На протяжении послевоенного периода система американской гегемонии продемонстрировала свою силу, выдержав и выиграв противоборство с Советским Союзом, восстановив экономическую жизнь и создав потребительское общество в Западной Европе и Японии, подавив революции в Латинской Америке, подорвав глобальные позиции левых сил и рабочего движения, которые могли представлять угрозу для капитала в период 1940-1960-х годов. Выдержала система и молодежные бунты новых левых в конце 1960-х, контркультурные движения и вызов исламского фундаментализма, заполнившего вакуум на Востоке после краха левых сил. Однако как и всякая успешная система, американская гегемония вынуждена иметь дело не только со внешними вызовами, но и с последствиями своих собственных успехов, с новыми непредвиденными ситуациями, созданными ею самой.
НЕОЛИБЕРАЛИЗМ
Крушение Советского Союза не просто превратило Соединенные Штаты в единственную глобальную сверхдержаву, но и устранило политический вызов капитализму, существовавший на глобальном уровне. Строго говоря, советская модель перестала быть привлекательной в качестве системной альтернативы для трудящихся Запада уже к концу 1960-х годов, если не ранее. Но в течение некоторого времени соперничество двух систем оставляло свободное политическое и идеологическое пространство, допускавшее возникновение новых альтернатив, быть может не столь глобальных и радикальных, но, порой, куда более привлекательных, начиная от всевозможных версий «демократического социализма» и «третьего пути» до народно-революционных экспериментов по образцу китайской революции. В условиях «холодной войны» реформистское крыло рабочего движения добилось серьезных успехов в Западной Европе, заставив капитал пересмотреть отношения с миром труда в пользу последнего. Однако деградация и последующий крах советской системы сопровождались растущим стремлением капитала пересмотреть сложившийся социальный контракт.
Кейнсианский период 1950–1973 годов был самым успешным за всю историю капитализма. При росте мирового населения на 2 % в год средний доход на душу населения увеличился на 3 % в год, что «представляло собой самые высокие темпы роста в истории человечества»[1251]. Однако к середине 1970-х годов темпы роста начали понемногу снижаться, доказывая, что потребительское общество, сложившееся в послевоенном западном мире, тоже имеет границы развития.
На протяжении своей истории капитал регулярно использовал и приспосабливал для своих целей различные социальные формы и отношения. Регулируемый капитализм второй половины XX века отличался тем, что включал в себя элементы социализма. Но эти социалистические институты система могла терпеть лишь до тех пор, пока они не подрывали общей, фундаментальной логики, на которой она построена — в первую очередь логики накопления капитала. С другой стороны, социалистические институты и отношения, проникшие в ткань капиталистического общества за XX век, имели и свою логику, то и дело вступавшую в противоречие с капиталистической. В смешанной экономике, сложившейся после Великой депрессии, это противоречие было спасительным, ибо предприятия общественного сектора, институты образования, здравоохранения и пенсионной системы, массовые организации трудящихся в совокупности доделывали ту социальную и культурную работу, с которой не справлялся рынок. Однако развитие этих институтов и их усиление делало их потенциально опасными для капитала. Послевоенная система демократического регулирования уперлась в определенный тупик, свидетельствующий о том, что достигнуты границы «безболезненной» интеграции, допустимые в рамках капитализма[1252].
Неолиберальная идеология, которая постепенно распространяется среди правящих классов Запада, а потом и всего мира, в конечном счете сводится к призыву освободить капитализм от социалистических элементов.
Начавшаяся политическая и социальная реакция во многом повторяет процессы, происходившие еще в феодальном обществе, когда традиционные элиты, с одной стороны, допускали и даже поощряли развитие буржуазных отношений, а с другой стороны, пытались тормозить и останавливать его в тот момент, когда начинали чувствовать в них для себя угрозу.
В то же время если вся история капитализма может рассматриваться как чередующиеся фазы ориентации на свободный рынок и государственного вмешательства (либерализма и меркантилизма), то неолиберализм представлял собой вполне естественную и логичную фазу данного процесса.
Постепенно меркантилистская экономика Кейнса и его учеников уступает место новому порядку, когда в очередной раз торжествует логика торгово-финансового капитала. Снижение производственных издержек и ослабление позиций труда по отношению к капиталу — вот главные задачи, решаемые системной контрреформой. На сей раз снижение стоимости рабочей силы в странах «центра» происходит за счет индустриального развития «периферии».
Технологические изменения, произошедшие к концу XX века, создали условия для реванша капитала по отношению к труду. Как и во времена индустриальной революции, резкая смена технологий приводит на первых порах к тому, что обесцениваются навыки и опыт квалифицированных рабочих, падают их заработки и снижается занятость. Одновременная отмена социального регулирования и отказ от государственной политики поддержки занятости привел к тому, что соотношение сил на рынке труда изменилось крайне резко и не в пользу наемных работников. Одновременно новая информационная технология позволяла повысить координацию производственных процессов, рассредоточив их в пространстве. Крупные предприятия заменялись более мелкими, сложившиеся там трудовые коллективы и профсоюзы подвергались разгрому, а возрастающая часть производства переносилась в страны с дешевой рабочей силой. Чем ниже стоимость рабочей силы, тем привлекательнее становилось государство для инвесторов. Мобильность капитала повышается, вместе с ним растет роль финансовых спекуляций и кредита. Возникает новое соотношение сил между финансовым и промышленным капиталом.
Разумеется, между двумя видами капитала нет непреодолимой границы, поскольку одни и те же компании работают одновременно на финансовом рынке и в сфере производства. Но эти сферы требуют разной логики поведения и различных приоритетов. Совмещая финансовую и производственную деятельность, развивая первую, зачастую в ущерб второй, корпорации лишь усиливали общий сдвиг от «реального сектора» к спекулятивной экономике.
Если меркантилизм ограничивает торговлю ради поощрения производства, то либерализм подрывает социальную базу производства ради поощрения торговли. Неолиберализм 1980-х годов представлял собой очередной подобный реванш — ответ на кризис промышленного капитала, порожденный исчерпанием возможностей роста и снижением нормы прибыли в рамках кейнсианской модели «социального государства».
Первым симптомом предстоящего заката кейнсианской модели стал кризис перенакопления капитала в начале 1970-х годов. Инфляционные деньги, накапливаясь в странах Запада, не находили эффективного применения. После Арабо-израильской войны 1973 года начался бурный рост цен на нефть. Нефтеносные страны Арабского Востока и Латинской Америки переживали экономический подъем, советское руководство было уверено, что нет необходимости проводить реформы и повышать эффективность управления, если можно любые необходимые товары приобрести на Западе в обмен на топливо. Однако значительная часть средств, поступивших на счета арабских шейхов и латиноамериканских правительств, не могла быть выгодно инвестирована и оседала в банках США, Западной Европы и Японии. Банки направо и налево предоставляли дешевые кредиты, стремясь пристроить «лишние» деньги, спровоцировав тем самым долговой кризис в Латинской Америке, Польше и Африке.
Государственные расходы все менее стимулировали производство, инфляция росла, а высокий жизненный уровень в промышленно развитых странах оборачивался снижением нормы прибыли. Задача реформ, развернувшихся сперва в Англии и США в начале 1980-х годов, а затем воспроизводившихся с нарастающим радикализмом по всему миру, состояла в том, чтобы понижая заработную плату, одновременно создавать новые рынки и увеличивать потребление. Эта задача, казалось бы, неразрешимая, могла быть решена на глобальном уровне. Открывая все новые и новые территории для эксплуатации, капитал перемещал производство в страны с дешевой рабочей силой, в то время как потребление по-прежнему сосредоточивалось в богатых странах Запада. Крушение коммунистического режима в СССР создало после 1989–1991 годов идеальные условия для подобной экспансии. Мало того, что открылись рынки бывшего Советского блока, огромные ресурсы бывшей государственной экономики оказались разворованы и проданы за бесценок. После победы Запада в «холодной войне» страны «третьего мира» одна за другой, не имея внешней поддержки, стали сдавать свои позиции, уступая требованиям транснационального капитала. Международные торгово-финансовые институты — Мировой банк, Международный валютный фонд (МВФ) и Всемирная торговая организация (ВТО) превратились в мощную силу, диктующую политику суверенным государствам[1253]. Бумерангом этот же процесс возвращался на Запад, подрывая остатки «социального государства».
Снижение заработных плат сопровождалось систематическим снижением налогов и социальных требований к бизнесу. Считалось, что это привлечет мобильный капитал из-за рубежа и будет способствовать росту деловой активности. «Один из аспектов глобализации состоял в том, что правительства стали соревноваться в снижении налогов и стандартов, ведя „гонки на спуск“, — пишет английский экономист Гарри Шатт (Harry Shutt). — Удивительным образом глобальный истеблишмент, — включающий тех, ради кого эта политика проводилась (большой бизнес и собственников капитала), — отказывался признавать, что подобный процесс сам себя подрывает, поскольку ведет к упадку общественных служб и благосостояния гра