Так закончилась эта трагическая попытка повернуть ход российской истории в новое русло и ускорить процесс модернизации страны насильственным путем. В итоге правительство стало относиться к радикальным реформам еще с большей опаской, чем прежде. Вместе с тем дело декабристов не пропало даром, положив начало антиабсолютистскому и антикрепостническому освободительному движению, искоренить которое не было уже дано никому.
Апогей самодержавия. Расправа с декабристами, а затем с участниками польского национального восстания 1830–1831 гг. стала своего рода камертоном всего 30-летнего царствования Николая I (1825–1855). Этого красавца двухметрового роста с поистине царственной внешностью готовили не к трону, а к военной карьере. Его идеалом была образцовая казарма с ее строгим порядком и беспрекословным повиновением подчиненных своим отцам-командирам. Именно так, по-военному, и управляли Россией Николай и его команда, в которой было особенно много генералов. Новому царю нельзя было отказать в здравом смысле, огромной работоспособности, чувстве ответственности за вверенную ему, как он полагал, самим Богом великую империю и даже в известной патерналистской заботе о благе ее подданных. Однако ему сильно вредили безграничная самоуверенность, прямолинейность мышления и поступков, ограниченность кругозора.
Характерными чертами Николая I как политика были прагматизм, великодержавный русский национализм, стремление к максимально возможной централизации государственного управления и наивная вера в то, что у него хватит сил и способностей лично контролировать все стороны жизни российского общества (отсюда вытекало, в частности, расширение масштабов деятельности императорской канцелярии как второго, неофициального правительства России).
Политика Николая I была типичной политикой сильной руки, рассчитанной на устрашение россиян и их зарубежных соседей и на подавление всякого инакомыслия. «Подморозив» Россию, он придал внешнему фасаду империи вполне европейский вид, за которым скрывались, однако, нищета народа, отсутствие элементарного порядка и вопиющее казнокрадство. Недаром посетивший Россию в 1839 г. французский маркиз А. де Кюстин сравнивал ее с замком Спящей красавицы, погруженным в глубокий столетний сон. Здесь есть все, писал он, но нет свободы, а значит, нет и жизни. Поистине убийственно звучала и характеристика николаевской России, данная уже после смерти императора одним из высокопоставленных царских сановников, П. А. Валуевым: «Сверху блеск, внизу гниль».
Вместе с тем Николай I отнюдь не был тупым реакционером, «Чингисханом с телеграфом», как однажды назвал его крупнейший оппозиционный публицист того времени А. И. Герцен. Для него не были секретом многочисленные изъяны российской бюрократической системы, моральные пороки общества, техникоэкономическая и культурная отсталость страны. Вот почему наведение порядка в России он понимал не только как усиление имперского начала и укрепление правительственной власти, но и как осторожное реформаторство, не затрагивающее, однако, устоев самодержавия и крепостного права. Оставаясь в рамках военно-феодально-бюрократической парадигмы, Николай старался «подтянуть» Россию к Европе (не теряя при этом национального лица), поддержать отечественную экономику, укрепить идеологические основы самодержавия. Сделал он в этом направлении немало, но неизмеримо меньше, чем это позволял огромный естественно-природный, человеческий и интеллектуальный потенциал, которым при всей ее отсталости обладала Россия. Поэтому, загнав вглубь противоречия российской действительности, показателем остроты которых было движение декабристов, Николай I невольно ускорил крах крепостной системы, наступивший вскоре после его смерти.
При проведении своего внутриполитического курса Николай I прошел через два важных рубежа — упоминавшееся выше польское восстание, революции 1830 г. во Франции и Бельгии и революционные потрясения 1848–1849 гг. в целом ряде европейских стран, на которые российский император откликнулся прямым военным вмешательством в освободительную войну в Венгрии.
Эти события еще более укрепляли консервативные настроения царя, которого не могли не настораживать также рост крестьянских волнений (около 2 тыс. за вторую четверть XIX в.) и начало распространения среди российской интеллигенции социалистических идей, заимствованных с Запада. Заметим, что этот социальный слой, в котором наряду с представителями дворянства становилось все больше выходцев из среды духовенства, мещан и даже крестьян («разночинцев»), заметно набрал в 30-50-е годы XIX в. силу и доставлял правительству все больше беспокойства своими вольнолюбивыми настроениями и растущими амбициями, явно выходившими за рамки николаевских порядков.
Тщательно изучив следственные дела декабристов, император и его окружение составили достаточно ясное представление о наиболее острых вопросах российской жизни, требовавших скорейшего вмешательства верховной власти. Николай I, который, будучи еще великим князем, грозил «вогнать в чахотку всех философов», прежде всего принял срочные меры к пресечению крамольных настроений в дворянско-чиновничьей, интеллигентской и студенческой среде. «Чугунный», как его называли, цензурный устав 1826 г., университетский устав 1835 г., лишивший профессоров их былой самостоятельности и усиливший правительственное вмешательство в жизнь высшей школы и полицейское наблюдение за студентами; преследование А. И. Герцена, Н. П. Огарева, П. Я. Чаадаева, В. Г. Белинского, М. А. Бакунина и других прогрессивных общественных деятелей; разгром во второй половине 40-х годов Кирилло-Мефодиевского общества в Киеве и петербургского социалистического кружка петрашевцев, — все это звенья одной цепи, ярко характеризующие охранительное направление политики Николая I.
Особо следует сказать о созданном в 1826 г. по инициативе генерала А. Х. Бенкендорфа и просуществовавшем до 1880 г. III отделении императорской канцелярии. Среди его многочисленных функций наряду с политическим сыском, цензурой, наблюдением за иностранцами и т. д. была и борьба с различными служебными злоупотреблениями государственных чиновников. В распоряжении начальника III отделения (им был сначала Бенкендорф, а потом князь А. Ф. Орлов — оба личные друзья Николая I) находились Особый корпус жандармов в составе 4–5 тыс. человек и целая сеть тайных агентов, тогда как в самом этом учреждении в середине XIX в. служило всего 40 чиновников.
В 30-е годы происходит оформление идеологической доктрины самодержавия. Министр народного просвещения С. С. Уваров, за которым стоял сам Николай I, выразил ее в известной формуле: «Православие, самодержавие, народность». Под последней понимались приверженность русским патриархальным традициям и противопоставление верности простого народа престолу дворянско-интеллигентскому вольномыслию. Насаждая эту доктрину, получившую название «теория официальной народности», правительство стремилось привести мысли россиян к некоему «общему знаменателю», внушив им идею превосходства России над другими странами, уже зараженными опасными либеральными и социалистическими идеями. Верноподданным царя внушалось, что их история поистине удивительна, настоящее — более чем великолепно, а будущее превосходит все, что может нарисовать самое пылкое воображение.
Не случайно именно при Николае I Россия обрела в 1833 г. свой новый национальный гимн «Боже, царя храни!» (текст В. А. Жуковского, музыка А. Ф. Львова). История, литература и искусство были поставлены на службу императорской власти, хотя в полной мере подчинить интеллектуальную элиту своей воле Николаю так и не удалось, и проблема «власть и интеллект» приобретала постепенно в России все большую остроту.
Ведущую роль в укреплении самодержавного строя Николай I отводил кодификации законов, представлявших собой настоящую «рассыпанную храмину» из тысяч принятых после составления Уложения 1649 г. законодательных актов, которые часто просто не согласовывались друг с другом, что мешало работе государственного аппарата и судов и открывало широкую дорогу разного рода злоупотреблениям.
Расставшийся со многими либеральными увлечениями своей молодости М. М. Сперанский возглавил поистине титаническую работу целой группы юристов, результатом которой стали многотомные «Полное собрание законов Российской империи» (1830) и 15 томов «Свода законов Российской империи» (1833), где были собраны все действующие законодательные акты. Однако Николай I не поддержал намерения Сперанского приступить к составлению нового Уложения законов, опасаясь, как бы он «не наделал таких же проказ, как в 1810 г.».
В 30-40-е годы был принят также ряд мер, направленных на качественное улучшение состава главной опоры самодержавия — дворянского сословия, непрерывно пополнявшегося за счет наиболее отличившихся офицеров и чиновников недворянского происхождения. Николай I несколько поднял планку чинов, получение которых давало право на личное и потомственное дворянство, а также повысил имущественный ценз, необходимый для участия в местных дворянских собраниях. По примеру Петра I царь учредил майораты — заповедные, не подлежавшие дроблению между наследниками имения, что должно было ослабить тенденцию к оскудению старинных дворянских родов, которая очень беспокоила правительство.
Но главным в николаевской России по-прежнему оставался крестьянский вопрос. Николай I понимал, что сохранение крепостного права не только не украшает его империю в глазах отечественного и особенно зарубежного общественного мнения, но и становится экономически невыгодным, не говоря уже о постоянной угрозе социального взрыва. Однако широко распространенные в помещичьей среде крепостнические настроения заставляли власти проявлять в этом вопросе особую осторожность. Поэтому решено было начать с реформы государственной деревни, осуществленной в 1837–1841 гг. генералом П. Д. Киселевым, который имел блестящее боевое прошлое, был знаком с идеями декабристов и являлся убежденным противником крепостничества. Было создано Министерство государственных имуществ с разветвленной системой местных органов, которое и должно было отныне заниматься хозяйственным и бытовым устройством государственной деревни. Часть крестьян переселили в губернии, где было больше казенных земель, что позволило несколько увеличить их наделы. Началось строительство дорог и мостов, открывались школы и больницы, ветеринарные и агрономические пункты, широко внедрялись (несмотря на сопротивление крестьян) посевы новой для России культуры — картофеля. В целом реформа Киселева имела, бесспорно, положительное значение для многих миллионов государственных крестьян.