистами, единый фронт и прочее, а, смотрите, они – коммунисты – между собой не могут сговориться, беспрерывная драка и раскол. Ведь, действительно, обвиняемые, если отбросить старых царских агентов, были когда-то коммунистами, входили в руководство, и мотивы, корни их предательства нам подчас трудно понять, а тем более западному жителю».
КАРПОВ М.С. (профессор Тимирязевской сельскохозяйственной академии). «Теперь происходит настоящая революция, волнуются недра партии. Лучшие люди несут голову на плаху, не желая покоряться правящим тиранам. Схватили сподвижников ЛЕНИНА, тех, кто должен был ему наследовать. Суть сводится, конечно, к тому, чтобы устранить политических конкурентов. Обвинение в шпионаже предъявлено, во-первых, для того, чтобы очернить людей, а во-вторых, это сделано также, как и обвинение врачей в умерщвлении известных лиц, по известному правилу, что чем нелепее обвинение, тем легче ему верят. Руководство ВКП(б) обуял животный страх, вот и косят людей направо и налево, оставляя одни ничтожества. Но все это плохо кончится, ведь не может же государство держаться на одних расстрелах и арестах. Коммунисты, т. е. многие из них, не понимают, что они издергали страну, что они смертельно надоели ей.
Очень глупо формулировано обвинение: говорится, что эта группа хотела убить ЛЕНИНА, СТАЛИНА, СВЕРДЛОВА, но не убила же, хотя обвиняемые имели сотни возможностей это сделать. Взять ЯГОДУ – этот мог пройти везде. А ЛЕВИН – кремлевский врач, этот ходил по Кремлю так, как мы ходим у себя дома, и, наконец, он мог применить более “тонкие методы” лечения к любому из своих пациентов. Однако ничего этого не было».
СТЕПАНОВА (заслуженная артистка Республики). «Сообщение о процессе произвело на меня тягчайшее впечатление. Это документ предельного политического цинизма, документ исключительного извращения фактов, например, все то, что в извещении относится к ЛЕНИНУ и началу революции. Если “признание” обвиняемых является человеческим маразмом (правда, неизвестно, как оно вырвано, ибо мы знаем о методах следствия), то само обвинение еще больший маразм. РЫКОВА мы знаем как прекрасного большого человека, как человека огромной честности и любви к народу. Если бы не трагедия современного дня, было бы смешно поверить в виновность такого человека, как РЫКОВ. Такой ужас жить в наши дни клеветы и подлости, когда ложью пытаются оправдать свое наступление. Авторы обвинения перестарались в построении занимательно-сенсационной фабулы. Это пьеса, и пьеса плохая, актерами же будут больные и доведенные до исступления лица. Конечно, теперь можно вытащить из гробов мертвых и объявить их убитыми. Но кто поверит, что ГОРЬКИЙ, больной туберкулезом и доживший до 70-ти лет, с трудом поддерживавший в себе жизнь – пал жертвой террористов – старых членов партии или людей науки, как ПЛЕТНЕВ»[234].
Откликов Сталин получил много – разнообразных, противоречивых.
Методы дознания
К каким трюкам прибегал НКВД в этом деле ярко показывает история с Манцевым. «Показания арестованного МАНЦЕВА относительно сговора БУХАРИНА с «левыми» эсерами о свержении советской власти и аресте ЛЕНИНА, СТАЛИНА и СВЕРДЛОВА не могут быть признаны достоверными, поскольку МАНЦЕВ давал их после того, как был осужден к расстрелу. Из материалов дела на МАНЦЕВА видно, что он был арестован 22 октября 1937 г. по обвинению в принадлежности к троцкистской террористической организации. Признав себя в этом виновным, он показал, что его активной антисоветской деятельности предшествовала борьба против партии в группе т. н. «левых коммунистов», возглавлявшейся БУХАРИНЫМ. Однако о связи БУХАРИНА с «левыми» эсерами в 1918 г. МАНЦЕВ тогда ничего не показывал.
После того как МАНЦЕВ дал такие показания, по протесту Председателя Верховного Суда СССР, приговор о его расстреле был отменен и дело направлено на доследование. Спустя четыре месяца после процесса по делу антисоветского право-троцкистского блока, на котором МАНЦЕВ выступил в качестве свидетеля, он без производства доследования был вновь осужден к высшей мере наказания и 19 августа 1938 г. расстрелян…
Работавшая в 1937–1938 гг. начальником санчасти Лефортовской тюрьмы РОЗЕНБЛЮМ А.А., в 1956 году, на допросе, заявила:
«Работая в санчасти Лефортовской тюрьмы, я видела многих арестованных в тяжелом состоянии после нанесенных им побоев на следствии, в частности, я оказывала медпомощь МАРЬЯСИНУ, который был жестоко избит на следствии. В очень тяжелом состоянии находился в санчасти бывший сотрудник НКВД БЛАТ, который пытался покончить жизнь самоубийством и который был также тяжко избит…
…КРЕСТИНСКОГО с допроса доставили к нам в санчасть в бессознательном состоянии. Он был тяжело избит, вся спина его представляла из себя сплошную рану, на ней не было ни одного живого места. Пролежал, как я помню, он в санчасти дня три в очень тяжелом состоянии…»[235]
На этом процессе разбиралось и обвинение в отравлении Ежова. Подсудимый П. П. Буланов говорил: «Опрыскивание кабинета, в котором должен был сидеть Ежов, и прилегающих к нему комнат, дорожек, ковров и портьер было произведено Саволайненом в присутствии меня и Ягоды. Это было 29 сентября. Ягода сказал мне, что это опрыскивание нужно делать 5 – 6 – 7 раз, что и было сделано. Я два или три раза приготовлял большие флаконы этого раствора и передавал их Саволайнену. Распрыскивал тот из пульверизатора. Помню, что это был большой металлический баллон с большой грушей. Я знаю этот пульверизатор, он был в уборной комнате у Ягоды, заграничный пульверизатор. Второй и третий раз разбрызгивание производил Саволайнен в моём присутствии, остальные разы без меня. Обо всём он говорил и мне, и докладывал Ягоде.
Должен ещё добавить, что 28 сентября, когда был этот разговор, Ягода вынул из своего шкафчика, где у него находилось много каких-то вещей, в частности, пузырьков, и передал мне две ампулы, по внешнему виду нерусского производства, сказав мне при этом: это – яды, которые нужно разбрызгивать одновременно с ртутным раствором. Что это было, как это называлось, я не знаю. Я это передал Саволайнену, и тот разбрызгал вместе с ртутным раствором.
Вот всё, что мною сделано в части покушения на жизнь Николая Ивановича Ежова»[236].
Об этом процессе тот же казахский акын Джамбул сочинил стихотворение под броским названием «Уничтожить»:
Счастливый народ мой, послушай меня –
Дрожат мои струны, от гнева звеня.
Как пламя, бушует во мне возмущенье
И ненавистью рождено вдохновенье.
Попались в капканы кровавые псы.
Кто волка лютей и хитрее лисы.
Кто яды секретные сеял вокруг.
Чья кровь холодна, как у серых гадюк,
В ком нет ни сердечной людской теплоты.
Ни чести, ни совести, ни чистоты.
Презренная падаль, гниющая мразь!
Зараза от них, как от трупов, лилась.
С собакой сравнить их, злодеев лихих?
Собака, завыв, отшатнется от них…
Сравнить со змеею предателей злых?
Змея, зашипев, отшатнется от них…
Ни с чем не сравнить их, кровавых наймитов,
Фашистских ублюдков, убийц и бандитов.
Скорей эту черную сволочь казнить
И чумные трупы, как падаль, зарыть!
Проклясть их дела и фальшивую речь их.
Лишить их, чудовищ, имен человечьих!
Ходячие трупы, убийцы, лгуны –
Они нам грозили пожаром войны.
Они за вождем всех народов следили,
На Сталина когти и зубы точили.
Тянулись к тому острием своих жал,
Кто солнце зажег нам и счастье нам дал.
И Кирова кровь на руках их горит,
И пламенный Куйбышев ими убит.
Они соловьиное горло сдавили –
Великого Горького, гады, убили.
Я, древний Джамбул, под раскаты струны
Суду говорю от лица всей страны:
С родимой земли эту свору стереть!
Собакам – собачья, позорная смерть!
Ежову приходилось скрывать от Сталина деликатные особенности своей борьбы с заговорщиками. «Начальник Ленинградского управления НКВД Л. М. Заковский, человек Ежова, спускал подчиненным квоты на массовые аресты партийных руководителей и рядовых партийцев, видимо без санкции ЦК, и к апрелю 1938 г. ленинградские тюрьмы оказались опасно переполнены. В этом случае, как и в других, Ежов пытался не допустить, чтобы о нарушениях законности его подчиненными сообщили Сталину, и доходил даже до перехвата адресованных генсеку писем с жалобами. Стремясь защитить «перегибщика» Заковского, он перевел его в Москву, дабы убрать с места преступления. Маневр не удался. Сталин велел Заковского снять и арестовать. В конце 1937-го и в 1938 г. Ежов и Фриновский часто сдавали кого-нибудь из своих, чтобы объяснить перегибы в ходе массовых операций. Заковского сняли 14 апреля 1938 г., его помощников арестовали вместе с ним. Летом 1938 г., когда заместителем наркома внутренних дел назначили Берию, Ежов и Фриновский решили быстренько расстрелять уже арестованного «своего» Заковского, а также С. Н. Миронова и других, пока Берия не занялся ими»[237].
Ежов манипулировал репрессиями с целью как минимум повысить собственную значимость и увеличить свою власть, а как максимум – мог вынашивать планы поставить НКВД под своим управлением выше ЦК. В стремлении поставить органы госбезопасности над партией признавались впоследствии и многие арестованные чекисты ежовского призыва.
Возможна и заговорщическая деятельность Ежова с целью захвата власти в СССР с помощью аппарата НКВД и группы работников ЦК ВКП(б). Впоследствии аналогичный заговор с целью захвата власти и – возможно – реставрации капитализма проводил председатель КГБ Ю. В. Андропов. Но заговор Андропова проявился явно, а заговор Ежова был разгромлен и тогда реставрация капитализма номенклатуре не удалась.
Начало конца
На волне массового террора НКВД во главе с Ежовым стал играть слишком большую роль в политике и это грозило утратой власти партийно-государственному руководству во главе со Сталиным. Возникло естественное подозрение, что Ежов или его ставленники в НКВД готовили государственный переворот. Нарком располагал в своем ведомстве верными людьми, группировками, на которые он опирался. Это, по большей части, чиновники, приведённые им из ЦК ВКП(б) и чекисты с Северного Кавказа и из Ленинграда.
К середине 1938 года «мавр» выполнил свою миссию. Первым признаком того, что карьера Ежова подошла к концу, стало его назначение в апреле 1938 года наркомом водного транспорта (пока что по совместительству с НКВД). В том же апреле вышел скандал в Орджоникидзевском краевом управлении НКВД. Начальник этого управления П. Ф. Булах превышал лимиты на расстрел, многие подследственные не доживали до суда, погибая от избиений. Был даже случай, что дело было отправлено на доследование Военной коллегией Верховного суда, но вместо доследования, обвиняемые были расстреляны по приговору «тройки». Булах был арестован 25 апреля 1938 года и расстрелян 28 июля того же года.
Войдя в раж, Ежов готовил арест большинства членов Политбюро, которые, по своим каналам, узнали об этом. Это вызвало неожиданно сплоченное противоборство всего окружения Сталина. Нарком обороны Клим Ворошилов заявил, что «убьет собаку Ежова на Старой площади». Ежову даже пришлось прятаться от Ворошилова. И дело не только во мнении Ворошилова, против наркома выступало большинство сталинского Политбюро, к которому не мог не прислушиваться и сам вождь. Он не мог не считаться с мнением большинства соратников. К тому же, тот факт, что Ежов поднял руку на ближайших, многолетних соратников Сталина, косвенно свидетельствовал о том, что он может играть в двойную игру, постепенно подбираясь к власти в ЦК.
Пытаясь поднять свой авторитет, Н. И. Ежов выступил с инициативой переименования Москвы в Сталинодар. Мотивировалось это «просьбами трудящихся».
«Член ВКП(б) житель Москвы Д. Зайцев в своём обращении от 28 декабря 1937 года к наркому внутренних дел СССР Н. И. Ежову писал (обращение хранилось в архиве ЦК КПСС): «Теперешняя социалистическая Москва, являющаяся колыбелью грядущего коммунистического общества, должна стать исторической вехой великой сталинской эпохи… Гений Сталина является историческим даром человечеству, его путеводной звездой на путях развития и подъёма на высшую ступень. Поэтому я глубоко убеждён в том, что всё человечество земного шара нашей эпохи и всё человечество многих будущих веков с удовлетворением и радостью воспримет переименование Москвы в Сталинодар. Сталинодар будет гордо и торжественно звучать многие тысячелетия, ибо он понесёт в века торжество и гордость героических побед нынешних поколений, и миллионы беззаветно преданных делу коммунизма людей в этом торжестве будут видеть плоды своей борьбы, своего труда. И каждый гражданин нашей Родины будет горд тем, что имя великого Сталина будет прославлено на скрижалях города, являющегося колыбелью мирового коммунизма».
Но переименованию столицы СССР в Сталинодар категорически воспротивился сам Сталин, и ежовская инициатива была отвергнута.
И тут случилось событие, которого окончательно подорвало доверия Сталина к Ежову. 13 июня 1938 года сбежал в Маньчжурию начальник Управления НКВД по Дальневосточному краю Г. С. Люшков. Он захватил с собой и опубликовал за границей письмо в ЦК ВКП(б) бывшего помощника командующего ОКДВА по ВВС А. Я. Лапина покончившего с собой в хабаровской тюрьме 21 сентября 1937 года. В этом письме Лапин писал, что все его показания являются ложью и были получены в результате избиений. Является ли это письмо тем самым, которое приводится в биографическом энциклопедическом словаре «Империя Сталина» неясно: «В найденной после его смерти записке говорилось: «Мне надоело жить, меня сильно били, поэтому я дал ложные показания и наговорил на других лиц. Я ни в чём не виновен»»[238].
А Сталин верил этим показаниям, присланным Ежовым, о чём свидетельствуют его пометки на протоколе допроса Лапина. То есть Ежов и его аппарат имели возможность манипулировать мнением Сталина и его ближайших соратников. Сталин рассматривал «признания» Лапина как свидетельство о реальном заговоре. Хотя сейчас понять, был ли он на самом деле, невозможно. Все признания в протоколе самопроизвольны и не производят впечатления правдивых. Отвечая на самый общий вопрос, Лапин «признаётся» подробно в том, о чём не спрашивали. А это явный признак режиссуры.
Сталину, как и любому другому человеку, для принятия решения необходима информация. А всю информацию о заговорах он узнавал от функционеров НКВД. Какие сведения до Сталина доходили, на те он и реагировал. Если отовсюду дружно сообщают, что кругом враги и заговорщики и нужно срочно расстреливать их в несудебном порядке, а иначе немедленная гибель СССР и социализму, то Сталин как вождь СССР и принимал решения о санкционировании бессудных расстрелов для спасения страны и партии. А то, что эти сведения оказались в значительной степени фальсифицированными, а «признания» выбитыми это следствие монополизированной бюрократической системы управления обществом в СССР. То есть, метод Ежова, отбиравшего для вождя определенные аргументы, до поры, до времени был эффективен. К тому же, Сталин сам требовал находить шпионов и заговорщиков. Вот их и находили. А если не находили, то фабриковали.
И вот доверие Сталина наркому поколебалось. Дело в том, что факт бегства Люшкова Ежов не мог скрыть, как скрывал выбивание «признаний». Об этом событии уже сообщали из-за границы, а Сталин имел доступ к иностранным источникам, в отличие от массы рядовых граждан СССР. Если бы заграничная информация поступала к Сталину только через государственный и партийный аппарат, не исключено, что он и о бегстве Люшкова ничего бы не узнал.
После бегства Люшкова Ежов стал пьянствовать ещё больше. В рабочее время пил у себя в кабинете или на конспиративной квартире, а после работы дома или на даче.
Кстати, Ежов не посылал в ЦК ВКП(б) показания об участии Люшкова в «заговоре Ягоды», а когда об этом сообщил на допросе сам Ягода, Ежов приказал передопросил его и получить показания о неучастии Люшкова в заговоре. Что и было сделано. «16 апреля, заместителя Люшкова М. А. Кагана вызвали в Москву и по прибытии арестовали. По словам Фриновского, это было сигналом Люшкову покончить с собой, но тот не отреагировал. Повторным сигналом стала телеграмма, посланная Люшкову Ежовым в конце мая 1938 года…
Текст шифротелеграммы № 1155, отправленной Люшкову в Хабаровск 26 мая 1938 года, вполне мог его насторожить: «Учтите что в ближайшее время в связи с реорганизацией ГУГБ НКВД предполагаем вас использовать в центральном аппарате, подбираем вам замену…» И ни слова не говорилось на какую должность его прочат. А между тем замену-то уже подобрали, в тот же день, 26 мая, было принято решение Политбюро об освобождении Люшкова от должности начальника УНКВД по Дальневосточному краю и назначении на его место Г. Ф. Горбача. 28 мая Люшков откликнулся бодрой телеграммой, заверяя Ежова в преданности: «Считаю за честь работать Вашим непосредственным большевистским руководством. Благодарю за оказанное доверие. Жду приказаний»…
По показаниям Фриновского, Ежов, докладывая Сталину о предательстве Люшкова, не сказал ни слова о телеграмме и о поступивших ранее показаниях против Люшкова. После побега последнего Ежов беспокоился, как бы не обнаружился его обман. Поступок Люшкова стал для Сталина большим ударом. Предателя такого высокого уровня ещё не бывало. Кроме того, Люшков много знал и мог выдать государственные тайны. Ещё Ежов боялся, что, узнав о телеграмме, её могут воспринять как сигнал Люшкову к бегству, и это сделает его соучастником» (Петров Н. Янсен М. «Сталинский питомец» – Николай Ежов. Стр. 362 – 364). 17 июня 1938 года для проведения массовых арестов на Дальнем Востоке после бегства Люшкова отправился первый заместитель НКВД СССР Михаил Фриновский. Когда он в конце августа вернулся в Москву, такую же должность уже занимал Л. П. Берия.
Сталин и политбюро в то время уже пытались остановить безудержный террор. Для нейтрализации «ежовцев» вождь выдвинул в августе 1938 года Лаврентия Берию 1-м заместителем наркома внутренних дел. И вскоре массовые репрессии были свёрнуты, Ежов смещён с должности наркома внутренних дел, а этот пост занял Берия. Приведу несколько цифр. В 1937 году, когда Ежов возглавлял НКВД, осуждено 790 665 человек и приговорено к высшей мере 353 074. В 1938 году были осуждены 554 258 человек и приговорены к расстрелу 328 618 человек. В 1939 году, когда наркомом стал Берия, аресту подверглись 63 889 человек, а к высшей мере приговорили 2 552 человека. Цифры из справки и. о. начальника 1-го спецотдела МВД СССР полковника Павлова, напрвленной Хрущёву и Маленкову 11 декабря 1953 года[239].
8 сентября 1938 года Фриновский получил назначение наркомом ВМФ СССР и Берия остался единственным первым заместителем наркома Ежова. Ветер переменился.
Опытный аппаратчик, Ежов прекрасно понимал, что это значит, но сделать ничего не мог. Понимали это и его ставленники. Так, тот же Фриновский советовал своему шефу «держать крепко вожжи в руках. Не хандрить, а крепко взяться за аппарат, чтобы он не двоился между т. Берия и мной. Не допускать людей т. Берия в аппарат». Более того, по совету того же Фриновского Ежов передал Сталину имеющиеся у него компрометирующие Берию материалы. Но в сложившейся ситуации даже этот шаг ничего не смог изменить. Берия сразу же начал аресты руководящих сотрудников НКВД: начальника отдела Транспортного управления НКВД А. П. Радзивиловского, начальника Транспортного управления НКВД Б. Д. Бермана, начальника сталинградского УНКВД Н. Д. Шарова и других. Ежов ответил на это десятидневным запоем и с его санкции после почти годичной проволочки 22 августа 1938 года расстреляли Л. Е. Марьясина. В конце октября 1938 года были арестованы начальники отделов НКВД: Иностранного – З. И. Пассов, Контрразведывательного – Н. Г. Николаев-Журид, Тюремного – Н. И. Антонов-Грицюк и др.
Драма личная и политическая
В середине августа 1938 года Ежов уличил в измене свою жену, свидание которой с писателем М. А. Шолоховым в номере гостиницы «Националь» было записано 1-м Отделом оперативной техники и доложено наркому. Вот показания З. Ф. Гликиной: «На другой день (после свидания с Шолоховым) поздно ночью Хаютина-Ежова и я, будучи у них на даче, собирались уж было лечь спать. В это время приехал Н. И. Ежов. Он задержал нас и предложил поужинать с ним. Все сели за стол. Ежов ужинал и много пил, а мы только присутствовали как бы в качестве собеседников. Далее события разворачивались следующим образом. После ужина Ежов в состоянии заметного опьянения и нервозности встал из-за стола, вынул из портфеля какой-то документ на нескольких листах и, обратившись к Хаютиной-Ежовой, спросил: «Ты с Шолоховым жила?» После отрицательного её ответа Ежов с озлоблением бросил его (т. е. документ) в лицо Хаютиной-Ежовой, сказав при этом: «На, читай!»
Как только Хаютина-Ежова начала читать этот документ, она изменилась в лице, побледнела и стала сильно волноваться. Я поняла, что происходит что-то неладное, и решила удалиться, оставив их наедине. Но в это время Ежов подскочил к Хаютиной-Ежовой, вырвал из её рук документ и, обращаясь ко мне, сказал: «Не уходите, и вы почитайте!» При этом Ежов бросил мне на стол этот документ, указывая, какие места читать.
Взяв в руки этот документ и частично ознакомившись с его содержанием… я поняла, что он является стенографической записью всего того, что произошло между Хаютиной-Ежовой и Шолоховым у него в номере.
После этого Ежов окончательно вышел из себя, подскочил к стоявшей в то время у дивана Хаютиной-Ежовой и начал избивать её кулаками в лицо, грудь и другие части тела. Лишь при моём вмешательстве Ежов прекратил побои, и я увела Хаютину-Ежову в другую комнату»[240]. В сентябре Е. С. Ежова была отправлена в крымский санаторий. 29 октября Ежов поместил жену в подмосковный санаторий имени Воровского. У неё появились галлюцинации, навязчивые идеи.
23 октября 1938 года Сталин встречался с Шолоховым. «Полчаса они беседовали вдвоём, затем, во время разговора в кабинет был приглашён Ежов. Очевидно, его присутствие было связано с заданием И. С. Погорелову, который по приказу НКВД собирал компромат на Шолохова для обоснования ареста. Вероятно, Сталин дал Ежову указание немедленно разобраться и доложить. Через неделю, 31 октября, в кабинете Сталина состоялось заседание, которое продолжалось больше двух часов; на нём присутствовали Сталин, Молотов, Маленков, Ежов, Шолохов, П. К. Луговой (секретарь Вёшенского райкома партии, освобождённый из-под ареста благодаря ходатайству Шолохова), Погорелов и четыре сотрудника местного НКВД. По воспоминаниям Лугового, Шолохов жаловался на преследования со стороны НКВД, который стряпает ложные свидетельства, «доказывающие», что он враг народа. Сталин спросил у одного из работников НКВД, давали ли ему указание оклеветать Шолохова и давал ли он какие-либо поручения Погорелову. Тот ответил, что такие указания он действительно получал, и что они были согласованы с Ежовым. Ежов, однако, возразил, что он подобных распоряжений не делал. По воспоминаниям Погорелова, Сталин добавил, что Евдокимов дважды запрашивал его санкцию на арест Шолохова, но Сталин отклонил прошение как необоснованное»[241].
Постепенно выяснялось, что Ежов утаивал от Сталина сводные данные о количестве расстрелянных. Сталин должен был помнить первоначально утверждённые лимиты на расстрелы: они насчитывали десятки тысяч человек. А ежовский НКВД расстрелял сотни тысяч!
Но скрыть от вождя эти цифры не удалось. О содержании справки, припрятанной Ежовым, мог знать начальник 1-го спецотдела И. И. Шапиро. Его арестовали 13 ноября 1938 года по приказу Берии. 15 ноября Сталин узнал о реальных размерах «большого террора» и с 16 ноября деятельность «троек» была прекращена.
На допросе, который вели Берия и Кобулов 18 ноября 1938 года, Шапиро дал такие показания:
«Ещё при Заковском УНКВД по Московской области был арестован некий гражданин. По следственным материалам устанавливалось, что он – поляк, служил в польской армии и переброшен в СССР в шпионско-диверсионных целях. В соответствии с этими данными арестованный во внесудебном порядке был приговорён к высшей мере наказания. При опросе арестованного перед его расстрелом выяснилось, что он в Польше никогда не жил, ни в каких армиях не служил, по национальности – русский, а не поляк, несколько десятков лет живёт и работает на Мытищинском заводе.
В связи с расхождением между следственными материалами и данными опроса арестованного – расстрел был приостановлен, произведённая затем проверка полностью подтвердила слова арестованного. Оказалось, «липовое» дело, а человека чуть было не расстреляли. Арестованный сотрудник УНКВД по Московской области, который вёл следствие, признался в том, что он действительно сфальсифицировал это дело, что таких прямых случаев фальсификации и подлога, по его собственному признанию, у него было восемь.
По Москве имел место и другой случай, когда начальник районного отделения (кажется в Кунцеве) для того, чтобы приобрести квартиру, подвёл под массовую операцию по полякам её жильцов, хотя арестованные никакого отношения к полякам не имели.
Из УНКВД по Свердловской области представлялись на рассмотрение следственные дела, в которых фигурировали поляки, а на поверку многие оказались русскими. Такие же случаи имели место по ряду других областей.
Из ДВК по телеграфу представили на рассмотрение внесудебным порядком справки на арестованных, по которым, якобы, следственные дела уже закончены. В действительности же, в момент представления справок люди ещё ни разу не допрашивались.
Другого порядка извращения заключались в том, что по операциям по контрреволюционным националистическим формированиям (латыши, поляки, румыны) арестовывались в преобладающей степени русские или украинские колхозники, рабочие и т. д.
Допускались злоупотребления при применении особых мер воздействия к арестованным, что делалось без соответствующей санкции руководства УНКВД, без того, чтобы имелись прямые данные о шпионской или террористической работе арестованного и т. д.
Организационно совершенно не был разработан вопрос о порядке рассмотрения дел по массовым операциям. Ежовым была установлена следующая практика: область представляет короткую справку по следственным делам в центр, где справки рассматриваются и по ним выносятся решения, которые подписываются наркомом или его заместителем, а затем прокурором Союза или его первым заместителем.
Такой порядок не мог ни привести и фактически привёл к прямому штампованию предложений, представляемых областными УНКВД.
До марта 1938 года все следственные справки по массовым операциям рассматривались по поручению Ежова двойкой в составе Цесарского и Минаева. Рассмотренные ими дела с судебными определениями оформлялись в виде протоколов, которые без всякой проверки, даже без читки автоматически подписывались Ежовым и также механически подписывались Вышинским.
После ухода Цесарского (а к этому времени скопилось свыше 100.000 следственных справок) к рассмотрению дел был привлечён ряд начальников отделов (Минаев, Николаев, Журбенко, Фёдоров, Пассов и др.). Однако, положение от этого не изменилось, а только ухудшилось. Начальники отделов считали это дело для себя нагрузкой и старались за один вечер рассмотреть не менее 2 – 3 сотен справок. По существу, это было штампование и утверждение представляемых местами справок без критического к ним подхода, а люди осуждались к расстрелу или 10 годам тюремного заключения.
Рассмотренные дела оформлялись протоколами, которые представлялись на подпись Ежову или Фриновскому (от наркомата) и Вышинскому или Рогинскому (от Прокуратуры), которые подписывали судебные решения, не читая их и не проверяя протоколов.
Вопрос: Из ваших слов следует, что руководству наркомата докладывалось о перегибах в оперативно-следственной практике. Это так?
Ответ: Это точно. Я приходил к Ежову и докладывал ему о допускаемых перегибах по Свердловску, Челябинску, Белоруссии и Алтаю, докладывал ряд заявлений по этому поводу.
Но все сигналы не получали никакого реагирования.
Наоборот. При докладе записки Викторова о крупнейших перегибах в Свердловской области, Ежов зло заявил мне, что «Викторов слишком увлекается в своих сообщениях, что всё это чепуха, не может такого быть».
Помню другой случай, когда в середине 1938 года Ежову было доложено о невозможности рассмотреть все свердловские и челябинские дела (по одной Свердловской области было представлено на рассмотрение 18.000 справок), так как они все, во-первых, носили трафаретный характер, а во-вторых, огромное количество арестованных не подпадало под известные категории.
Ежову предложили для проверки хода операций в Свердловской области, послать туда одного – двух работников, которые разобрались бы со всеми делами на месте. Это предложение Ежовым принято не было. Никого в Свердловск не послали. Должен сказать, что и Фриновский знал об этих фактах, но на них не реагировал.
О ходе оперативно-следственной работы НКВД по массовым операциям ЦК партии информировался неправильно. Я не помню ни одного случая, чтобы в ЦК был направлен какой-либо документ, свидетельствующий об известных перегибах в проведении операций. Наоборот, в ЦК посылались лишь такие документы (справки, меморандумы, докладные записки, сводки), которые характеризовали проведение оперативной работы только с одной положительной стороны. Честно ЦК не информировали о создавшемся положении дел ни Ежов, ни Фриновский.
Решением директивных органов срок окончания массовых операций был определён – 1 мая 1938 года. К этому времени было не рассмотрено, примерно, около 70 тысяч (если не больше) справочных материалов. Тюрьмы были забиты, места требовали быстрейшего рассмотрения представленных справок, т. к. неразрешённые дела тормозили дальнейшую следственную работу, лето было жаркое, арестованные заболевали, умирали.
Вместо того, чтобы принять решительные и быстрые меры к рассмотрению следственных дел, Ежовым было вынесено предложение о продлении сроков операции до 1 августа»[242].
То есть, до Сталина реальная информация дошла только через 1 год и 4 месяца после приказа Ежова № 00447.
Такое явление стало возможным из-за сверхцентрализации бюрократического аппарата. Когда всё решалось в одном месте – политбюро ЦК ВКП(б), всё должно было проходить через вождя… При такой централизации руководитель попадает в зависимость от собственного аппарата. Он может узнать о чём-либо и принять решение только, если ему об этом доложит аппарат.
Поэтому, даже если Сталин не был инициатором террора 1937 – 1938 годов, он всё равно несёт за него свою долю ответственности. Вождь отвечает за всё, что происходит при нём. Тем более, что Ежова он назначил сам. А то, что Ежов мог замыслить захват власти, это тоже следствие сверхцентрализации и кадровая ошибка Сталина…
А вот показания И. И. Шапиро от 29 декабря 1938 года:
«… Заковский. Всем было известно о жутком разложении – бытовом и политическом – Заковского. Заковский иначе не характеризовался (в том числе и Ежовым) как уголовный тип и беспробудный пьяница. Это не мешает тесной дружбе Ежова с Заковским. Последний часто вызывался Ежовым из Ленинграда без всякого дела, «погостить» у него несколько дней. Заковский вскоре назначается замнаркома и начальником Московского УНКВД…
…Ежов утверждал, что ему при назначении Цесарского начальником Московского УНКВД не было известно о том, что Цесарский в прошлом эсер и что его в этом деле «подвели». Это ложь. Ежову было доподлинно известно, что Цесарский в прошлом эсер. Цесарский этого не скрывал, указывал об этом во всех анкетах, на чистках, которые он проходил в присутствии Ежова, на партсобрании в НКВД при выборах парткома, на котором Ежов присутствовал…
При правильном, объективном ведении следствия можно было вскрыть все связи Заковского и других арестованных по его делу, в том числе, возможно, разоблачить и самого Николаева. Однако, следствие по делу ленинградских работников, в том числе и Заковского, поручается Николаеву (Николаев до перевода его в Москву был заместителем Заковского в Ленинграде, куда был назначен лично Ягодой).
Говоря о порядке и системе ведения следственной работы, хочу отметить, что главное внимание в следственной работе обращалось не на полное выявление всех связей и конкретной преступной вражеской работы того или иного арестованного, а на быстрое получение личного признания арестованного, в виде заявления на имя Ежова. Причём ставился даже срок для получения такого признания. Так, Ежов вызывал вечером начальника отдела… и давал указания: «Вот арестован такой-то, поезжайте в Лефортово, и чтобы к утру было его заявление для посылки в ЦК».
Если в начале Ежов ещё интересовался следственной работой, часто ездил в Лефортовскую тюрьму, вызывал арестованных к себе, обходил отделы, где допрашивались арестованные, вызывал к себе работников, непосредственно ведущих следствие, то в последнее время (примерно за последние полгода) он вовсе отстранился от этого дела…
Вообще отстранился от руководства следственной работой, уже не говоря об агентурной, которой никто вообще не занимался…
Всё было направлено не на то, чтобы по-настоящему громить врагов, а на то, чтобы всячески показать ЦК и Правительству «внешнее благополучие» и «кипучую деятельность» НКВД: послать стилистически красиво составленный протокол, представить, как много дел передано на рассмотрение Военной Коллегии, быстро, в течение буквально пары часов получить признание арестованного и послать заявление в ЦК и т. д.
Всякий материал, который каким-то образом мог бы показать отрицательные стороны руководства НКВД, тщательно скрывался.
Я уже в предыдущие разы показывал, что в ЦК посылались копии почти всех телеграмм нач. УНКВД, в которых отмечалась положительная их работа. Но зато в ЦК не была послана ни одна телеграмма Фриновского о вражеской работе Люшкова на Дальнем Востоке, – это тщательно скрывалось от ЦК.
Или такой факт. После заседания Военной Коллегии Белов (бывший командующий Белорусским военным округом) подал через председателя суда Ульриха заявление на имя тов. Сталина, в котором он просил уделить ему несколько минут для передачи чрезвычайно важного сообщения государственного значения. Докладывая Ежову о том, как прошло заседание Военной Коллегии, я между прочим доложил ему и о заявлении Белова. Ежов страшно разозлился: «Зачем приняли от него заявление, поезжайте сейчас в Лефортово, возьмите у Ульриха и привезите мне это заявление. Я выполнил поручение Ежова, получил у Ульриха заявление Белова и привёз его Ежову, полагая, что Ежов его направит срочно в ЦК. Заявление это тов. Сталину не было передано (я это заявление через долгий промежуток времени видел среди бумаг Ежова), сам Ежов даже не вызывал и не опросил Белова по поводу его заявления и Белов в тот же вечер был расстрелян…
Ежов много пил. Уезжая с кем-нибудь после работы домой или на дачу, часто пили до утра, и он являлся на работу на другой день больным и разбитым. Часто после обеда приезжал в наркомат в полупьяном состоянии и в таком виде принимал сотрудников… Когда он ездил на Украину (кажется в марте 1938 года), ездившие с ним рассказывали, что всё время пил, устраивал банкеты… Приехал он с Украины совсем больным. Приезжая после пьянки на работу (а приезжал он очень поздно, в 3 – 4 часа дня), требовал крепкого кофе, боржом, делами не занимался, почты не принимал, всё больше лежал…
Существовал порядок, при котором законченные следствием дела докладывались специальной комиссии при НКВД (Фриновский, Ульрих, Рогинский), которая определяла направление дел в судебные органы. Списки лиц, подлежащих суду Военной Коллегии, представлялись затем на утверждение соответствующих инстанций, после чего дела передавались на рассмотрение Военной Коллегии. Однако, вопреки существовавшего порядка, были случаи, когда Ежов требовал от Тюремного отдела списки арестованных и только по этим спискам самолично определял, какие дела передать на рассмотрение Военной Коллегии, не справлялся предварительно – закончены ли следствием эти дела, нужны ли ещё арестованные по этим делам для дальнейшего следствия, подсудны ли они Военной Коллегии, и т. д. На основе его пометок составлялись списки лиц, подлежащих суду Военной Коллегии, которые (списки) Ежов представлял на утверждение инстанции.
В составленные таким образом списки включались арестованные, следствие по которым не только не было закончено, но даже по существу ещё не начиналось, лица, которые не подлежали вообще суду Военной Коллегии и т. д. Для отделов такие списки являлись полной неожиданностью, так как они с ними даже не согласовывались… Такая вредительская практика приводила к тому, что ряд крайне важных и интересных для следствия дел смазывались, комкались и по ним по существу ничего не выявлялось, а наряду с этим в тюрьмах сидели арестованные, которые в течение года ни разу не допрашивались (как, например, Степанов)»[243].
Упоминаемый тут Цесарский также был приведён Ежовым из ЦК ВКП(б).
Берия против Ежова
Тучи над головой наркома сгущались. План охраны правительства на 7 ноября 1938 года Берия отклонил. Начальник Отдела охраны И. Я. Дагин обратился к Ежову. В ночь с 4 на 5 ноября Ежов и Берия были у Сталина. Берия потребовал арестов заговорщиков из НКВД и получил согласие вождя. Возражения Ежова были проигнорированы. 6 ноября начальник Управления комендатуры Кремля Ф. В. Рогов вызван к Берии. Полагая, что его арестуют, он предпочёл тут же застрелиться. Начальнику Управления НКВД по Ленинградской области М. И. Литвину Ежов позвонил 10 ноября и вызвал его в Москву. Литвин попросил отложить поездку на 3 – 4 дня. Ежов настаивал на срочном приезде. На следующий день Литвин сам позвонил Ежову и снова выяснял, нельзя ли задержаться. Ежов ответил отказом. 12 ноября, за несколько часов до выезда в Москву, М. И. Литвин застрелился. 14 ноября Ежов позвонил наркому внутренних дел Украины А. И. Успенскому и вызвал его в Москву. Успенский предпочёл скрыться и подался в бега. Причём он пытался создать впечатление, что утопился. Видимо, чтобы его не искали. Арестовали его только 16 апреля 1939 года в городе Миассе на Урале. Бегство Успенского, который, как и Люшков был ставленником Ежова, окончательно скомпрометировало «зоркоглазого и умного наркома» в глазах Сталина.
Большинство руководителей НКВД были арестованы. Это были: начальник 1-го спецотдела (до октября 1938 года – начальник Секретариата НКВД) И. И. Шапиро, начальник Главного управления лагерей И. И. Плинер, нарком внутренних дел Азербайджана М. Г. Раев и другие. Был арестован и заместитель наркома водного транспорта Ежова Е. Г. Евдокимов. С этого момента с Ежовым в НКВД уже не считались и докладывали не наркому, а Берии. 3 октября 1938 года ставленник Ежова, заместитель наркома внутренних дел С. Б. Жуковский был снят с этого поста, а 22 октября того же года он был арестован. 15 ноября 1938 года Политбюро ЦК ВКП(б) приостановило рассмотрение дел на тройках в упрощённом порядке. Незамедлительно прекратился массовый террор.
15 ноября 1938 года И. Я. Дагин дал показания на Ежова:
«Работая на периферии, я представлял себе, что с приходом в НКВД Ежова, а вместе с ним группы партийных работников, в работу Наркомвнудела будет внесен дух партийности, что Ежов по-новому перестроит всю чекистскую работу. Однако, приехав в Москву я убедился, что ничего похожего на партийность в НКВД не внесено и сам Ежов свою партийность на работе в НКВД утратил. За все 17 месяцев моей работы в Москве, по моим наблюдениям не было дня, чтобы Ежов не пьянствовал, но ни разу он не болел, как это сообщалось друзьям и отмечалось во врачебных бюллетенях. Пил Ежов не только дома, на даче, но пил и в кабинете. Были случаи, когда после изрядной выпивки в кабинете, он уезжал в Лефортово на допросы, чаще всего уезжал с Николаевым. Коньяк доставлялся в кабинет к Ежову через Шапиро. Очень часто вместе с Ежовым, к нему на дачу или на квартиру, уезжали Вельский, Фриновский, Маленков и Поскребышев, а в последнее время – Евдокимов. Фриновский говорил мне не раз, что сам он заболевал после каждой такой выпивки, у него обострилась малярия, Фриновский ходил совершенно разбитый и жаловался: «Я не знаю, он (Ежов) сведет меня с ума, я не в силах больше». Тоже самое говорил Вельский, заявляя: «Я не в силах больше так пить». Фриновский и Вельский говорили: «мы едем для того, чтобы отговорить Ежова, а получается, что он нас насилует».
Как-то раз, в конце октября или в начале ноября этого года, я задержался в Кремле по служебным делам. Узнав, что Ежов не спит (это было примерно в 6 часов утра) я позвонил Ежову. По голосу его мне стало ясно, что Ежов находился в состоянии сильного опьянения. Я стал убеждать Ежова, чтобы он лег спать, но Ежов на это мне ответил, что спать пока не собирается и стал приглашать меня к себе. Я зашел к Ежову. У него находился Константинов. Ежов познакомил нас, после чего Константинов, тоже изрядно выпивший, стал хвалиться своей давнишней дружбой с Ежовым и рассказывать эпизоды из времен гражданской войны, в которой участвовал он вместе с Ежовым.
Ежов вдруг пристально посмотрел на меня и сказал, заскрежетав зубами и сжав кулак:
«Как вы меня все подвели? А этот Николаев, сволочь на всех показывает… Будем резать его на куски.
– Был у меня такой хороший приятель Марьясин – продолжал Ежов, вместе с ним работали мы в ЦК. Марьясин пошел против нашего дела и за это по моему приказанию его каждый день били…
– Дело Марьясина было давно закончено, назначалось к слушанию, но каждый раз откладывалось по моему распоряжению для того, чтобы продолжать избивать Марьясина. Я велел отрезать ему ухо, нос, выколоть глаза, резать Марьясина на куски. И так будет со всеми…»
…Затем все мы стали рассматривать документы, принесенные Ежовым, а он при этом оборонил такую фразу: «Вот тут все почти со дня моего рождения, хотя где я родился – сам не знаю и никто не знает. Считаю, что родился в Ленинграде, а по рассказам матери, где-то в пути, черт его знает, где».
Я припоминаю, что несколько раньше Ежов как то сболтнул мне, что у него в роду польская кровь, не то дед, не то еще кто-то происходит из поляков.
Последние шесть месяцев Ежов почему-то находился в мрачном настроении, метался по кабинету, нервничал. Я спрашивал у близких Ежову людей – у Шапиро, Литвина и Цесарского – в чем дело, но не получал ответа. Сами они тоже ходили мрачными, пропала их былая кичливость, они что-то переживали.
…После побега Люшкова за границу в Японию, Ежов совсем пал духом и рассказывая мне об этом, стал плакать и говорит – «Теперь я пропал».
Недопустимая безответственность существовала при рассмотрении дел по массовым операциям. Альбомы со справками по делам арестованных должно было рассматривать и выносить приговоры руководство Наркомата, но все дело передоверили Цесарскому и Шапиро, которые единолично решали вопрос о расстреле или иных мерах наказания. Но и такой «порядок» просуществовал недолго, и вскоре альбомные справки стали рассовывать по отделам, предоставив начальникам отделов и даже некоторым их заместителям решение вопросов… В конце августа Ежов вызвал меня к себе в кабинет. В кабинете на его столе была картотека и большое количество папок, на каждой из которых значилась определенная фамилия. Я стоял молча несколько минут, во время которых Ежов бегло читал какие-то документы, которые тут же рвал и бросал в корзину. Затем Ежов поднялся и протянул мне папку с материалами, сказав: «Возьмите, здесь вот материалы на Гулько. Сумеете их расследовать?». Я попросил дать мне эти материалы, сказав, что ознакомившись с ними, доложу ему – Ежову.
После разговора с Ежовым я понял, что все материалы, которые находились у него в кабинете, представляли собой компрометирующие данные на сотрудников, которые он тут же уничтожал.
Я пришел в ужас после того, что увидел у Ежова, глазам не верил. Мне стало ясно, что идет расчистка материалов, припрятанных в свое время в Секретариате, расчистка и уничтожение. Рвал бумаги Ежов и тогда, когда я на второй, третий и следующие дни заходил к нему в кабинет»[244].
17 ноября 1938 года было принято совместное постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». Во исполнение этого постановления Берия 26 ноября издал приказ о прекращении массовых операций. 19 ноября 1938 года Е. С. Хаютина-Ежова отравилась в санатории и через два дня умерла. Вскрытие показало, что смерть наступила от двустороннего воспаления лёгких, возникшего из-за отравления люминалом.
В тот же день (19 ноября) в кабинете Сталина в Кремле состоялось заседание, где рассматривалось инспирированное Берией заявление начальника УНКВД по Ивановской области В. П. Журавлёва с обвинениями в адрес Ежова. «Заседание в кремлёвском кабинете Сталина по поводу заявления Журавлёва… продолжалось с 11 часов вечера до четырёх утра следующего дня и превратилось в проработку Ежова. Присутствовали сам Ежов, Сталин и члены Политбюро Андреев, Каганович, Микоян, Молотов, Ворошилов и Жданов, а также Берия, Фриновский, Маленков и Шкирятов. Ежова обвиняли в засорении следственных органов шпионами иностранных разведок и, что ещё важнее, в недосмотре за отделом охраны членов ЦК и Политбюро, где якобы окопались заговорщики. Бесценный материал для подобного рода обвинений дал арестованный Дагин, отвечавший за охрану руководителей и написавший 15 ноября заявление, разоблачающее Ежова»[245].
22 ноября 1938 года Сталин написал Берии записку:
«Т-щу Берия. Нужно поставить чекистам задачу: поймать Успенского во что бы то ни стало. Задета и опозорена честь чекистов, не могут поймать одного мерзавца – Успенского, который на глазах у всех ушёл в подполье и издевается…»
Все закончилось 23 ноября 1938 года, когда Ежов написал обстоятельное покаянное письмо в Политбюро ЦК ВКП(б), в котором попросил освободить его от должности наркома внутренних дел СССР. Вот его текст:
«Совершенно секретно
В ПОЛИТБЮРО ЦК ВКП(б) тов. СТАЛИНУ
Прошу ЦК ВКП(б) освободить меня от работы Наркома Внутренних Дел СССР по следующим мотивам:
1. При обсуждении на Политбюро 19-го ноября 1938 г. заявления начальника УНКВД Ивановской области т. Журавлева целиком подтвердились изложенные в нем факты. Главное, за что я несу ответственность – это то, что т. Журавлев, как это видно из заявления, сигнализировал мне о подозрительном поведении Литвина, Радзивиловского и других ответственных работников НКВД, которые пытались замять дела некоторых врагов народа, будучи сами связаны с ними по заговорщической антисоветской деятельности.
В частности, особо серьезной была записка т. Журавлева о подозрительном поведении Литвина, всячески тормозившего разоблачение Постышева, с которым он сам был связан по заговорщической работе.
Ясно, что если бы я проявил должное большевистское внимание и остроту к сигналам т. Журавлева, враг народа Литвин и другие мерзавцы были бы разоблачены давным-давно и не занимали бы ответственнейших постов в НКВД.
2. В связи с обсуждением записки т. Журавлева на заседании Политбюро были вскрыты и другие, совершенно нетерпимые недостатки в оперативной работе органов НКВД.
Главный рычаг разведки – агентурно-осведомительная работа оказалась поставленной из рук вон плохо. Иностранную разведку, по существу, придется создавать заново, так как ИНО было засорено шпионами, многие из которых были резидентами за границей и работали с подставленной иностранными резидентами агентурой.
Следственная работа также страдает рядом крупнейших недостатков. Главное же здесь в том, что следствие с наиболее важными арестованными во многих случаях вели не разоблаченные еще заговорщики из НКВД, которым удавалось таким образом не давать разворота делу вообще, тушить его в самом начале и, что важнее всего, – скрывать своих соучастников по заговору из работников ЧК.
Наиболее запущенным участком в НКВД оказались кадры. Вместо того, чтобы учитывать, что заговорщикам из НКВД и связанным с ними иностранным разведкам за десяток лет минимум удалось завербовать не только верхушку ЧК, но и среднее звено, а часто и низовых работников, я успокоился на том, что разгромил верхушку и часть наиболее скомпрометированных работников среднего звена. Многие из вновь выдвинутых, как теперь выясняется, также являются шпиками и заговорщиками.
Ясно, что за все это я должен нести ответственность.
3. Наиболее серьезным упущением с моей стороны является выяснившаяся обстановка в отделе охраны членов ЦК и Политбюро.
Во-первых, там осталось значительное количество неразоблаченных заговорщиков и просто грязных людей от Паукера.
Во-вторых, заменивший Паукера, застрелившийся впоследствии Курский, и сейчас арестованный Дагин также оказались заговорщиками и насадили в охрану немалое количество своих людей. Последним двум начальникам охраны я верил как честным людям. Ошибся и за это должен нести ответственность.
Не касаясь целого ряда других недостатков, – таково общее состояние оперативно-чекистской работы в Наркомате.
Не касаясь ряда объективных фактов, которые в лучшем случае могут кое-чем объяснить плохую работу, я хочу остановиться только на моей персональной вине как руководителя Наркомата.
Во-первых: Совершенно очевидно, что я не справился с работой такого огромного и ответственного Наркомата, не охватил всей суммы сложнейшей разведывательной работы.
Вина моя в том, что я вовремя не поставил этот вопрос во всей остроте, по-большевистски, перед ЦК ВКП(б).
Во-вторых: Вина моя в том, что, видя ряд крупнейших недостатков в работе, больше того, даже критикуя эти недостатки у себя в Наркомате, я одновременно не ставил этих вопросов перед ЦК ВКП(б). Довольствуясь отдельными успехами, замазывая недостатки, барахтался один, пытаясь выправить дело. Выправлялось туго, – тогда нервничал.
В-третьих: Вина моя в том, что я часто делячески подходил к расстановке кадров. Во многих случаях, политически не доверяя работнику, затягивал вопрос с его арестом, выжидал, пока подберут другого. По этим же деляческим мотивам во многих работниках ошибся, рекомендовал на ответственные посты, и они разоблачены сейчас как шпионы.
В-четвертых: Вина моя в том, что я проявил совершенно недопустимую для чекиста беспечность в деле решительной очистки отдела охраны членов ЦК и Политбюро. В особенности эта беспечность непростительна в деле затяжки ареста заговорщиков по Кремлю (Брюханов и др.).
В-пятых: Вина моя в том, что, сомневаясь в политической честности таких людей, как бывший нач. УНКВД ДВК предатель Люшков и последнее время Наркомвнудел Украинской ССР предатель Успенский, не принял достаточных мер чекистской предупредительности и тем самым дал возможность Люшкову скрыться в Японию и Успенскому пока неизвестно куда, и розыски которого продолжаются.
Все это вместе взятое делает совершенно невозможным мою дальнейшую работу в НКВД.
Еще раз прошу освободить меня от работы Наркома Внутренних Дел СССР.
Несмотря на все эти большие недостатки и промахи в моей работе, должен сказать, что при повседневном руководстве ЦК – НКВД погромил врагов здорово.
Даю большевистское слово и обязательство перед ЦК ВКП(б) и перед тов. Сталиным учесть все эти уроки в своей дальнейшей работе, учесть свои ошибки, исправиться и на любом участке, где ЦК сочтет необходимым меня использовать, – оправдать доверие ЦК.
В тот же день Ежов обратился с покаянным письмом и лично к Сталину:
«Дорогой тов. Сталин!
23 ноября после разговоров с Вами и с тт. Молотовым и Ворошиловым я ушел еще более расстроенным. Мне не удалось в сколь-нибудь связной форме изложить и мои настроения, и мои грехи перед ЦК, перед Вами. Получилось нескладно. Вместо облегчения еще более тяжелый осадок недосказанного, недоговоренного. Чувство, что недоверие, которое совершенно законно возникло у Вас против меня, не рассеялось, а может быть стало даже большим. Решил поэтому написать. Когда пишешь, получается продуманнее и систематичнее.
1. О настроениях. Они в основном определялись следующими причинами:
а). После назначения меня в Наркомвод в апреле месяце 1938 г. я целиком окунулся в работу Наркомата. Началась навигация при полном провале зимнего судоремонта (к началу навигации вышло не более 40 % судов, многие из них становились на повторный ремонт) – все это заставило меня отдавать почти все время Наркомводу. Во всяком случае, с 13-го апреля ровно два месяца я почти не ходил в НКВД. Через месяц я уже почувствовал нелады в работе НКВД. Все поплыло самотеком и в особенности следствие. Фриновский никогда не был полноценным замом, а здесь это сказалось вовсю. Я этого не скрывал и перед ним. Говорил в глаза. Заставлял заниматься всеми делами Наркомата, а не только ГУГБ. Практически из этого ничего не вышло. Помнится, я говорил об этом с Молотовым, однажды при Вашем очередном звонке ко мне в кабинет – говорил Вам.
Особенно, однако, чувствовалось тогда, что аппарат НКВД еще не дочищен. Я об этом также не однажды говорил Фриновскому. Просил его заняться чисткой. Просил без конца у Маленкова человека на кадры. Фриновский чистку оттягивал тоже ссылкой на отсутствие проверенного кадровика и ждал его прихода. Однажды раздраженно в присутствии многих, и Фриновского в том числе, я потребовал личные дела сотрудников тогдашнего 4-го отдела, чтобы заняться этим самому. Конечно, из этого ничего не вышло. Опять запарился во множестве текущих дел, а личные дела сотрудников продолжали лежать. Должен для справедливости сказать, что кое-что я и в это время подчищал и подчищал немало. Однако за следствием не следил, а оно оказалось в руках предателей.
Все это перегружало и без того перегруженную нервную систему. Стал нервничать, хватался за все и ничего не доводил до конца. Чувствовал, что Вы недовольны работой Наркомата. Это еще ухудшало настроение.
Казалось, что надо идти в ЦК и просить помощи. У меня не хватило большевистского мужества это сделать. Думал, выкручусь сам.
б). Решающим был момент бегства Люшкова. Я буквально сходил с ума. Вызвал Фриновского и предложил вместе поехать докладывать Вам. Один был не в силах. Тогда же Фриновскому я сказал, ну теперь нас крепко накажут.
Это был столь очевидный и большой провал разведки, что за такие дела, естественно, по головке не гладят. Это одновременно говорило и о том, что в аппарате НКВД продолжают сидеть предатели. Я понимал, что у Вас должно создаться настороженное отношение к работе НКВД. Оно так и было. Я это чувствовал все время. Естественно, что это еще больше ухудшало настроения. Иногда я стал выпивать. На этой почве появилась ртуть. Это еще хуже сказалось на физическом состоянии.
Вместо того чтобы пойти к Вам и по-честному рассказать все, по-большевистски поставить вопрос, что работать не в состоянии, что нужна помощь, я опять отмалчивался, а дело от этого страдало.
в). Затем начались дела с моим аппаратом (Цесарский, Рыжова и др.) и, наконец, семейные дела. По совести Вам скажу, т. Сталин, что дела с Цесарским и Рыжовой я считал тогда происками нечестных людей. Думал даже так, что бьют по людям, которые со мной пришли в ЧК, только для того, чтобы ударить по мне. Считал, что хотят взять реванш за тот разгром, который я учинил, плохо ли, хорошо, вражеским кадрам в ЧК и вне его.
Перебирая отдельные факты, я их обобщал и делал вывод, что ведется какая-то организованная линия на мою дискредитацию, через это чтобы опорочить так или иначе людей, которым я доверял.
Даже к этому прибавлялся ряд фактов, где я прямо подозревал попытку дискредитировать меня через мою родню. Несколько месяцев тому назад я, например, случайно узнаю, что в наружной разведке работает мой племянник. Сам он портной, до этого работал на фабрике, неграмотный и никак не подходит к этой работе. Распорядился выгнать его с работы. Недавно узнал, что он получил в ЧК квартиру. Как мне говорят, его специально вызывал Заковский и всячески устраивал ему все удобства. До недавнего времени комендантом в одном из наших объектов работал брат. Характеристика его Вам известна. Я о нем рассказывал в связи с арестом Воловича. Это полууголовный элемент в прошлом. Никакой связи я с ним не поддерживаю с детства. Просил несколько раз Фриновского вышибить его с работы и дал ему характеристику этого человека. Он все время тянул, обещал вызвать переговорить, не торопиться. Недавно узнаю, оказывается, и этот успел получить квартиру. Подозревал, что это не простое подхалимство, тем более что многие из этих «подхалимов» знали мое отношение к такого рода делам. Наконец, семейные дела. Вы об них знаете.
Во всем этом я оказался не прав. Переживал очень и очень тяжело. Мне всегда казалось, что я знаю, чувствую людей. Это самый, пожалуй, тяжелый для меня вывод, – что я их знал плохо. Я никогда не предполагал глубины подлости до которой могут дойти все эти люди.
Переживаю и сейчас тяжело. Товарищи, с которыми дружил и которые, показалось мне, неплохо ко мне относятся, вдруг все отвернулись словно от чумного, даже поговорить не хотят.
Все это, конечно, сказывалось на настроениях и сказывается, хотя в другой форме сейчас.
г) Переживал и назначение в замы т. Берия. Видел в этом элемент недоверия к себе, однако думал: все пройдет. Искренне считал и считаю его крупным работником, я полагал, что он может занять пост наркома. Думал, что его назначение – подготовка моего освобождения.
д) Наконец (я так думаю), не малую роль во всем этом сыграло мое физическое состояние. Два последних года напряженной, нервной работы в сильной степени напрягли всю нервную систему. Обострились все восприятия, появилась мнительность.
Вот, пожалуй, все о причинах настроений. Во всем виноват я, и только я.
2. О моих грехах перед ЦК ВКП(б) и перед Вами, тов. Сталин. Я уже говорил Вам, что еще задолго до назначения т. Берия у некоторых людей в аппарате и главным образом у Фриновского были предубежденные отношения к Грузинским делам по линии ЧК.
Трудно припомнить все факты (их много), однако я чувствовал это очень часто. Пожалуй, я не ошибусь, если скажу, что у Фриновского это обострилось после известных показаний Сефа, о которых он узнал от Багирова. Первое время я думал, что это просто известная ведомственная ревность, поскольку Грузинский ЧК не всегда соблюдал служебную субординацию. Затем я стал думать и даже спрашивал у Фриновского, не были ли плохими его личные взаимоотношения с Гоглидзе в бытность Фриновского в Грузии. Казалось, и это отпало. Однако критическое отношение не исчезало. Фриновский, например, мне очень часто говорил:
«Ну все, кто работал когда-либо в Закавказье, обязательно пройдут по каким-либо показаниям в Грузии, линуют там дела» и т. д.
С назначением т. Берия эти настроения Фриновского, как нельзя лучше совпали с моими. В первый же день его приезда из ДВК сразу заговорили о Берия (он еще тогда не знал о назначении). Видя мое минорное отношение к назначению, он довольно откровенно разговорился о моей будущей плохой жизни от Берия. Затем эти разговоры в разное время с некоторыми перерывами продолжались вплоть до последнего времени (последняя встреча с Фриновским во время ноябрьских праздников). Прямо говорю, что эти разговоры приняли недопустимую форму демонстрации против т. Берия.
Коротко вся суть разговоров сводилась (суммируя все) к следующему:
1) с Берия я не сработаюсь;
2) будут два управления;
3) необъективно будет информироваться ЦК и т. Сталин;
4) недостатки буду возводиться в систему;
5) не побрезгует любыми средствами, чтобы достигнуть намеченной цели.
В качестве причин приводил примеры: у т. Берия властный характер. Не потерпит подчиненности. Не простит, что Буду Мдивани «раскололи» в Москве, а не Тифлисе. Не простит разгрома Армении, поскольку это не по его инициативе, – не простит Магабели, не простит Горячева. Советовал держать крепко вожжи в руках. Не давать садиться на голову. Не хандрить, а взяться крепко за аппарат, чтобы он не двоил между т. Берия и мной. Не допускать людей т. Берия в аппарат.
Я всю эту мразь выслушивал с сочувствием. Советовался, что делать. В частности, советовался, показать ли Вам известные уже о т. Берия архивные документы.
Касаясь дел Грузии, говорил он также и следующее: ошибка, что я не послушал его и вовремя не проконтролировал Грузию. Допустил много вольностей для Грузии. Подозрительно, что т. Берия хочет уничтожить всех чекистов, когда-либо работавших в Грузии. Говорил, что все свое самое близкое окружение т. Берия перестрелял. Он должен за это окружение отвечать.
Словом, накачивал крепко. Я, в свою очередь, не только слушал, но во многом соглашался и говорил ему о плохом отношении т. Берия к Фриновскому.
В результате всего этого сволочного своего поведения я наделал массу совершено непростительных глупостей. Они выражались в следующем:
а) всякое справедливое критическое замечание т. Берия в работе аппарата я считал необъективным;
б) мне казалось, что т. Берия недоучитывает обстановку, в которой мне пришлось вести работу и недоучитывал, что работа все же проделана большая;
в) мне казалось, что т. Берия оттирает меня от работы ГУГБ;
г) мне казалось, что т. Берия недостаточно объективен в информации ЦК; и, наконец;
д) что все это направлено персонально против меня.
Н. Ежов.
23 ноября 1938 г.»[247].
Просьба Ежова об отставке была удовлетворена и 25 ноября Сталин разослал шифрованную телеграмму секретарям ЦК нацкомпартий, крайкомов и обкомов, объясняющую этот резкий поворот в политике партии.
5 декабря 1938 года политбюро ЦК ВКП(б) приказало Ежову сдать дела по НКВД Берии за период с 7 по 14 декабря.
8 декабря 1938 года газета «Правда» опубликовала следующее сообщение:
«Тов. Ежов Н. И. освобожден, согласно его просьбе, от обязанностей Наркома внутренних дел с оставлением его Народным комиссаром водного транспорта. Народным Комиссаром внутренних дел СССР утвержден тов. Л. П. Берия».
Вскоре был арестован бывший особоуполномоченный при народном комиссаре НКВД СССР Н. И. Ежове Владимир Ефимович Цесарский. 12 декабря 1938 года Сталин направил телеграмму в Орёл:
«Секретарю обкома Бойцову. Получил ваше сообщение о фальшивых показаниях шестерки арестованных. Аналогичные сообщения получаются с разных мест, а также жалобы на бывшего наркома Ежова о том, что он, как правило, не реагировал на подобные сигналы. Эти жалобы послужили одной из причин снятия Ежова. Ваше сообщение передано в НКВД для срочного расследования.
СТАЛИН»[248].
В собственноручных показаниях 19 – 20 апреля 1939 года И. И. Шапиро писал:
«Преступления, творившиеся в НКВД, являлись отнюдь не случайностью и не случайными преступлениями. Они являются и вытекают из всей системы преступлений, предательской деятельности заговорщической организации в НКВД, возглавлявшейся Н. И. Ежовым, бывшим Наркомом, в которой и я принимал своё участие…
В августе 1937 г. я был назначен (после ухода с этой должности Дейча) начальником секретариата. Вскоре после вступления в должность я столкнулся с рядом вопиющих безобразий и недостатков, как я тогда расценивал творящиеся преступления в работе НКВД: искривление и искажение следственной работы, дутые дела, необоснованные аресты, массовые заявления на неправильные методы ведения следствия, полное забвение агентурной работы и т. д. и т. п. Полагая, что всё это является следствием неправильной работы в отделах, и что нарком об этом не знает, я при своих служебных докладах наркому Ежову ставил его в известность и обращал его внимание на те или иные вопиющие упущения в работе…
Однако, к моему удивлению, Ежов никак не реагировал на мои серьёзнейшие сигналы и, по своему обычаю, отмалчивался, ничего не говоря… Как-то при очередном докладе, Ежов вдруг вскочил взбудораженный и обратился ко мне с гневом: «Я считал Вас более разумным, чем Вы оказались; далеко Вам до Дейча, ни черта Вы не понимаете; без году неделя – чекист, а лезет со своими разоблачениями. Я лучше Вас знаю, что делается в Наркомате, никаких преступлений в НКВД нет. Всё, что проводится, проводится с моего ведома и по моим директивам, точно по моим указаниям. Или, быть может, Вы и меня считаете преступником? Попробуйте! … Задача Ваша заключается сейчас в том, чтобы показать кипучую деятельность НКВД по разгрому врагов, не стесняясь, при этом, никакими средствами. Надо добиться неслыханного авторитета НКВД и его руководства… Что же должны делать? Вот мои задания для Вас:
1. Следить, чтобы ничего не просачивалось в ЦК.
2. Направлять в ЦК только такие материалы, которые характеризуют только с положительной стороны нашу работу и все проводимые нами оперативные мероприятия. Надо уметь в необходимых случаях «приглаживать» в нужном духе посылаемые в ЦК материалы. Дейч в этом отношении был молодцом.
3. Следить за разговорами и настроениями в Наркомате и докладывать их мне.
4. Ни одно разоблачительное заявление, касающееся работы НКВД или отдельных сотрудников его, куда бы эти заявления не были бы адресованы, никуда не отсылать, а докладывать их предварительно мне…
Я передаю не дословно изложение моей беседы с Ежовым, а смысл этих разговоров. А смысл для меня был понятен: в НКВД ведётся организованная борьба, направленная против партии, что борьбу эту возглавляет Ежов. Что всё то, что казалось мне случайными ошибками и недочётами, является на деле продуманной суммой мероприятий, направленных к дискредитации мероприятий партии по борьбе с врагами народа, и что в эту организацию вовлечён основной костяк чекистов, в том числе, с этого момента, и я сам.
…Я скрывал заявления, поступающие в НКВД и разоблачающие отдельные моменты работы НКВД и отдельных его работников – членов заговорщической организации, передавал эти заявления Ежову. …Почти также было скрыто заявление Михайлова (бывшего секретаря Калининского обкома) на имя ЦК, в котором он обращал внимание на преступную практику ведения следственной работы…
Подаваемые арестованными, обычно после заседаний Военной Коллегии, заявления – сжигались.
Я получил задания оформлять через 1-й спецотдел так называемые протоколы внесудебного разбора дел по массовым операциям и оформлял их, зная хорошо, что эти т. н. решения являются простым штампованием решений местных органов НКВД и что ряд дел вовсе не подпадал под действие упрощённого судебного разбора.
Кадры и их расстановка.
…Начальником особого отдела, а затем 3 отдела был назначен бывший белогвардеец Николаев, ближайший работник Ягоды и, помимо прочего, карьерист и подхалим. Это был особо преданный и надёжный Ежову человек, игравший основную роль в заговорщической организации.
Начальник 4 отдела – Литвин, работавший в прошлом совместно с Ежовым в ЦК, близкий к Постышеву человек, и на которого имелись показания по Украине. После Литвина начальником этого отдела был назначен Цесарский – в прошлом эсер… Нарком Украины – Успенский, ближайший к Ягоде человек, скрывавший своё социальное происхождение, карьерист, подхалим и полная бездарность в деловом отношении…
…Берман Борис, близкий к Ягоде человек… был назначен наркомом в Белоруссию, а после того, как его проделки в Минске начали вскрываться и оставлять его в Минске, не опасаясь его разоблачения, было невозможно, – назначен начальником транспортного Управления НКВД СССР.
В своей предательской работе эти кадры не могли не быть преданы телом и душой Ежову, готовые выполнить любое его задание без всякого обсуждения. Ибо они знали, что только благодаря Ежову они застрахованы от разоблачения, пока Ежов – нарком они не буду разоблачены, а наоборот – они поставлены в привилегированное положение, для них создан соответствующий авторитет и они всячески поощряются и выдвигаются»[249].
В свою очередь, бывший нарком внутренних дел УССР А. И. Успенский на допросе 21 апреля 1939 года дал такие показания: «… В августе 1938 г. я приехал на вторую Сессию Верховного Совета СССР в Москву. Зайдя в НКВД к Шапиро, который был очень встревожен, Шапиро мне рассказал, что у Ежова большие неприятности, так как в ЦК ему не доверяют. Дальше Шапиро мне сообщил, что ходят слухи, что замом к Ежову придёт человек (фамилию он не назвал), которого нужно бояться.
Шапиро предупредил меня, что нужно, во что бы то ни стало, замести все следы. Тогда-то он мне и сказал, что ему в Москве в течение 5 дней надо расстрелять тысячу человек»[250].
Эти показания Успенского Шапиро категорически отрицал на допросе 3 октября 1939 года, говоря, что они «являются сплошным вымыслом»[251].
Подсудимый и приговоренный
Сдача дел в НКВД СССР затянулась до января 1939 года. Только 29 января датировано «Сопроводительное письмо наркома внутренних дел СССР Л. П. Берии, секретаря ЦК ВКП(б) А. А. Андреева и заведующего отделом организационно-партийной работы ЦК ВКП(б) Г. М. Маленкова И. В. Сталину к акту приёма – сдачи дел в НКВД СССР».
«29 января 1939 г. № 447/Б
ЦК ВКП(б)
товарищу Сталину
При этом представляем акт приёма-сдачи дел по Народному Комиссариату Внутренних Дел СССР.
Одновременно считаем необходимым сообщить Вам следующие выводы о состоянии дел НКВД СССР:
1. За время руководства тов. Ежова Наркомвнудел СССР вплоть до момента его освобождения от обязанностей Наркома большинство руководящих должностей в НКВД СССР и в подведомственных ему органах (НКВД союзных и автономных веспублик, УНКВД краёв и областей) – занимали враги народа, заговорщики, шпионы.
2. Враги народа пробравшиеся в органы НКВД сознательно искажали карательную политику Советской власти, производили массовые необоснованные аресты ни в чём не повинных людей, в то же время укрывая действительных врагов народа.
3. Грубейшим образом извращались методы ведения следствия, применялись без разбора массовые избиения заключённых для вымогательства ложных показаний и «признаний». Заранее определялось количество признаний, которых должен был добиться в течение суток каждый следователь от арестованных, причём нормы часто доходили до нескольких десятков «признаний».
Следователями широко применялась практика полного взаимного информирования о содержании полученных показаний. Это давало возможность следователям при допросах «своих» арестованных подсказывать им тем или иным способом факты, обстоятельства, фамилии лиц, о которых были раньше даны показания другими арестованными. В результате очень часто такого рода следствие приводило к организованным оговорам ни в чём не повинных людей.
Для того, чтобы получить большее количество признаний, в ряде органов НКВД прибегали к прямой провокации: уговаривали заключённых дать показания об их, якобы, шпионской работе в пользу иностранных разведок, объясняя при этом, что такого рода вымышленные показания нужны партии и правительству для дискредитации иностранных государств. При этом обещали заключённым освободить их после дачи подобного рода «признаний».
Руководство НКВД в лице тов. Ежова не только не пресекало такого рода произвол и перегибы в арестах и в ведении следствия, но иногда само способствовало этому.
Малейшие попытки со стороны чекистов-партийцев противодействовать такому произволу глушились.
4. Агентурно-осведомительная работа была в загоне, никто по-настоящему ею не интересовался. Ни одного более или менее ценного агента, который освещал бы работу контрреволюционных формирований в оперативных отделах НКВД нет. В то же время усиленно создавали осведомительную сеть в партийных аппаратах (в обкомах, крайкомах, ЦК нацкомпартий и даже в аппатате ЦК ВКП(б)).
5. В работе троек НКВД союзных республик, Управлений НКВД краёв и самостоятельных областей, а также в деле проверки материалов, присылаемых с мест НКВД СССР, были серьёзные упущения (на так называемой «большой коллегии» на одном заседании за один вечер рассматривалось от 600 до 1.000 – 2.000 дел).
Произвол был допущен также в работе троек при НКВД республик и УНКВД краёв и областей. Никакого контроля за работой этих троек со стороны НКВД СССР не было.
Было приговорено около 200 тысяч человек сроком до 5 лет через так называемые милицейские тройки, существование которых не было узаконено.
Особое совещание при НКВД СССР в его законном составе ни разу не заседало.
6. За период работы тов. Ежова охрана руководителей Партии и Правительства была поставлена явно неудовлетворительно и руководство этой охраной переходило от одного врага к другому (Курский, Дагин и другие).
7. Управление Коменданта Московского Кремля до самого последнего времени как по линии организации охраны, так и по линии хозяйственной было также в неудовлетворительном состоянии.
Тов. Ежов и Фриновский ещё с апреля 1938 года располагали материалами, изобличающими рад ответственных работников из Управления Коменданта Кремля как террористов и заговорщиков (Брюханов, Колмаков и другие).
Несмотря на это эти заговорщики продолжали работать в Управлении Коменданта Кремля и были арестованы только в октябре – ноябре 1938 года.
8. Вся закордонная агентурная и осведомительная сеть НКВД СССР находилась на службе иностранных разведок, причём на эту агентуру и так называемое «прикрытие» закордонных резидентур тратились колоссальные государственные средства в валюте.
9. Руководство НКВД мало занималось вопросами охраны государственных границ.
10. Главное Управление лагерями, насчитывающее в своём центральном аппарате свыше 1.000 человек, находится в жалком состоянии и совершенно не способно руководить большим сложным и разнообразным хозяйством.
ГУЛАГ очень плохо занимается вопросами охраны и не обеспечивает охраны заключённых в лагерях, вследствие чего за один только 1938 год сбежало около 30 тысяч человек, несмотря на наличие свыше 60 тысяч человек наёмной охраны.
11. Руководством НКВД СССР проводилась линия на отрыв периферийных органов НКВД от партийных организаций, от партийного контроля. Это давало заговорщикам, в ряде краёв и областей, возможность скрывать вражескую работу.
12. Тов. Ежов систематически получал многочисленные сигналы в виде заявлений, писем, жалоб, рапортов от чекистов-партийцев, от трудящихся об извращениях и преступлениях, которые имели место в органах НКВД, а также о наличии в руководящем составе НКВД политически сомнительных, чуждых лиц и прямых заговорщиков. Многие заявители настойчиво добивались принятия необходимых мер по уже поданным ими заявлениям и сами по несколько раз пытались попасть на приём к т. Ежову, но всё это оставалось без результата. Установлено, что ни одно такого рода заявление не было проверено и по заявлениям не было принято каких-либо мер.
Тов. Ежов всячески скрывал от Центрального Комитета ВКП(б) состояние работы в органах НКВД. Кроме того он скрывал от ЦК ВКП(б) компрометирующие материалы на руководящих работников НКВД.
13. Т. Ежов систематически приходил на работу не раньше 4 – 5 часов дня, и к этому приспосабливал весь аппарат НКВД СССР. Установлено также постоянное пьянство тов. Ежова.
Все эти грубейшие ошибки, извращения и перегибы, имевшие место в работе НКВД, нельзя объяснить только неумелым, несостоятельным руководством тов. Ежова.
Тов. Ежов не мог не знать, не видеть все эти грубые ошибки, извращения и перегибы.
Поэтому непринятие мер со стороны т. Ежова к своевременному их исправлению, сокрытие от ЦК ВКП(б) действительного состояния работы органов НКВД, сокрытие им от ЦК компрометирующих материалов на руководящих работников НКВД, ныне разоблачённых и арестованных как заговорщики – вся его работа и поведение вызывают серьёзные сомнения в политической честности и благонадёжности тов. Ежова.
За такое состояние работы органов НКВД должны также нести ответственность бывшие заместители Наркома Фриновский и Бельский.
Вместе с тем считаем необходимым отметить, что все указанные выше безобразия, извращения и перегибы в деле арестов и ведения следствия проводились с санкции и ведома органов Прокуратуры СССР (т. т. Вышинский и Рогинский). В особенности в этом деле усердствовал зам. прокурора СССР Рогинский. Практика работы Рогинского вызывает серьёзное сомнение в его политической честности и благонадёжности».
В этой записке определены контуры будущих обвинений Ежова и перемен в политике.
В последние месяцы 1938 года Ежов ударился в развратный загул. «Все эти месяцы его давний друг Иван Дементьев, заместитель начальника охраны фабрики «Светоч» в Ленинграде, в самом деле регулярно гостил у Ежова. Первый его визит длился с 16 по 26 октября, когда Евгения была в Крыму. Затем он вновь приехал на второй неделе ноября и гостил примерно до 11 декабря… Дементьев показал, что в свой первый приезд в Москву он и Ежов «занимались педерастией»… Ежов радовался, что Дементьев забыл в Ленинграде свою вставную челюсть и неоднократно заставлял того брать в рот его член…
Этот период описал в своих показаниях также Владимир Константинов, политработник Красной Армии в чине дивизионного комиссара. По его словам, с октября по декабрь 1938 года Ежов часто зазывал его выпить в своей кремлёвской квартире. Однажды он попросил Константинова прийти с женой Катериной и начал их спаивать. Напившись, Константинов заснул на диване. Когда он проснулся ночью около часа или двух, прислуга сказала ему, что его жена в спальне с Ежовым; дверь в спальню была закрыта. Вскоре она вышла из спальни вся растрёпанная, и они ушли домой. Дома она плакала и сказала ему, что Ежов вёл себя как свинья. Когда Константинов прилёг, Ежов пошёл танцевать с ней фокстрот; во время танца, по её рассказу, «он заставил её держать в руке его член». Потанцевав, они присели за стол, и Ежов «вытащил член» и показал ей. Потом он «напоил её и изнасиловал, порвав на ней бельё».
На следующий вечер Ежов опять позвал Константинова выпить и к слову сказал ему: «Я с твоей Катюхой всё-таки переночевал, и она хотя и старенькая, но неплохая женщина». Константинов, испытывавший страх перед Ежовым, проглотил обиду. В этот раз Ежов напился хуже обычного. Они слушали граммофон, а после ужина легли спать. Как рассказал Константинов: «Едва я разделся и лёг в кровать, смотрю Ежов лезет ко мне и предлагает заняться педерастией. Меня это ошеломило и я его оттолкнул, он перекатился на свою кровать. Только я уснул, как что-то почувствовал во рту. Открыв глаза вижу Ежов суёт мне в рот член. Я вскочил, обругал его и с силой отшвырнул от себя, но он снова полез ко мне с гнусными предложениями». Телохранитель Ежова – Ефимов подтвердил, что Константинов с женой провели ночь в квартире Ежова и много пили. На следующее утро Ежов приказал адъютантам показать Константинову Кремль, а потом весь день продолжалась пьянка»[252].
Согласно акту о передаче дел в НКВД от Ежова к Берии за период с 1 октября 1936 года по 1 ноября 1938 года были арестованы 1565041 человек. Из них 1336863 человека были осуждены, в том числе 668305 человек к смертной казни. При этом, за два года руководства Ежова НКВД (1936 – 1938) было расстреляно в 30 раз больше людей, чем за предыдущие два года (1934 – 1936). В 1938 году в процессе следствия не освобождался никто. В 1939 году были освобождены по прекращённым в процессе следствия делам 83 151 человек.
Наркомом водного транспорта Ежов пробыл недолго. На состоявшийся в марте 1939 года XVIII съезд ВКП(б) его не избрали даже делегатом. 9 апреля 1939 года он был снят с должности, а 10 апреля арестован по обвинению в руководстве заговорщической организацией в войсках и органах НКВД, в проведении шпионажа в пользу иностранных разведок, в подготовке террористических актов против руководителей партии и государства и вооруженного восстания против Советской власти. Ордер на его арест за N 2950 подписал лично Берия. Арестовал бывшего наркома капитан госбезопасности Щепилов в кабинете заведующего отделом руководящих партийных кадров ЦК ВКП(б) Георгия Маленкова.
В тот же день, 10 апреля, Щепилов произвел обыск на квартире, даче и в служебном кабинете Ежова. А 11 апреля он направил на имя начальника 3-го спецотдела НКВД полковника Александра Панюшкина следующий рапорт:
«Докладываю о некоторых фактах, обнаружившихся при производстве обыска в квартире арестованного… Ежова Николая Ивановича в Кремле:
1. При обыске в письменном столе в кабинете Ежова, в одном из ящиков мною был обнаружен незакрытый пакет с бланком «Секретариат НКВД», адресованный в ЦК ВКП(б) Н. И. Ежову, в пакете находились 4 пули (три от патронов к пистолету «Наган» и одна, по-видимому, от патрона к револьверу «Кольт»). Пули сплющены после выстрела. Каждая пуля была завернута в бумажку с надписью карандашом на каждой «Зиновьев», «Каменев», «Смирнов» (причем в бумажке с надписью «Смирнов» было две пули). По-видимому, эти пули присланы Ежову после приведения в исполнение приговора над Зиновьевым, Каменевым и др. Указанный пакет мною изъят.
2. Изъятые мною при обыске пистолеты: «Вальтер» N 623575, калибра 6, 35; «Браунинг» калибра 6, 35 N 039702 и «Браунинг» калибра 6, 35 N 104799 – находились запрятанными за книгами в книжных шкафах в различных местах. В письменном столе в кабинете мною был обнаружен пистолет «Вальтер» калибра 7, 65 N 777615, заряженный, со сломанным бойком ударника.
3. При осмотре шкафов в кабинете в разных местах за книгами были обнаружены 3 полбутылки (полные) пшеничной водки, одна полбутылка с водкой, выпитой до половины, и две пустые полбутылки из-под водки. По-видимому, они были расставлены в разных местах намеренно.
4. При осмотре книг в библиотеке мною были обнаружены 115 штук книг и брошюр контрреволюционных авторов, врагов народа, а также книг заграничных бело-эмигрантских: на русском и иностранных языках. Книги, по-видимому, присылались Ежову через НКВД. Поскольку вся квартира мною опечатана, указанные книги оставлены в кабинете и собраны в одном месте.
5. При проведении обыска на даче Ежова (совхоз Мещерино) среди других книг контрреволюционных авторов, подлежащих изъятию, изъяты две книги в твердых переплетах под названием «О контрреволюционной троцкистско-зиновьевской группе». Книги имеют титульный лист и печатного текста по содержанию текста страниц на 10-15, а далее до самого конца текста не имеют – сброшюрована совершенно чистая бумага.
При производстве обыска обнаружены и изъяты различные материалы, бумаги, рукописи, письма и записки личного и партийного характера, согласно протоколу обыска».
Кроме того, в сейфе Ежова в его служебном кабинете были найдены заведенные им личные дела на многих членов ЦК, в том числе даже на Сталина и Маленкова. Но при этом отсутствовали дела на Молотова, Кагановича, Ворошилова и Хрущева.
Что касается личного имущества Ежова, то в описи значатся мужские пальто, плащи, 9 пар сапог, 13 гимнастерок, 14 фуражек, женское пальто, платья, 48 кофточек, 31 шляпка. Перечислены в описи и «фигуры»: мраморные, фарфоровые, бронзовые – всего 34 штуки, а также «картины под стеклом» – 29 штук. Разумеется, по сегодняшним меркам это не бог весть что, но в те временам для рядового гражданина первой в мире страны социализма такое имущество считалось огромным богатством.
Сам Ежов попал в Сухановскую тюрьму, разместившуюся под Москвой в здании бывшего монастыря. «Сухановка» или «Объект 1/10» была особой следственной тюрьмой, из которой редко кто выходил живым. Ежова посадили в одиночную камеру размером два с половиной на три метра, где были лишь табуретка и прикрученные к стене, отпускавшиеся только на ночь нары. Несмотря на то, что его тщательно обыскали и переодели, в камере постоянно находился контролер, который следил, чтобы заключенный не попытался покончить жизнь самоубийством.
Через несколько дней после ареста с Ежовым случился припадок. Он начал кричать, стучать кулаками в дверь, после чего потерял сознание. Вызванный контролером врач констатировал нервный приступ после запоя, который часто случается с алкоголиками. Происшедшее сильно встревожило начальника «Сухановки» лейтенанта госбезопасности Ионова, и поэтому он разрешил Ежову несколько дней, пока ему будут делать успокаивающие уколы, лежать на нарах. К 20 апреля Ежов уже признался, что является польским шпионом. Вполне традиционные «признания». Но 23 апреля Ежов по своей инициативе пишет заявление в Следственную часть НКВД. «Считаю необходимым донести до следственных органов ряд новых фактов, характеризующих моё бытовое разложение. Речь идёт о моём давнем пороке – педерастии». И далее бывший высокопоставленный функционер расписал свои гомосексуальные связи. Судя по тому, что следователей эта тема не особо интересовала (им были нужны шпионы и заговорщики), можно считать это заявление правдивым.
Позже Ежов попросил карандаш и написал записку на имя Берия: «Лаврентий! Несмотря на всю суровость выводов, которые я заслужил и воспринимаю по партийному долгу, заверяю тебя по совести в том, что преданным партии, т. Сталину останусь до конца. Твой Ежов». 26 апреля 1939 года в допросе Ежова принял участие сам нарком Берия. Вот фрагмент протокола допроса: «Вопрос: На предыдущем допросе вы показали, что в течение десяти лет вели шпионскую работу в пользу Польши. Однако вы скрыли ряд своих шпионских связей. Следствие требует от вас правдивых и исчерпывающих показаний по данному вопросу.
Ответ: Должен признать, что, дав правдивые показания о своей шпионской работе в пользу Польши, я, действительно, скрыл от следствия свою шпионскую связь с немцами.
Вопрос: В каких целях вы пытались отвести следствие от своей шпионской связи с немцами?
Ответ: Мне не хотелось показывать на следствии о своей прямой шпионской связи с немцами, тем более что сотрудничество с немецкой разведкой не ограничивалось лишь шпионской работой. По заданию германской разведки я организовал антисоветский заговор и готовил государственный переворот путём террористических актов против руководителей партии и правительства»[253]. На этом же допросе Ежов «признался», что являлся и английским шпионом.
В начале 1939 года Сталин считал, что необходимо организовать открытый процесс над заговорщиками из НКВД. Но после начала Второй мировой войны показывать слабость власти в СССР стало опасно. А именно такое впечатление создалось бы у иностранных наблюдателей, если бы на суде начали озвучивать признания о подготовке переворота и покушения на Сталина на Красной площади 7 ноября 1938 года. Видимо, поэтому открытого процесса не было.
11 июня 1939 года комиссар госбезопасности 3-го ранга Богдан Кобулов подписал постановление о привлечении Ежова к уголовной ответственности, составленное старшим следователем, лейтенантом госбезопасности Василием Сергиенко и утвержденное Генпрокурором СССР М. И. Панкратьевым. В нем, в частности, говорилось:
«Показаниями своих сообщников, руководящих участников антисоветской, шпионско-террористической, заговорщической организации – Фриновского, Евдокимова, Дагина и другими материалами расследования Ежов изобличается в изменнических шпионских связях с кругами Польши, Германии, Англии и Японии…
Подготовляя государственный переворот, Ежов готовил через своих единомышленников по заговору террористические кадры, предполагая пустить их в действие при первом удобном случае. Ежов и его сообщники Фриновский, Евдокимов, Дагин практически подготавливали на 7 ноября 1938 г. путч, который по замыслу его вдохновителей должен был выразиться в совершении террористических акций против руководителей демонстрации на Красной площади в Москве…»
После этого за Ежова взялись всерьез. Из его 11-томного уголовного дела N 510 следует, что допрашивали бывшего наркома заместитель начальника следственной части НКВД старший лейтенант госбезопасности Анатолий Эсаулов и капитан госбезопасности Борис Родос. Допросы проводились с применением «мер физического воздействия», то есть, проще говоря, Ежова страшно избивали. Поэтому не стоит удивляться тому, что он подписал все, что требовали следователи.
Ежов на допросе 30 апреля 1939 года показывал: «… взятые мной на работу в НКВД Цесарский и Шапиро безоговорочно выполняли любое моё задание, независимо от того, соответствовало ли оно интересам партии или нет.
Уже в 1938 году, когда оба они были практически вовлечены в широко проводимую нами вражескую работу по сознательному извращению карательной политики советского правительства, я сообщил им о создании заговорщической организации, выразив уверенность в том, что они примкнули к ней. Цесарский и Шапиро ответили мне полным согласием»[254].
18 – 19 мая 1939 года И. И. Шапиро дал новые показания:
«… Мне стало ясным, что Ежов замышляет, тщательно продумывает и подготавливает совершение государственного переворота и что для этого в заговорщическую организацию вовлечено большинство начальников отделов и начальников Управлений НКВД на местах…
Помню, например, оброненную им вскользь фразу (во время подготовки ягодинского процесса): «Тоже мне заговорщик, всё кичился своими организационными способностями; говно, а не заговорщик; так заговоры не организуют и не так нам надо готовиться». (Передаю примерный смысл фразы).
… 1. Основное внимание в деле подготовки и осуществления преступных заговорщических планов уделялось и шло в направлении обеспечения и расстановки преданных себе и готовых на всё людей. Основная ставка ставилась на ягодинские кадры, которые удалось Ежову сохранить от разгрома. В этом отношении резервом пополнения «своих» кадров служили работники с Северного Кавказа, так называемые «северокавказцы» или «евдокимовцы». Из числа их были выдвинуты начальники основных отделов (Дагин, Потапенко, Николаев, Вейншток, Антонов, Алёхин и др.).
…В деле обеспечения основных участков «своими» людьми Ежов большое значение предавал вопросу о возглавлении комендатуры Кремля «своим надёжным» человеком. К этому он неоднократно возвращался и был чрезвычайно доволен и удовлетворён, когда ему удалось провести на эту должность Рогова, рекомендованного Ежову Заковским.
…План расстановки «своих» людей Ежову полностью удалось провести. На основных участках работы были расставлены «свои» вполне надёжные кадры. В подготовке к осуществлению заговорщических задач главную ставку, насколько мне удалось наблюдать, ставил Ежов на 1-й и Особый отделы, возглавлявшийся «вполне преданным» Николаевым, а затем Фёдоровым.
…Борьба с врагами, разгром врагов представлялись не как результат борьбы партии с врагами советского государства, не как заслуга в этом деле партии и правительства, а как личная, исключительная заслуга Ежова.
…Ежовым подбирался компромат (в большинстве своём провокационный) на отдельных руководящих работников. Такой материал он хранил лично у себя в сейфе, ключ от которого находился у него и к которым (материалам) не имел доступа и я.
…Ежовым персонально на Цесарского было возложено рассмотрение так называемых «альбомных дел» (по массовым операциям). За вечер он совместно с Минаевым просматривал до 3 – 4 тысяч дел. Я как-то заметил ему, как можно так рассматривать дела, ведь такое рассмотрение дел – сплошное преступление. «Не преступление, а так надо… Ежов знает это не хуже тебя, вмешиваешься ты не в своё дело, – сердито ответил Цесарский.
…В частности, когда он вёл следственное дело Булаха и Кагана (зам. Люшкова) в их показаниях было указание на то, что массовые необоснованные аресты они вели во вражеских целях. Помню, как Ежов рассвирипел, прочтя эти показания, и приказал ему немедленно их переделать.
…Из бесед с ним я понял, что Николаев имеет общее задание – любого арестованного из военных представлять, как участника военного заговора, представив дело таким образом, что военный заговор имеет широкий характер и охватывает значительное количество комсостава и политработников, вплоть до среднего и младшего комсостава»[255].
На закрытом заседании Военной Коллегии Верховного суда СССР 4 февраля 1940 года И. И. Шапиро отказался от всех признаний. Как записано в протоколе заседания: «Председательствующий спросил подсудимого, признаёт ли он себя виновным.
Подсудимый ответил, что виновным себя не признаёт. В заговорщической организации он не состоял.
Он виновен в том, что, работая с Ежовым, он не разглядел его как врага народа и выполнял все его вражеские задания, слепо доверяя ему и, таким образом, не сознательно выполнял вражескую работу.
Он не раз высказывал Ежову и Фриновскому свои сомнения, а ему они говорили: «Ты оппортунист, ты не хочешь бороться с врагами народа».
Он, конечно, отвечает за слепое выполнение вражеских распоряжений.
Оглашаются выдержки из показаний подсудимого (л. д. 219, 220).
Подсудимый заявил, что это имело место, но он тогда не понимал, что это работа врагов. Относительно массовых арестов он неоднократно говорил Ежову. С Ежовым он совместно работал с 1934 г., а в секретариате НКВД он работал с апреля 1937 г.
Все его показания неверны. О разложении Рогова ему стало известно только после ареста Заковского.
…Председатель объявил судебное следствие законченным и предоставил подсудимому последнее слово.
Подсудимый заявил, что участником антисоветского заговора он не был. Он участвовал в проведении вражеской деятельности в органах НКВД, но он ещё не потерянный человек и может принести пользу своей работой. Вся беда в том, что на его жизненном пути ему встретился этот дьявол Ежов, авторитетом которого он был ослеплён»[256].
На следствии Ежов показал, что он готовил покушение на Сталина и захват власти к 7 ноября 1938 года, но доверять этим показаниям оснований не больше, чем любым другим, полученным с применением «мер физического воздействия». Тем более, что Ежов традиционно признался и в шпионаже по заданию польской и германской разведки.
«ХОЗЯИНОВ передал мне указания германской разведки о том, что в связи с освобождением меня от работы в НКВД и назначением БЕРИЯ наркомом внутренних дел германская разведка считает необходимым совершить убийство кого-либо из членов Политбюро и таким образом спровоцировать новое руководство НКВД.
В этот же период в самом Наркомвнуделе начались аресты активных участников возглавляемого мною заговора, и тут мы пришли к выводу о необходимости организовать выступление 7 ноября 1938 года.
вопрос: Кто это «мы»?
ответ: Я – ЕЖОВ, ФРИНОВСКИЙ, ДАГИН и ЕВДОКИМОВ.
вопрос: В чем должно было выразиться ваше выступление 7 ноября 1938 года?
ответ: В путче.
вопрос: Уточните, что за путч?
ответ: Безвыходность положения привела меня к отчаянию, толкавшему меня на любую авантюру, лишь бы предотвратить полный провал нашего заговора и мое разоблачение.
ФРИНОВСКИЙ, ЕВДОКИМОВ, ДАГИН и я договорились, что 7-го ноября 1938 года по окончании парада, во время демонстрации, когда разойдутся войска, путем соответствующего построения колонн создать на Красной площади «пробку». Воспользовавшись паникой и замешательством в колоннах демонстрантов, мы намеревались разбросать бомбы и убить кого-либо из членов правительства.
вопрос: Как были между вами распределены роли?
ответ: Организацией и руководством путча занимались я – ЕЖОВ, ФРИНОВСКИЙ и ЕВДОКИМОВ, что же касается террористических актов, их практическое осуществление было возложено на ДАГИНА. Тут же я должен оговориться, что с каждым из них я договаривался в отдельности.
вопрос: Кто должен был стрелять?
ответ: ДАГИН мне говорил, что для этих целей он подготовил ПОПАШЕНКО, ЗАРИФОВА и УШАЕВА, секретаря ЕВДОКИМОВА, бывшего чекиста-«северокавказца», о котором ДАГИН отзывался как о боевом парне, вполне способном на исполнение террористического акта.
По договоренности с ДАГИНЫМ, накануне 7-го ноября он должен был проинформировать меня о конкретном плане и непосредственных исполнителях террористических актов. Однако 5-го ноября ДАГИН и другие заговорщики из отдела охраны, в том числе ПОПАШЕНКО и ЗАРИФОВ, были арестованы. Все наши планы рухнули. Тут же считаю необходимым отметить, что, когда 5-го ноября Л. БЕРИЯ поставил вопрос в ЦК ВКП(б) об аресте заговорщиков из отдела охраны НКВД, в том числе – ДАГИНА, ПОПАШЕНКО и ЗАРИФОВА, я всячески старался отстоять этих людей и оттянуть их арест, мотивируя тем, что якобы ДАГИН и остальные заговорщики из отдела охраны нужны для обеспечения порядка в дни Октябрьских торжеств. Невзирая на это, ЦК ВКП(б) предложил арестовать заговорщиков. Так рухнули все наши планы.
вопрос: Учтите, что следствие потребует от вас выдать всех заговорщиков и террористов. Ни одного из этих изменников скрыть вам не удастся.
Отвечайте, какие меры вы предприняли к осуществлению террористических актов после провала ваших коварных замыслов?
ответ: В последних числах ноября 1938 года я был освобожден от работы в Наркомвнуделе. Тут я окончательно понял, что партия мне не верит и приближается момент моего разоблачения. Я начал искать выход из создавшегося положения и решил не останавливаться ни перед чем для того, чтобы: или осуществить задание германской разведки, убить одного из членов Политбюро, или самому бежать за границу и спасти свою шкуру.
вопрос: Как вы мыслили осуществить эти ваши намерения?
ответ: Теперь я решил лично подготовить человека, способного на осуществление террористического акта.
вопрос: Кого же вы привлекали для этих целей?
ответ: ЛАЗЕБНОГО, бывшего чекиста, начальника портового управления Наркомвода. Я знал, что в НКВД на ЛАЗЕБНОГО имеются показания о его причастности к антисоветской работе, и решил использовать это обстоятельство для вербовки ЛАЗЕБНОГО.
В одну из встреч в моем служебном кабинете в Наркомводе я сообщил ЛАЗЕБНОМУ, что на него в НКВД имеются компрометирующие материалы, что не сегодня завтра его арестуют и что ему грозит гибель.
Я сказал ЛАЗЕБНОМУ: «Выхода у вас нет, вам все равно погибать, но зато, пожертвовав собой, вы можете спасти большую группу людей». На соответствующие расспросы ЛАЗЕБНОГО я ему сообщил о том, что убийство СТАЛИНА спасет положение в стране. ЛАЗЕБНЫЙ дал мне свое согласие.
вопрос: Какое вы имели основание повести с ЛАЗЕБНЫМ столь откровенный разговор?
ответ: Вообще ЛАЗЕБНЫЙ за последнее время ходил как в воду опущенный, находился в состоянии безнадежности и не раз высказывал мысль о самоубийстве. Поэтому мое предложение он принял без колебаний. ЛАЗЕБНЫЙ согласился даже с тем, чтобы после осуществления террористического акта на месте преступления покончить самоубийством.
вопрос: Кого еще, кроме ЛАЗЕБНОГО, вы завербовали в качестве террористов?
ответ: Кроме ЛАЗЕБНОГО мною были подготовлены в качестве террористов мои старые друзья – КОНСТАНТИНОВ Владимир Константинович, начальник Военторга Ленинградского военного округа, и ДЕМЕНТЬЕВ Иван Николаевич – помощник начальника охраны Ленинградской фабрики «Светоч», которые дали мне свое полное согласие совершить террористический акт по моему указанию.
вопрос: Почему именно на ДЕМЕНТЬЕВЕ и КОНСТАНТИНОВЕ вы остановили свой выбор как на террористах?
ответ: Помимо длительной личной дружбы с КОНСТАНТИНОВЫМ и ДЕМЕНТЬЕВЫМ, меня связывала с ними физическая близость. Как я уже сообщал в своем заявлении на имя следствия, с КОНСТАНТИНОВЫМ и ДЕМЕНТЬЕВЫМ я был связан порочными отношениями, т. е. педерастией»[257].
Насколько можно доверять подобным признаниям? Ему, видите ли, германская разведка приказала убить кого-нибудь из членов политбюро. Сам он до этого додуматься не мог! Он якобы подготовил троих террористов для покушения на Сталина, но ни одной попытки убийства вождя они не предприняли. Даже не попытались. Он собирался бежать за границу, но никуда не побежал. Даже не пробовал. Кроме того, безграмотные сочинители признаний написали: «…германская разведка считает необходимым совершить убийство кого-либо из членов Политбюро и таким образом спровоцировать новое руководство НКВД». Спровоцировать на что? На разгром заговора? Видимо, они хотели написать «скомпрометировать руководство НКВД». Но, поскольку были мастерами провокаций, то и написали «спровоцировать».
Невозможно ни поверить в это полностью, ни полностью отвергнуть. Ежов мог готовить путч, мог стремиться к власти, но мог – не значит готовил. Правда, Николай Иванович был алкоголиком, гомосексуалистом и неврастеником. Это также могло способствовать его краху. Но, скорее всего, сам факт потери контроля за НКВД со стороны Сталина, когда в регионах с санкции Ежова и даже без неё расстреливали больше, чем разрешило политбюро, послужил причиной ликвидации «кровавого наркома» и групп чекистов, на которые он опирался. Ведь приказ Ежова № 00447 от 30 июля 1937 года устанавливал лимиты на расстрелы в 75950 человек, а расстреляно было (по этому приказу!) более 386 тысяч. То есть, в 5 с лишним раз больше, чем намечалось первоначально. Остальные расстреливались по национальным операциям и приговорам трибуналов. Механизм террора вышел из-под контроля и стал раскручиваться самостоятельно.
В показаниях бывшего оперативного секретаря ГУГБ НКВД СССР Вольдемара Августовича Ульмера на допросе 14 мая 1939 года есть такие признания: «Вопрос: Сформулируйте отчётливо содержание контрреволюционных замыслов заговорщической организации в НКВД. Ответ: Конечной целью заговора в системе НКВД являлось насильственное устранение существующих руководства партии и правительства. Создание в стране из числа заговорщиков нового «правительства» во главе с Ежовым, бывшим наркомом внутренних дел.
Что же касается распределения портфелей в будущем правительстве, то мне известна только роль Ежова, о которой я уже сказал и Фриновского, намечавшегося на роль наркома внутренних дел.
Вопрос: Когда вам об этом стало известно.
Ответ: О руководящей роли Ежова в управлении страной после намечавшегося государственного переворота и о назначении Фриновского Наркомвнуделом я был информирован разновременно Фриновским, Листенгуртом М. и Фёдоровым Н.
Для того, чтобы более полно ответить на этот вопрос, я изложу ряд конкретных фактов и бесед, которые показывают, что положение Ежова и Фриновского в наших заговорщических кругах предрешалось вполне определённо.
Летом 1937 года Фриновский, вызвав меня к себе в кабинет и, возвращая заготовленные мной проекты постановлений ЦК ВКП(б) о проведении операции по национальным колониям (афганцев, иранцев, греков и др.), сказал – напишите директиву. На мой вопрос, будут ли посланы в ЦК ВКП(б) проекты постановлений, ответил: «У нас есть свой секретарь ЦК, ничего никуда не посылайте, Ежов сам подпишет». Между тем, основные директивы по операциям до этого представлялись на решение ЦК ВКП(б).
В июне 1938 года при поездке на Дальний Восток, в пути от Москвы до Свердловска, в вагоне Фриновского за ужином присутствовали – я, Листенгурт М. А., Грушко Ю. М., Ушаков З., Миндаль С. Я., Колесников К. А., Мусатов Ю. Л., Лулов (бывший помощник начальника секретно-политического отдела ГУГБ НКВД) и Балаян С. Б. (бывший начальник отдела кадров НКВД).
Фриновский произносил тосты. В одном из тостов в честь Ежова, восхваляя его ум, организаторские таланты и заслуги, Фриновский сделал паузу и особо подчёркнуто сказал – нужна личная, повторяю, личная преданность Николаю Ивановичу Ежову.
Примерно в этот же период времени на моё замечание, следует ли информировать ЦК ВКП(б) о результатах операций по полякам, латышам и др., Фриновский мне сказал – никого не информируйте, Ежов знает и достаточно»…
…Планом подготовки государственного переворота предусматривалась целая серия актов измены, которые в общем своём сочетании должны были привести к логическому, с нашей точки зрения, завершению заговора, т. е. приходу заговорщиков к власти.
План этот, в основном, сводился к следующему:
1. К дискредитации мероприятий партии и правительства и Советской Конституции путём извращения или невыполнения этих мероприятий, организованного извращения карательной политики и допущения полного произвола.
2. К возбуждению в стране этим же путём массовых недовольств партией и правительством.
3. К сохранению в органах НКВД на руководящих должностях заговорщических кадров и насильственному устранению заговорщиков, провалившихся или ставших неугодными.
4. К овладению руководящими постами в гражданских наркоматах, путём внедрения туда заговорщических кадров.
5. К проведению вредительской подрывной деятельности внутри органов НКВД, направленной к развалу работы в заговорщических целях.
6. К подготовке насильственного устранения существующего руководства путём террористических действий.
Я хочу перейти сейчас к изложению наших практических действий и осуществления плана заговора.
Вопрос: Предварительно дайте показания об известных вам участниках заговора и ваших связях с ними.
Ответ: Мне лично известны следующие руководители и участники антисоветской заговорщической организации:
1. Ежов Николай Иванович – бывший народный комиссар внутренних дел СССР. О его руководящей роли в заговоре мне известно от Фриновского М. П.
2. Фриновский Михаил Петрович – бывший народный комиссар военно-морского флота СССР, известен мне как мой непосредственный руководитель по заговорщической подрывной работе.
3. Заковский Леонид Михайлович – бывший зам. наркома внутренних дел.
4. Курский Владимир Михайлович – бывший зам. Наркома внутренних дел (застрелился).
5. Каруцкий Василий Абрамович – бывший начальник секретно-политического отдела (застрелился).
6. Бельский Лев Николаевич – зам. народного комиссара путей сообщения, быв. заместитель наркома внутренних дел…
7. Листенгурт Михаил Александрович – бывший заместитель начальника 3 отдела ГУГБ НКВД. Известен мне как заговорщик со слов его самого и слов Фриновского.
8. Ямницкий – бывший зам. начальника УНКВД по ДВК, известен мне, со слов Листенгурта М. А. с характеристикой его как человека, многим лично обязанного Фриновскому.
9. Ушаков Зиновий – бывший пом. начальника Особого отдела ГУГБ НКВД, известен мне, со слов Фриновского как человек, которого он приблизил к себе и предполагает держать для ведения особо важных следственных дел в заговорщических целях.
10. Фёдоров Николай Николаевич – бывший начальник Особого отдела ГУГБ НКВД известен, с его же слов, как участник заговора и человек, близко стоявший к Фриновскому.
11. Николаев – Журид Николай Галактионович – бывший начальник Особого, потом 3-го отдела ГУГБ НКВД, известен, со слов Фриновского, и как человек, которому поручались следственные дела провалившихся и арестованных участников заговора.
12. Евгеньев Евгений Адольфович – бывший зам. начальника 3-го спецотдела НКВД, известен мне, с его же слов, что он пойдёт за Фриновским куда угодно.
13. Дагин Израиль – бывший начальник 1-го спецотдела ГУГБ НКВД известен как доверенный человек Фриновского по заговорщическим контрреволюционным делам.
14. Алёхин Михаил Сергеевич – бывший начальник 2-го спецотдела НКВД известен как участник заговора, выполнявший особо секретные задания.
15. Коста Мария Нестеровна – бывший помощник начальника секретариата НКВД, известна, со слов Фриновского как абсолютно преданный ему человек, умеющий хранить тайны, человек, которому можно доверять. Коста была известна Фриновскому по работе на Северном Кавказе и считала себя ученицей Курского и Фриновского.
16. Колесников Константин Александрович – бывший личный секретарь Фриновского в НКВД, его секретарь в наркомате военно-морского флота и затем – зам. начальника АХУ этого наркомата. Известен мне со слов Фриновского с характеристикой преданного ему своего человека, выполняющего его особые поручения. Колесников, до перехода его в распоряжение Фриновского, был личным секретарём и доверенным человеком арестованного заговорщика Миронова Сергея Наумовича – бывшего начальника УНКВД по Новосибирской области и затем последовательно работавшего полпредом СССР в Монголии и заведующим 2 Восточным отделом НКИД. Колесников был в курсе всего происходившего на квартире и даче Фриновского.
17. Лукьянов Николай Захарович – бывший сотрудник для особых поручений при Фриновском и затем – начальнмк части 3 отдела ГУГБ НКВД. Известен мне как близкий к Фриновскому человек, исполнявший его специальные задания по заговору.
18. Миндаль Семён Яковлевич – бывший для поручений при Фриновском и затем – зам. начальника секретариата наркомата военно-морского флота СССР. Известен мне со слов Фриновского как его доверенный человек с июня 1938 года.
19. Грушко Юрий Михайлович – бывший для поручений при Фриновском в НКВД и наркомате военно-морского флота. Известен со слов Фриновского…[258]
Получается, что готовились террористические группы, но ни одного теракта они не совершили. Якобы готовился переворот, но он так и не начался. Насколько правдивы такие признания?
Ульмер продолжал: «Согласно решения ЦК ВКП(б), НКВД должен был проводить операцию по ликвидации контрреволюционной базы и очищению страны от кулацких и уголовных элементов, ведущих активную контрреволюционную работу и систематически занимающихся уголовной деятельностью. Изданная по этому вопросу директива (оперативный приказ 447) соответствовал решению ЦК ВКП(б). Однако, в процессе его выполнения были сознательно допущены явные его извращения, а затем и полный произвол. Установленные ЦК ВКП(б) цифровые, количественные ограничения размаха операции в заговорщических целях были превышены в 4 – 5 раз; под категории кулацких и уголовных элементов, дела которых подлежали рассмотрению в упрощённом порядке на тройках, подводились участники контрреволюционных право-троцкистских, эсеровских и других групп и организаций, причём по их делам следствие проводилось на скорую руку; упрощённое рассмотрение дел и полная бесконтрольность были использованы для устранения нежелательных местным органам НКВД лиц. Были организованы полный произвол, нарушение и извращения самых элементарных положений карательной политики. Используя право упрощённого рассмотрения дел, руководители местных органов НКВД обратили его на разгром партийных и комсомольских организаций, на террор по отношению к населению, на создание массовых недовольств партией и правительством.
Весь этот чудовищный разгул поощрялся и направлялся Ежовым и Фриновским. Делалось это с клеветнической мотивировкой, что мы выполняем решение ЦК ВКП(б).
Учётом данных местам так называемых лимитов по кулацкой операции и человеком, у которого сосредотачивались материалы (докладные записки по операции) был я. Произведя подсчёт по областям этих лимитов, я доложил их Фриновскому. Последний выругал меня и сказал, что мои подсчёты – филькина грамота, что цифры – значительно больше и приказал мне справиться у Шапиро (секретаря Ежова). Из разговора по этому вопросу с Шапиро я узнал, что Ежов самостоятельно увеличил цифры лимитов, но сколько и кому Ежов дал лимитов по телефону, Шапиро точно не знает…
Когда из разных мест в прокуратуру стали поступать жалобы и заявления граждан о произволе, творимом органами НКВД, и прокуратура стала ставить вопрос о пересмотре некоторых дел и принятия мер к прекращению произвола, то Фриновский дал мне чёткую антисоветскую установку не обращать на эти требования внимания.
Отдельные представители Прокуратуры СССР приходили к Фриновскому за результатами своих запросов. Фриновский вызывал меня и, в присутствии прокурора, давал указание своевременно отвечать на письма от прокуратуры, а после ухода прокурора Фриновский мне говорил, чтобы я ответов не посылал.
Выполняя эту установку Фриновского, я тормозил дачу ответов прокуратуре и не принимал мер к производству расследования по требованию прокуратуры»[259].
Звучит это неправдободобно. Как бы не извращали практику террора Ежов и руководство НКВД, но решение попирать только что принятую конституцию и расстреливать без суда по спискам и лимитам исходило от политбюро ЦК ВКП(б) и её вождя И. В. Сталина. Хотя, разумеется, как обоснованно показал В. Н. Земсков 97,5 % населения СССР не подвергалось политическим репрессиям ни в какой форме.
Поверженного наркома превратили в «козла отпущения», вокруг него «выжигали землю». 21 января 1940 года были расстреляны: брат Ежова – Иван (1897 – 1940), племянники Ежова – Анатолий Николаевич (1911 – 1940) и Виктор Николаевич (1913 – 1940) Бабулины, телохранитель Ежова Василий Николаевич Ефимов (1898 – 1940), бывший особоуполномоченный при народном комиссаре НКВД Владимир Цесарский (1895 – 1940). 22 января был расстрелян сын 1-го заместителя Ежова в НКВД Олег Фриновский (1922 – 1940). 24 января был расстрелян бывший заместитель наркома НКВД Ежова Семён Жуковский (1896 – 1940). 25 января были расстреляны подруги жены Ежова: Зинаида Авельевна Кориман (1899 – 1940) и Зинаида Фридриховна Гликина (1901 – 1940). 27 января была расстреляна референт секретаря ЦК ВКП(б) Н. И. Ежова Серафима Александровна Рыжова (1898 – 1940). В том же январе 1940 года был расстрелян гомосексуальный партнёр Ежова Владимир Константинов. 2 февраля 1940 года расстреляли Роберт Индрикович Эйхе (1890 – 1940). 3 февраля 1940 года был расстрелян шурин Ежова Илья Соломонович Фейгенберг (1893 – 1940).
1 февраля 1940 года Сергиенко, ставший к этому времени майором и заместителем начальника следственной части НКВД, подписал обвинительное заключение по делу Ежова. Оно занимало семь машинописных страниц, но если сформулировать его коротко, то Ежова обвиняли в том, что он:
1. Являлся руководителем антисоветской заговорщической организации в войсках и органах НКВД.
2. Изменил Родине, проводя шпионскую работу в пользу польской, германской, японской и английской разведок.
3. Стремясь к захвату власти в СССР, подготавливал вооруженное восстание и совершение террористических актов против руководителей партии и правительства.
4. Занимался подрывной вредительской работой в советском и партийном аппарате.
5. В авантюристско-карьеристских целях создал дело о своем мнимом «ртутном отравлении», организовал убийство целого ряда неугодных ему лиц, которые могли бы разоблачить его предательскую работу, и имел половые сношения с мужчинами (мужеложство).
В тот же день Берия приехал в «Сухановку» и допросил Ежова. О чем они говорили, осталось неизвестным, но, скорее всего, Берия традиционно обещал бывшему наркому сохранение жизни в обмен на признание всех обвинений на суде. Ежов ему не поверил, потому что сам неоднократно давал такие обещания, не собираясь их выполнять.
2 февраля 1940 года на подготовительном заседании Военной коллегии Верховного Суда СССР было решено заслушать дело Ежова в закрытом заседании, без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей, с применением закона от 1 декабря 1934 года. Суд над Ежовым состоялся на следующий день. На суде Ежов отказался от своих следственных признательных показаний и заявил, что шпионом никаких разведок он не был, заговорщической деятельностью не занимался и террористического акта на Красной площади 7 ноября 1938 года не готовил. К моменту суда над Ежовым начальник Отдела охраны ГУГБ НКВД И. Я. Дагин и заместитель Ежова в НКВТ Е. Г. Евдокимов уже были расстреляны.
Поэтому ВКВС, вопреки собственному вчерашнему решению не вызывать свидетелей, вызвал бывшего первого заместителя Ежова в НКВД М. П. Фриновского. Тот подтвердил, что Ежов завербовал его в заговорщическую организацию и прочие признания на следствии. Ежов отвечал, что всё это клевета. В своем последнем слове он, в частности, сказал:
«После разговора с Берия я решил, лучше смерть, но уйти из жизни честным и рассказать перед судом только действительную правду. На предварительном следствии я говорил, что я не шпион, что я не террорист, но мне не верили и применяли ко мне сильнейшие избиения. Я в течении 25 лет своей партийной жизни честно боролся с врагами и уничтожал врагов. У меня есть и такие преступления, за которые меня можно и расстрелять, я о них скажу позже, но тех преступлений, которые мне вменили обвинительным заключением по моему делу, я не совершал…
Никакого заговора против Партии и Правительства я не организовывал, а, наоборот, все зависящее от меня я принимал к раскрытию заговора. В 1934 году, когда я начал вести дело «О кировских событиях», я не побоялся доложить в Центральном Комитете о ЯГОДЕ и других предателях ЧК. Эти враги, сидевшие в ЧК, нас обводили и ссылались, что это дело рук латвийской разведки. Мы этим чекистам не поверили и заставили их открыть нам правду и участие в этом деле правотроцкистской организации. Будучи в Ленинграде в момент расследования дела об убийстве КИРОВА, я видел, как чекисты хотели замазать это дело. По приезде в Москву я написал обстоятельный доклад по этому вопросу на имя СТАЛИНА, который немедленно после этого собрал совещание. При проверке партдокументов, по линии КПК и ЦК ВКП (б), мы много выявили врагов и шпиков разных мастей и разведок. Об этом мы сообщали в ЧК, но там почему-то не производили арестов. Тогда я доложил СТАЛИНУ, который, вызвав к себе ЯГОДУ, приказал ему немедленно заняться этими делами. ЯГОДА этим был очень недоволен, но был вынужден производить аресты лиц, на которых мы дали материалы. Спрашивается, для чего бы я ставил неоднократно вопрос перед СТАЛИНЫМ о плохой работе ЧК, если бы я был участником антисоветского заговора…
Придя в органы НКВД, я первоначально был один. Помощника у меня не было. Я вначале присматривался к работе, а затем уже начал свою работу с разгрома польских шпионов, которые пролезли во все отделы органов ЧК. В их руках была советская разведка. Таким образом, я, «польский шпион», начал свою работу с разгрома польских шпионов. После разгрома польского шпионажа я сразу же взялся за чистку контингента перебежчиков. Вот так я начал свою работу в органах НКВД. Я почистил 14 000 чекистов. Но огромная моя вина заключается в том, что я мало их почистил. У меня было такое положение. Я давал задание тому или иному начальнику отдела произвести допрос арестованного и в то же время сам думал: «Ты сегодня допрашивай его, а завтра я арестую тебя». Кругом меня были враги народа, мои враги. Везде я чистил чекистов. Не чистил их только лишь в Москве, Ленинграде и на Северном Кавказе. Я считал их честными, а на деле же получилось, что я под своим крылышком укрывал диверсантов, вредителей, шпионов и других мастей врагов народа»[260].
Выслушав последнее слово Ежова, суд удалился на совещание, после чего был объявлен приговор: «Военная коллегия Верховного Суда Союза ССР приговорила: Ежова Николая Ивановича подвергнуть высшей мере уголовного наказания – расстрелу с конфискацией имущества, лично ему принадлежащего. Приговор окончательный и на основании постановления ЦИК СССР от 1 декабря 1934 г. приводится в исполнение немедленно».
Ежова расстреляли уже 4 февраля. В том же феврале были расстреляны: бывший первый заместитель наркома внутренних дел СССР и бывшим нарком Военно-морского флота СССР М. П. Фриновский (1898 – 1940), бывший начальник Контрразведывательного отдела ГУГБ НКВД Н. Г. Николаев-Журид (1897 – 1940), бывший начальник Особого отдела ГУГБ НКВД Н. Н. Фёдоров (1900 – 1940), бывший начальник секретариата НКВД И. И. Шапиро (1895 – 1940) и другие.
О суде над Ежовым и его расстреле нигде не сообщалось. А в 1-ый том его уголовного дела была помещена следующая справка: «Приговор о расстреле Ежова Николая Ивановича приведен в исполнение в гор. Москве 4.02.1940 г. Акт о приведении приговора храниться в особом архиве 1-го Спецотдела НКВД СССР, том N 19, лист N 186.
Нач. 12 отделения 1 Спецотдела НКВД СССР лейтенант госбезопасности Кривицкий».
В 1998 году была предпринята попытка реабилитировать Ежова в связи с тем, что он был осужден не за те преступления, которые совершал. Но Военная коллегия Верховного суда РФ признала его не подлежащим реабилитации.
Загадка Ежова
Был ли он действительно заговорщиком? В качестве гипотезы деятельность Ежова и поддерживающих его кланов работников ЦК и НКВД можно рассматривать как проявление стремления номенклатурного сословия к захвату власти и отказу от даже формального следования интересам народа, именуемым «диктатурой пролетариата». Тогда таковой захват не удался, но номенклатура сумела взять реванш позже. С помощью длительной кампании компрометации идеалов служения обществу номенклатура сначала провозгласила «общенародное государство», а затем это самое «общенародное государство» разрушила. Бывшую общенародную собственность номенклатура и её союзники (криминал и либеральная интеллигенция) разворовали на куски, приватизировав ее.
Вполне возможно, что если бы к власти в СССР пришёл Ежов и его союзники, то крушение советского проекта произошло бы лет на 50 раньше. Но тогда этому помешал Сталин и его группа, чего либеральные интеллигенты до сих пор не могут забыть и непрерывно проклинают Сталина как заведённые. Политический смысл номенклатурных заговоров против социализма Сталин, как уже ранее цитировалось, расценивал так:
«Враги народа основной своей задачей ставили свержение советского строя, восстановление капитализма и власти буржуазии в СССР, который бы в этом случае превратился в сырьевой придаток Запада, а советский народ – в жалких рабов мирового империализма. Важное место в планах врагов народа занимали: подрыв экономической и военной мощи СССР, содействие иностранным агрессорам в деле нападения на СССР, подготовка военного поражения СССР.
Захватив власть и установив бонапартистские порядки в стране, опираясь на вооруженное ими контрреволюционное отребье, на уголовные и деклассированные элементы, эти презренные и жалкие предатели намеревались прежде всего отказаться от социалистической собственности, продав в частную собственность капиталистическим элементам важные в экономическом отношении наши хозяйственные объекты. Под видом нерентабельных ликвидировать совхозы и распустить колхозы.
Передать трактора и другие сложные сельскохозяйственные машины крестьянам-единоличникам, именуемым ими фермерами, для возрождения кулацкого строя в деревне.
Закабалить страну путем получения иностранных, займов. Отдать в концессию важные для империалистических государств наши промышленные предприятия. Отдать Японии сахалинскую нефть, а Украину – Германии»[261].
Знаменательно, что, по всей видимости, на Сталина «ежовщина» произвела не менее сильное впечатление, чем на общество. В разговоре с авиаконструктором Яковлевым Сталин обмолвился, что «Ежов был крысой, которая убила много невинных людей». Вождь в частных разговорах признавал, что большой террор нанес вред советскому государству: «Ежов плохо руководил НКВД. В него проникли антисоветские элементы, и они уничтожили многих невинных людей, наши лучшие кадры»[262].
Тогда потенциальных расхитителей-приватизаторов, скомпрометировавших советскую систему, удалось остановить. Но, вскоре после смерти Сталина, тот же сценарий продолжился. И всё, о чём говорил Сталин как о замыслах пятой колонны, воплотилось в жизнь. В наше время в России олигархическо-чиновничье правление, с яхтами и яйцами Фаберже для олигархов и нищетой для народа. С огромным и растущим числом чиновников и сокращающимся населением. С миллионными окладами и премиями топ-менеджеров, и ежедневными призывами к населению перечислить денег на лечение очередного больного ребёнка. С ростом карательных органов и сокращением числа школ и больниц.
Что примечательно, смена справедливого общества на классовое происходит относительно спокойно. Что первобытного коммунизма на рабовладение, что социализма на капитализм. Стоит только вспомнить как легко пали социалистические режимы в Польше, ГДР, Чехословакии, Венгрии, Болгарии, Албании, Югославии, СССР. Только в Румынии и России свержение социалистических режимов сопровождалось вооружёнными столкновениями, и то локальными и кратковременными. А вот смена классового общества на справедливое, или даже попытка такового, требует революции и сопровождается грандиозными войнами и кровопролитиями. От восстаний рабов и крестьянских войн до буржуазных и социалистических революций, сопровождавшихся многолетними гражданскими войнами. Достаточно вспомнить Россию, Украину, Китай, Вьетнам, Никарагуа и т. д.
Вероятно, это объясняется ярко выраженным животным характером классовых обществ. Руководителям и функционерам которых разум не указ, они следуют своим инстинктам алчности и доминирования. Справедливое же общество основано на разумном учёте интересов всех его членов. Поэтому его руководители основывают свои действия не на инстинктах, а на разумных основаниях. Поэтому в справедливом (бесклассовом) обществе, как только появляется сомнение в его эффективности, легко возникает желание «улучшить» общество с помощью разделения его на классы. А как только появляются антогонистические классы и их интересы, то перейти к бесклассовому обществу становится уже невозможно без кровавой бойни. Потому что имущие власть и собственность готовы скорее уничтожить вообще всё, чем уступить это всё народному большинству. Такова суровая историческая закономерность. И один из уроков того исторического контекста, в котором действовал Николай Ежов.