На Западе эллинизация местных традиций произошла, по-видимому, еще раньше. В Карфагене эллинизация культуры имела место уже в начале IV в. до н. э (Циркин, 1987, 164–165, 228–236, 247). В этом же направлении могли действовать и гадитанские жрецы. Хотя в гадитанском храме и существовало определенное недоверие к иностранцам, все же полностью изолироваться от контактов с ними храм не мог. Это видно из слов Эвктемона (Av. Or. Mar. 358–363) о том, что иноземцы должны были покидать святилище как можно скорее. Уже говорилось, что еще большее неприятие иностранцев не помешало иудеям считать себя братьями спартанцев. Поэтому и связь событий своей истории с событиями истории эллинской, особенно таким важным как Троянская война, могла быть установлена западными финикийцами, и эту «привязку» античные авторы могли заимствовать у них. Еще важнее то, что даты, не связанные с этой войной, как сведения Псевдо-Аристотеля и Плиния, относятся фактически к тому же времени.
Таким образом, нет оснований сомневаться в историчности традиции, которая приписывает первый этап финикийской колонизации концу XII — началу XI в. до н. э. (ср.: Delcor, 1995, 340), но это не означает, что ей не предшествовал этап предколонизации. Уже говорилось о следах финикийского присутствия в Эгеиде и более далеких странах, относящихся к XIV–XII вв. до н. э. Интересен в этом отношении рассказ Диодора (V, 35, 4–5), который повествует о финикийских плаваниях в Испанию ради приобретения серебра, которое затем продавалось в Грецию, Азию и другие страны, что приносило огромные доходы. Этот автор под Азией явно подразумевает римскую провинцию Азии, т. е. западную часть Малой Азии. Диодор приводит анекдот, где говорится, что для погружения большего количества серебра финикийцы обрубили якоря своих кораблей и заменили их серебряными. Тот же анекдот рассказывает и Псевдо-Аристотель (de mir. ausc. 135). И только после этих плаваний, которые финикийцев весьма обогатили, они приступили к созданию колоний, это подтверждает существование предколонизации (Moscati, 1983, 1–7; Wagner, 1983, 9–14, 18–22). Правда, относится эта предколонизация ко времени, предшествующему основанию Гадеса и других колоний в последней четверти XII в. до н. э. Как уже говорилось, важнейшей причиной колониальной экспансии финикийцев на этом этапе являлось стремление «снять» демографическое напряжение. Однако это было использовано финикийцами, и прежде всего тирийцами, для приобретения значительных экономических выгод. Фукидид (VI, 2, 6), Диодор (V, 20, 1; 35, 3) и Псевдо-Аристотель (de mir. ausc. 135) подчеркивают торговый характер деятельности финикийцев. Важнейшей целью их торговли были драгоценные металлы. Недаром конечными пунктами путей колонизации являлись Фасос с его золотом и Южная Испания с ее серебром. Плиний (VII, 197) и Страбон (XIV, 5, 28) приписывают разработку или даже открытие Пангейских золотых рудников во Фракии тирийцу Кадму. Может быть, финикийцы перебрались и на фракийское побережье? В таком случае возникает вопрос: а не было ли хотя бы доли истины в старом утверждении Ф. К. Моверса о финикийцах во фракийской Абдере, одноименной с финикийской колонией в Испании (Movers, 1850, 284)? Если Лике был действительно основан между двумя неудачными попытками основать Гадес, то его задачей явно было заиметь плацдарм на пути к испанскому серебру. Вероятно, промежуточные пункты имели своей целью обеспечить эти пути. Но и сами они, по-видимому, играли определенную роль в торговле, поставляя в метрополию серебро и золото, хотя и в меньшей степени, чем Испания и Фасос, а также пурпурные раковины и хлеб (Meltzer, 1879, 86–89, 448–450; Huxly, 1972, 36–37). В обмен финикийцы продавали масло, различные безделушки и αθυρματα (Diod. V, 35), т. е., вероятно, разукрашенные ткани, амулеты, изделия из слоновой кости и тому подобные вещи (Parrot, Chehab, Moscati, 1975, р. 147; Blazquez, 1975, 44–45). Перед нами типичная колониальная торговля, какую вели много позже карфагеняне на берегах Африки (Her. IV, 196). Подобная торговля не требует сравнимого уровня социально-экономического развития партнеров и может сводиться к «немому обмену», что и делали карфагеняне.
В некоторых случаях финикийцы могли и сами эксплуатировать рудники. Так было на Фасосе. Геродот (VI, 47), упоминая об этом, использует слово κτισαντες (причастие от глагола κτιζω), которое он всегда употребляет, говоря об основании города или о первом поселении на данной территории (например, I, 16; II, 99; IV, 144). Поэтому и в данном случае можно считать, что для Геродота финикийцы были основателями фасосских рудников.
Финикийцы основывали и простые опорные пункты для ведения торговли или обеспечения ее безопасности. Важную роль играли храмы, некоторые из которых, как например, храм на Фасосе, сами могли выступать как организаторы производства. Но в это время создавались и настоящие колонии с постоянным населением. Фукидид (VI, 2, 6), говоря о поселении финикийцев на Сицилии и окружающих островках, использует глагол οικεω (в виде имперфекта ωκουν), что свидетельствует о создании не временных портов торговли, а о колониях с постоянным населением. В еще большей степени эта связь видна в случае с Гадесом и Утикой. Последняя, как уже говорилось, была выведена ради уменьшения количества населения и высылки молодежи. Эта мера была бы бессмысленной, если бы речь шла о временной фактории, жители которой должны были вернуться на родину. Гадес в условиях враждебного окружения, о чем, как говорилось выше, свидетельствуют предыдущие неудачные попытки обосноваться на испанском берегу, мог существовать только как прочный пункт с постоянным населением.
Итак, выделяется четко обозначенный во времени и пространстве первый этап финикийской колонизации. Отсутствие в настоящее время археологических раскопок не может быть доказательством его несуществования. Во-первых, корпус археологических источников — «открытый», и вполне возможны новые находки. Еще сравнительно недавно начало финикийской колонизации в Испании относили к VI в. до н. э., а сейчас на основании именно археологических исследований можно с уверенностью говорить, по крайней мере, о VIII в. (Martin Ruis, 1995, 17–23) — Во-вторых, сам характер финикийского экспорта был в то время таков, что оставлял довольно мало археологических следов.
В XI в. до н. э. финикийская колонизация прекратилась. На Востоке произошли важные изменения. После Тиглат-Паласара I ассирийские цари уже не совершали походов за Евфрат, и Ассирия вскоре вновь вступила в полосу упадка. Должно было пройти несколько веков, прежде чем финикийцы снова ощутили ассирийскую угрозу. Произошли изменения и самих границ Финикии. Взаимоотношения ханаанеев и завоевывавших их евреев и арамеев стали более «цивилизованными», что, видимо, привело к прекращению эмиграции первых на финикийское побережье. Устанавливаются даже связи между финикийцами и евреями, обосновавшимися в северной части Палестины — в Галилее (Kochavi, 1985, 57–58; Mazar, 1985, 62–64). Более открытыми к контактам со своими семитскими соседями стали филистимляне, которые сами все более семитизировались, принимая западносемитскую культуру, включая религию и ономастику (Kempinski, 1987, 20–24). В их городах появляются явные следы мирного сосуществования между филистимлянами и финикийцами. Чекеры ослабли и не могли более угрожать финикийцам. Раскопки показали, что в их поселениях, в том числе в их столице Доре, выявляется ясный слой разрушения, а в более верхнем слое появляются уже финикийцы. Это свидетельствует о завоевании Дора финикийцами (Stern, 1990, 30–32). Так что демографическое напряжение само по себе резко уменьшилось, и финикийцы получили возможность «снимать» его остатки вблизи самой Финикии.
Были достигнуты и экономические цели колонизации — установлены торговые пути, по которым шло на Восток прежде всего золото и серебро. Торговля этими товарами значительно обогатила Тир. Именно этот город, выведший все финикийские колонии в Средиземноморье, стал главным пунктом связи Ближнего Востока с дальним западом Средиземноморья. Тир, образно говоря, превращается в «Лондон древности» (Chehab, 1970, 35).
Глава 7Финикия в начале I тысячелетия до н. э
Установление связей с Дальним Западом обогатило Тир. Город на какое-то время становится важнейшим торговым центром Средиземноморья. Однако изменения передвижения греческих племен после крушения микенских государств стали нешуточной угрозой для тирских позиций в Эгейском бассейне. Об этом свидетельствует рассказ Афинея (VIII, 360) о событиях на Родосе. Греки, возглавляемые Ификлом, высадившись на Родосе, приступили к изгнанию оттуда финикийцев. Последние укрепились в Ахее и, имея свободный доступ к воде, упорно сопротивлялись осадившим их грекам. И лишь с помощью хитрости и подкупа греки заставили финикийского предводителя Фаланта согласиться на договор, гарантировавший финикийцам свободный уход с острова.
Этот рассказ примечателен во многих отношениях. Сам Афиней ссылается на родосского историка Эргия, написавшего историю своей родины. Поэтому можно думать, что этот рассказ, несомненно восходящий к местным источникам, представлял одну из начальных глав этой истории. Разумеется, едва ли можно его воспринимать как полностью исторический: имена, там встречающиеся, относятся скорее к мифологической сфере. Но в самом рассказе нет ничего сверхъестественного. Примечательно название «Ахея». Этот топоним вызывает споры. По мнению многих исследователей, Ахея — акрополь Ялиса (Meyer, 1979, 1304). Другие решительно возражают, считая ее отдельным городом (Колобова, 1951, 66–68). Доводы сторонников последней точки зрения кажутся вполне убедительными, поскольку в одной из схолий к одам Пиндара (Schol. Pind. Ol. VII, 34) прямо говорится, что Ахея была четвертым городом Родоса. Автор этой заметки — Дидим — грамматик I в. до н. э., известный своей ученостью и обилием трудов. С другой стороны, само расположение Ахеи на вершине горы Филерм, у подножия которой располагался Ялис, свидетельствует о тесной связи между этими городами. Поэтому представляется верным компромиссное объяснение, что первоначально Ахея и Ялис были разными городами, но позже слились (Колобова, 1951, 68). Если это так, то рассказ об осаде Ахеи греками должен относиться ко времени до появления родосского Трехградья, когда город был разделен между Ялисом, Линдом и Камиром. А уже в «Илиаде» (II, 655–656) Родос