А Константин уже заканчивает говорить. Теперь на пир всех приглашает, а награжденных просит за свой княжеский стол. Кстати оно для Николки. Уж очень ему захотелось еще один вопрос князю задать, прямо язык зачесался. Вот на пиру и… Или сейчас спросить, пока одни посреди площади? А-а, была не была.
– Княже, а ты-то как же? – выдавил из себя тихонечко, но Константин услышал, поближе подошел, взглянул непонимающе.
– А что я? – переспросил.
– Ну, с орденами этими, – заторопился Николка. – Кто Мстислава Удатного уйти уговорил – нешто не ты? Я-то лишь позовником послужил, да и то с твоим заклятьем бояться нечего было. А потом ты и Ростиславль боронил крепко, опять же и рвы выдумал тайные, и много еще чего измыслил. Да и в лесу потом… Думаешь, я не понял, что ты от всех прочих беду отводил? Я бы сразу сказал о том, еще тогда, но ты меня с собой взять согласился, потому лишь и промолчал. Да тебе, если подумать, не один, а враз два их на шею повесить надобно.
– Я – князь, Николка. Это обязанность моя – землю от всех ворогов беречь, да еще судить по совести татей и прочих умышляющих, – медленно, чуть улыбаясь, произнес Константин. – Так что я лишь свой долг исполнял, не больше. А ты смелость проявил, отвагу. Ведомо ли тебе, что у нас, оказывается, всего одна ночка и была для той встречи. Упусти мы ее – и все. А упустить запросто могли, если бы ты не расстарался. Так что твое у тебя на груди по заслугам. Иди, покрасуйся перед Радомирой. До пира времени еще много, так что успеешь.
Вот тут Николка чуть не ахнул. А про нее откуда князь знает? Это ж тайна сокровенная, в которой он даже самому себе сознаться стесняется. Хотя если Константин Володимерович с силами неведомыми знается, то тут тоже дивиться нечему.
– Да видел я разок, как у тебя глаза горели, когда ты на нее смотрел, – печально усмехнулся Константин, ответив на молчаливый вопрос, светившийся в простодушных глазах парня. – Так что иди – беги быстрее к ее крыльцу и… будь счастлив. За двоих будь, – добавил он почти шепотом. – За себя и за меня.
– В сердешных делах каждый токмо за себя счастлив может быть, – возразил робко Николка, не поняв грустной княжеской иронии.
– Ну что ж, тогда за себя одного попробуй, – не стал спорить Константин.
Вопрос же, который по своей наивности паренек задал, Константину только за этот вечер еще два раза выслушать довелось. Один раз – когда его, смущаясь, Юрко Золото задал. Ну, с ним полегче. От Вячеслава же так легко не отделаешься. Друг Славка иногда самым настоящим репейником становился.
– Ну хорошо, – вздохнул Константин. – Вот тебе, воевода ты мой верховный, кто орден вручал?
– Ты, разумеется, – даже удивился столь наивному вопросу Вячеслав.
– А изображен на нем кто?
– Тоже ты.
– А теперь ответь – мне его кто вручать будет, а? Ты представь, представь себе эту картинку. И тебе не кажется, что в этом случае по сравнению с моей дурью четыре геройские звезды Брежнева просто побледнеют?
Вячеслав представил. Но спустя минут пять – сразу, как только руки от живота убрал и икать от смеха перестал, – рацпредложение внес:
– А давай мы специальную медаль, нет, лучше орден, состряпаем, но на обороте карту Руси вместо тебя выбьем и напишем что-то типа «Князю Константину – от благодарной Руси». Нет, а чего – здорово же будет?
И так Вячеслава эта новая идея захватила, что Константин понял – так просто ему от друга не отделаться и не отшутиться. Не хотелось, а пришлось тайную причину назвать.
– Вот ты за эту войну сколько душ погубил? – спросил для начала.
– Ну, началось, – иронично присвистнул главный воевода. – Ты, часом, в прокуратуре не подрабатываешь, княже?
– Не понял, – искренно удивился Константин.
– Чего ж тут неясного. Комитет солдатских матерей тебе разве на меня заявку не делал? Или ты и сам не знаешь, что войны без жертв не бывает. Да, мог я мир с половцами заключить. Тогда бы, разумеется, последние сотни погибших в живых бы сейчас были. Зато что потом? А потом…
– Дурак ты, Славка, и уши у тебя холодные, – перебил его Константин. – Я тебя ни в чем не виню. Наоборот, я в восторге, как ты время тянул, силы на Рясском поле стягивая. Классика. Суворов лучше тебя не развернулся бы. А хребет половцам ломать было нужно – с этим вообще глупо спорить. Вот и получается, что все погибшие ушли из жизни не по твоей вине. Ты все, что только мог, со своей затяжкой времени для них сделал. Зато у меня картина иная. Если бы я не зарвался, то минимум сотню с лишним шикарных ребят уберег бы.
– Вначале ты тысячу уберег, – возразил Вячеслав. – Нет, даже не так. Одним тем, что ты Мстислава Удатного уговорил – не одну, а все десять тысяч сохранил. Добавь к этому аферу со своей казной. Это тоже тысячи, а то и десятки тысяч мужиков да баб. Половцы запросто до Рязани бы дошли, если бы не ты. Теперь от итого числа минусуем полторы сотни и получаем… Семь на восемь множим, а потом на три с четвертью… Словом, до фига получаем, причем со знаком плюс. И вообще – ты на пиру или кто? Улыбайся, княже, на тебя ж народ глядит. Кстати, ты новую балладу Стожара о своих деяниях не слыхал? – заговорщически шепнул он другу.
– Да нет, – удивился Константин. – А что, уже есть?
– Он меня спрашивает, – тут же надел воевода маску старого одесского еврея. – Он задает вопрос, хотя тут надо только слушать. Конечно, я могу изложить ее краткое содержание, но разве ж у меня получится перевести глубинный смысл поэзии на будничный язык банальной прозы. Я буду только размазывать белую кашу по чистому столу, и ничего хорошего из этого таки не выйдет.
– А ты попробуй, – предложил Константин.
– Ну, только если совсем немного, – кокетливо заметил Вячеслав. – Так вот, дело было так. Сеча. Идет бой между твоей дружиной и Ярославовой. И вдруг… – дальнейшее он изложил на ухо другу.
Через несколько секунд оба весело смеялись.
– Но вообще-то это больше порнухой какой-то отдает, – вытерев выступившие слезы, заметил Константин.
– Зато в каком выгодном ракурсе ты, и в каком невыгодном свете, точнее позе, он, – возразил Вячеслав. – Ты погоди, погоди. Про вас с ним скоро вообще анекдоты рассказывать станут. Будете такая же сладкая парочка, как Брежнев с Никсоном или Горбачев с Рейганом.
– Или Чапаев с Петькой, – добавил князь.
– А что? Между прочим, замечательная идея, – не стал спорить воевода. – Но на данный момент у меня есть соображения получше. Надо подойти к Стожару и тихо попросить, чтобы он исполнил твой бледный пересказ текста о ведьме и ведьмаке в своей яркой и образной литературной манере. Пошли, пошли, – потащил за собой друга Вячеслав, приговаривая на ходу: – Я знаю, что если попросишь ты, то он железно не откажет…
Но веселились ныне не только в княжеском тереме. Ликовала вся Рязань. Да что там Рязань – от невиданного урожая, который будто кто и впрямь наворожил, по всем селищам народ пьяный от радости ходил. Опять же все дела закончились, горячие денечки в поле позади – чего не повеселиться? К тому же не просто так, а на веселых свадебках, кои завсегда об эту пору устраивались.
О том же, что там потом грядет, мало кто задумывался. Пословицу, по которой день прошел и слава богу, не вчера выдумали – давным-давно.
Да и не у народа о грядущем голова болеть должна, а у князя – ежели он настоящий, конечно. Им-то что, под Константином грех жаловаться – самый всамделишный попался, как есть доподлинный. Вон как лихо всех одолел, включая половцев. Теперь надолго забудут поганые, как по рязанским землям бродить. А это значит что? Да то, что можно жить спокойно.
Коли уж и степняки укорот получили, то теперь и вовсе бояться некого. Изо всех ханов только один и остался в силе – Данило Кобякович. Да и тот в шуринах у рязанского князя, который в это лето так ему угодил, что лучше некуда. Не зря половецкие пастухи прямо перед осенней грязюкой сразу два табуна к Рязани пригнали, и в каждом не меньше тысячи голов. Отдарился, стало быть, Данило Кобякович.
А за что, о том старший над пастухами сказал, передав рязанскому князю изустно слова хана:
– Ныне весь Дон твой, княже. Володей. А мне и остальных пастбищ в степи хватит. Просторно сейчас в ней. На славу ты потрудился этим летом. Теперь живи да радуйся на долгие лета.
Слова эти мигом по всему княжеству разлетелись, присказкой стали. То и дело их повторяли:
– Живи да радуйся.
Это в перерывах между песнями звонкими да плясками бесшабашными на свадебках веселых.
К тому же и епископ новый, владыка Мефодий, который по осени на Рязань прибыл, об этом говорит. «Бог есть любовь» – доподлинные его слова.
А уж кому-кому, а ему виднее. Чай, он к вседержителю поближе иных прочих стоит – зря не скажет. Это у него чин новый да имечко поменялось из-за сана монашеского, а сам он хорошо всем известен. Давно уже о нем добрая слава по всему княжеству идет. Такого не грех и послушать сходить, и куну лишнюю в церковную кружку опустить, и поступить, как он советует.
А раз бог есть любовь, то что это значит? От земной-то любви до венца – шажок малый. Иначе-то нельзя, потому как это уже блуд, срамота и грех смертный будет. Венец же, в свою очередь, свадебку означает. Вот мы и сызнова к тому же самому пришли. Получается, что не просто так народ веселится, а по божьему благословению.
Лоб же морщить о том, что какая-нибудь напасть может в следующее лето приключиться, непривычно, да и ни к чему.
И вообще, чего зря креститься, если гром не грянул?
Константин же вовсе стыд утеряша, с той диавольской печати своей учал отиск делать и оным отиском учиниша своих людишек клеймити, аки скотину, души их диаволу в нети вручахом. Те же, яко овцы неразумны, сии отиски, видом яко кругляки, носища на шее явно и хваляся оными пред прочими.