Как часто бывает, успех привел к резкому изменению соотношения сил в лагере победителей. Индийские купцы и банкиры, финансировавшие Клайва, с лихвой вернули свои инвестиции, однако, говоря шахматным языком, «потеряли качество». Получив доступ к налоговой базе Бенгалии, Компания сделалась независимой от индийских банкиров, а устранив конкуренцию других европейских компаний, англичане обрели и возможность диктовать условия своим индийским партнерам.
Индийская буржуазия, сделав ставку на британский колониальный режим в качестве инструмента для осуществления собственных амбиций, недооценила возможности и силу государства, тем более — государства непосредственно включенного в управление мировыми процессами, государства-гегемона. Результатом стало социальное преобразование, но оно оказалось совсем не таким, на которое рассчитывали те, кто вкладывали деньги в лорда Роберта Клайва и его администрацию. Экономическая и политическая реконструкция бенгальского и позднее индийского общества подчинила его капиталистическое развитие нуждам внешнего, европейского накопления. Ключевая роль в организации экономики перешла, — заключает Вашбрук, — «из рук местных капиталистов в руки британцев благодаря тому, что последние обладали монополией на государственную власть»[898].
Спустя 20 лет после начала английской экспансии, индийские торговцы и ремесленники, которые первоначально приветствовали установление английского порядка, обнаружили, что новые правители, хоть и отличаются от старых, но не намного лучше их: «Компания диктовала ткачам южной Индии, как организовать производство, вытесняла с рынка местных инвесторов и предпринимателей. Ремесленники Карнатаки (Karnataka), радовавшиеся, что англичане избавили их от грабительских набегов маратхов, оказались отданы на произвол налоговых агентов Компании, которые обирали их почище разбойников»[899]. Англичане вместе со своими ближайшими партнерами из числа индусов и армян жестко навязывали свои коммерческие условия, не стесняясь прибегать к насилию и используя отряды сипаев для запугивания неуступчивых поставщиков. Получение взяток стало обычной практикой, как и вымогательство. Никто иной как Роберт Клайв, выступая в британском парламенте, предостерегал своих слушателей о распространении коррупции в завоеванной им стране и призывал реформировать управление, чтобы навести в нем хотя бы элементарный порядок. Клайв связывал надежды на реформу со своим преемником Уорреном Гастингсом, но последний оказался не в состоянии что-либо изменить. Гастингс был — по стандартам Бенгалии XVIII века — относительно добросовестным администратором, «более интересовавшимся доходами Компании, чем своими собственными», он принадлежал к числу людей, которым «интересна скорее власть, чем деньги»[900]. Его стараниями поступления в бюджет Компании заметно увеличились, но на какие-либо меры, ограничивающие произвол британских чиновников, губернатор не решился.
Даже консервативный английский историк вынужден признать, что сотрудники Компании «ухитрялись сочетать некомпетентность и коррумпированность самым удивительным образом»[901]. И если подобной организации, несмотря на очевидную, на первых порах, неэффективность аппарата власти, удавалось добиваться одного успеха за другим, то причиной тому являлись не только исключительные административные таланты Клайва и Гастингса, но и лояльное сотрудничество местной буржуазии, без поддержки которой Компания долго не продержалась бы.
К 80-м годам XVIII века достигающие Британии известия о беззакониях и жестокостях, творимых английской администрацией в Индии, уже невозможно было игнорировать. Даже король Георг III писал про «ужасающие и позорные беззакония, творимые в Индии» (shocking enormities in India that disgrace human nature)[902]. Общественность требовала наказания виновных, и козлом отпущения оказался все тот же Уоррен Гастингс, на которого обрушился гнев газетных публицистов и парламентских ораторов. Депутаты проголосовали за его импичмент. Гастингс вынужден был с позором покинуть пост губернатора Бенгалии.
После Уоррена Гастингса английскую администрацию в Индии возглавил лорд Корнуэльс (Lord Cornwallis), которому удалось положить конец наиболее вопиющим эксцессам, которыми сопровождалась деятельность Ост-Индской компании в предшествовавшие годы. От английских чиновников отныне требовали неукоснительного соблюдения законов и приверженности тем же нормам джентльменского поведения, которые считались естественными в Англии.
Новое, формально организованное бюрократическое государство закрыло каналы обогащения для местной буржуазии через неформальную приватизацию. Права собственности были закреплены и освящены — как того и желали новоявленные индийские буржуа, но вместе с формализацией этих прав пришел конец и систематическому присвоению ими казенного имущества. «Теперь, когда нельзя было уже выступать банкирами правительства и собирать для него налоги, многие финансовые воротилы превратились в мелких ростовщиков и спекулянтов. При выбивании денег из должников они не могли теперь использовать насилие, налоги проходили мимо их рук. У них не было теперь средств для инвестиций в производство. Операции, на которых они раньше наживались, теперь непосредственно выполнялись „государством“ в интересах британских капиталистов, акционеров Компании, владевшей этим государством. После того, как к акционерам перешла государственная власть, они перенаправили финансовые потоки в своих интересах»[903].
Сочетание коммерческой и политической монополий оказалось тем стратегическим инструментом, с помощью которого была преобразована экономика Бенгалии, а затем и всей Индии. Показательно, однако, что индийская буржуазия не взбунтовалась. Правила игры, сложившиеся в результате английской победы, были для них куда хуже, чем они рассчитывали. Но и такие условия оказывались им выгодны. Даже всевозможные притеснения, которым подвергала компания в конце 1760-х годов туземных и не входящих в состав корпорации британских купцов, не приводили в большинстве случаев ни к чему, кроме как к жалобам в Лондон и судебным искам в английские суды.
Одним из первых последствий установления рыночного режима в Бенгалии стал катастрофический голод 1770 года. Неурожаи и голод случались в Индии и раньше, но с приходом британцев они участились. И дело не только в том, что иностранцы не разбирались в специфике местного сельского хозяйства и в местных ирригационных системах, но и в том, что англичане принесли с собой капитализм. Как отметил Маркс, в Индии начался упадок земледелия, «не способного развиваться в соответствии с британским принципом свободной конкуренции»[904]. Резко изменились и правила игры, и логика принятия решений. Не изменился только климат.
Уоррен Гастингс утверждал два года спустя, что в ходе этого бедствия умерло не меньше 10 миллионов человек — треть населения края. Если оценка Гастингса хотя бы отчасти верна, то речь идет о чудовищном потрясении, перед которым меркнет и Голодомор 1931 года на Украине и политика геноцида, проводившаяся Пол Потом в Камбодже. Другие авторы говорили о трех миллионах погибших, а индийский исследователь Раджат Датта (Rajat Datta) считает, что масштабы катастрофы в британских источниках преувеличены, умерло «всего» 1,2 миллиона бенгальцев. Даже если подсчеты Датты ближе к истине, чем оценки современников, которые, потрясенные увиденной картиной, скорее всего, называли непроверенные и явно завышенные цифры, речь все равно идет об одном из самых массовых бедствий, порожденных политикой экономической либерализации и дерегулирования[905].
Проблема была, разумеется, не только в пренебрежении общественными работами. Администрация Моголов реагировала на повторяющиеся неурожаи снижением налогов, регулированием цен, созданием государственных запасов продовольствия. С приходом к власти в Бенгалии Ост-Индской компании, всему этому пришел конец. Основные финансовые инструменты перешли от правительства в руки корпоративных менеджеров, которые отвечали перед своими акционерами в Лондоне, а не перед местным населением. Поскольку неурожай и голод могли понизить цену акций на бирже (а она уже демонстрировала тенденцию к понижению), то компания реагировала на происходящие события тем, что увеличила выплату дивидендов своим акционерам, а для того чтобы обеспечить эти затраты, она не только оставила налоги на неизменном уровне, но даже повысила их. Одновременно связанные с компанией бизнесмены начали скупать продовольствие для того, чтобы перепродать по спекулятивным ценам — поведение вполне рациональное с рыночной точки зрения, если только не считать того, что ценой успеха были сотни тысяч, а может быть и миллионы потерянных человеческих жизней.
В наши просвещенные времена даже самые отчаянные рыночники готовы признать, что во время стихийных бедствий и природных катастроф необходимо вмешиваться государству, а коммерческая выгода — не может быть главной целью продовольственной помощи голодающим. Увы, чтобы вмешиваться в подобные обстоятельства, государство должно в «нормальное» время уже обладать экономическими рычагами, инструментами вмешательства и регулирования. Для того чтобы они работали, их надо использовать не только в чрезвычайных обстоятельствах, но и постоянно. В противном случае с государственными экономическими инструментами происходит то же, что и с любым другим оборудованием, которое не используется и частично демонтируется. В тот момент, когда оно оказывается особенно необходимо, оно выходит из строя.