Итак, финикийцы были вытеснены не только с Родоса, но позднее и с Феры. По Геродоту (IV, 148), их вытеснили лакедемонские колонисты, прибывшие на этот остров, а также часть минийцев, видимо, до-дорийского (но, вероятнее всего, все же греческого) населения (Geisau, 1979, 1345). Рассказывая о событиях, связанных с переселением на Феру, историк ссылается как на лакедемонян, так и на ферейцев (Her. IV, 150). Позже он, опять же ссылаясь на ферейцев, повествует об основании ими колонии Кирены в Африке (IV, 150–153) — Сопоставление рассказа Геродота с подлинным эпиграфическим памятником — «Стелой основателей» показывает сходство описания событий и подтверждает рассказ Геродота (Яйленко, 1982, 67–72), который подчеркивает, что эллинский предводитель Фера не собирался изгонять финикийцев, а наоборот, собирался жить с ними в дружбе. Однако никаких следов совместного греко-финикийского проживания на острове не обнаружено. По-видимому, нечто похожее произошло и на Мелосе. Греческие авторы (Her. VIII, 48; Thuc. V, 84; Xen. Hell. И, 2, 3), упоминая мелосцев, каждый раз подчеркивают их лакедемонское происхождение. В то же время сами мелосцы, если верить Фукидиду (VI, 112), основание своей общины возводили к последней четверти XII в. до н. э., т. е. к обоснованию на острове финикийцев. Наличие этой преемственности позволяет предполагать отсутствие разрыва между финикийским и греческим поселением и сравнительно мирное взаимодействие эллинов и тирийцев. И все же, как и на Фере, финикийское население Мелоса исчезло. Киферой сначала овладели аргосцы (Her. 1, 82), а позже спартанцы (Thuc. IV, 53). На Кифере осталось больше финикийских следов. До сравнительно более позднего времени сохранился храм, в котором почиталась финикийская Астарта, хотя греки уже считали ее своей Афродитой; может быть, следом финикийского присутствия было и название гавани — Финикунт (Ooivucouc;) (Xen. Hell. IV, 8, 7). Но о финикийском поселении на Кифере или хотя бы остатках населения говорить не приходится. И спартанцы (лакедемоняне), и аргосцы были дорийцами. Некоторые исследователи полагают, что существовали две модели греческой колонизации — дорийская и ионийская, причем первая была в большей степени насильственная (Демографическая ситуация, 1981, 77; ср.: Фролов, 1988, 214). Если принять эту точку зрения, то вытеснение финикийцев объясняется самим характером дорийских колонистов, независимо от наличия (как это было на Родосе) или отсутствия сопротивления финикийцев и даже от первоначального желания самих дорийских переселенцев или их предводителей. При этом надо сделать важную оговорку: речь идет не о взаимоотношениях между дорийскими городами и финикийцами (те и другие оказались заинтересованы в партнерстве, что и произойдет позже), а об отношениях между дорийскими колонистами и жившими там до них финикийцами. Некоторым исключением кажется присутствие финикийцев на дорийском Крите, о чем уже говорилось. Однако и в этом случае финикийское поселение, если оно действительно существовало, позже практически бесследно исчезло.
Более заинтересованными в связях с финикийцами оказались ионийцы. Недаром слово «Иаван» стало обозначать для финикийцев, а через их посредство и для других народов Ближнего Востока, греков вообще. С потерей Фасоса финикийцы, по-видимому, были уже менее заинтересованы в контактах с северной частью Эгейского бассейна. Их интересы переместились южнее, и главным партнером сч ал остров Эвбея, что было неслучайно, ибо именно на этом острове после хаоса переселений и разрушений быстрее шло восстановление политической и экономической жизни. Так, уже в XI в. до н. э. после недолгого перерыва возобновилась жизнь в Лефканди (современное название), и вскоре это поселение устанавливает контакты с Ближним Востоком, которые еще более усилились в X–IX вв. до н. э. (Themelis, 1983, 153; Baurain, Bonnet, 1992, 121). Несколько позже важнейшими центрами Эвбеи становятся Эретрия и Халкида. Об их значении для Греции говорит тот факт, что когда в конце VIII в. до н. э. между ними вспыхнула война за обладание плодородной Лелантской равниной, то в ней приняли участие на той или другой стороне многие другие греческие государства (Колобова, 1956, 27). Но до этой войны оба города были союзниками и партнерами. Такими, видимо, пни выступают и в отношениях с финикийцами. Находки финикийских и вообще восточных изделий на Эвбее и греческих (эвбейских и кикладских) на сиро-финикийском побережье показывают усиление контактов между финикийцами и эвбейцами. Эвбея становится одним из «терминалов» важного торгового пути, связывающего Восток с Грецией (Doumet, Kawkabani, 1995, 391). И если сначала на этом пути господствовали финикийцы, то сравнительно скоро и эллины приняли активное участие в восточно-западной торговле. Даже на крайнем Западе, в Испании, археологи находят греческие изделия, и прежде всего керамику. Сейчас можно думать, что по крайней мере часть этих изделий доставили сами греки, особенно эвбейцы, которые вместе с финикийцами пользовались одним и тем же торговым путем (Cabrera, 1995, 228). Когда развернулась Великая греческая колонизация, важной вехой на пути на запад становится эвбейская колония на острове Питекуссе, там вместе с греками жили и активно действовали финикийские купцы и ремесленники (Moscati, 1989, 57–59). Эвбейцы пытались обосноваться и на восточном побережье Средиземного моря. Сюда греки I тысячелетия до н. э. шли по следам минойских и микенских торговцев и, может быть, поселенцев предшествующего тысячелетия. Важнейшим пунктом стало устье Оронта, где греки обосновались в Аль-Мине. Полагают, что это был город Посидей, который, по словам Геродота (I, 91), основал Амфилох на границе Киликии и Сирии (Вулли, 1986, 152). Правда, судя по археологическим раскопкам, это поселение перестало существовать в 314 г. до н. э. (Вулли, 1986, 159), а существование Посидея еще в I в. до н. э. или даже на рубеже эр засвидетельствовал Страбон (XVI, 2, 8; 12). Расположен страбоновский Посидей южнее устья Оронта, так что, видимо, вопрос о греческом названии этого места надо оставить открытым. Раскопки показали, что греки обосновались здесь в начале VIII в. до н. э., вероятно, приблизительно в то же время, как и на Питекуссе, и что это были эвбейцы (Яйленко, 1990, 138–145; Jeffrey, 1976, 63; Jones, 1987, 691; Baurain, Bonnet, 1992, 126–127). На восточносредиземноморском побережье существовали и другие греческие поселения. Не рассматривая их подробно, надо отметить лишь, что ни Аль-Мина, пи другие поселения не были колониями в полном смысле этого слова. Их население было смешанным, а сами греки обладали там лишь особым кварталом, где находились их склады и торговые конторы (Вулли, 1986, 150), ибо главным назначением всех этих пунктов была торговля с Востоком (Mosse, 1980, 8–9). Значительную часть населения составляли финикийцы. Таким образом, можно говорить о сосуществовании финикийцев и греков-ионийцев как на торговых путях, так и в тех или иных поселениях.
Раскопки в Рашидие, о которых уже говорилось, показывают и связи с Урарту (Doumet, Kawkabani, 1995, 383, 387). Между тем в тексте финикийского «путеводителя», включенного в пророчестве Иезекиила, Урарту не упоминается. Никаких намеков на Урарту нет и в «Таблице народов» (Gen. X, 1–32), в которой в виде родословий потомков Ноя дается, по существу, описание всего известного тогда мира. Исследование этого пассажа показывает, что «Таблица народов» была составлена в VII в. до н. э. и в конечном итоге источником сведений библейского автора были финикийцы (Tsirkin, 1991, 117–134). Конечно, это вполне можно объяснить тем, что в середине VII в. до н. э. Урарту уже не играло столь большой роли, как это было в предыдущем столетии. Тем более что в повествовании о потопе, предшествующем «Таблице народов», упомянуты горы Урарту (Gen. VIII, 4). Однако происхождение географических названий этого повествования еще не ясно. Само сказание о потопе явно восходит к месопотамской мифологической традиции, и не исключено, что и упоминание Урарту было воспринято автором Пятикнижия оттуда же. Поэтому, не делая окончательных выводов, можно предположить, что финикийские, в частности, тирские купцы, до самого Урарту не добирались, а местом их встречи с урартскими торговцами был район устья Оронта или Северная Сирия вообще, которая играла значительную роль как для финикийцев, так и для урартов (Барамидзе, 1959, 299–303).
Такой размах торговли чрезвычайно обогащал Тир. Недаром Исайя (23, 8) говорит, что тирские купцы были князьями и торговцами — «знаменитостью земли». В следующем стихе причиной Божьего гнева против Тира пророк называет стремление посрамить надменность всякой славы, дабы унизить все знаменитости земли. Позже о богатстве Тира, его товарах, стенах и башнях, каменных домах и тенистых деревьях говорил Иезекиил (26, 4–12; 27, 4–5). Предрекаемое Иезекиилом падение Тира приведет, по утверждению пророка, к всеобщему плачу и смятению на море и островах (26, 16–18).
Однако это богатство и блеск скрывали острые противоречия внутри тирского общества. Тирские земледельцы, т. е. жители материковых владений Тира, выступили с оружием в руках, требуя новых земель за пределами государства (Curt. Ruf, IV, 4, 20). О внутренней борьбе в Тире говорит Саллюстий (lug. 19, 1), упоминая о «жаждущих власти», которые возбуждали плебс и других людей, жадных до переворотов. Этими «жаждущими власти» явно были аристократы, потерпевшие поражение во внутренней борьбе, вроде царевны Элиссы, о которой речь пойдет позже. В другом месте (lug. 78, 1) Саллюстий говорит о «гражданских раздорах» в Тире. Показателем политической нестабильности была чехарда на тирском троне.
Внук Хирама Абдастрат был убит около 910 г. до н. э. (Katzenstein, 1973, 127) в результате заговора, организованного сыновьями его кормилицы (Ios. Contra Ар. I, 18), и старший из них захватил власть. Иногда полагают, что его звали Метастарт или Метуастрат и он явился основателем новой династии, правившей Тиром двадцать два года (Eissfeldt, 1948, 1885; Katzenstein, 1973, 127–128). Но уже давно было отмечено, что греческий текст Иосифа Флавия не даст оснований для такого вывода. Историк не сообщает имя узурпатора, а лишь говорит, что это — старший из сыновей кормилицы. Учитывая, что он заимство