По узкой улочке, вдоль глухой стены, проходя то полосу тени, то полосу солнечного света, я добрался до древних ворот Святого Стефана, в проеме изящной сарацинской арки увидел пейзаж и с облегчением вздохнул: сколько воздуха, открытого пространства, неба, гор, освещенных солнцем. А холм напротив — не что иное, как Масличная гора.
Поднимаясь к вершине холма, я добрался до здания Ротонды неподалеку от церкви Вознесения, принадлежащей теперь мусульманам. На площадке около Ротонды пожилой низенький гид в солнечных очках, европейском костюме и алой феске рассказывал о Иерусалиме толпе английских туристов, указывая то туда, то сюда сложенным зонтиком. Я заметил, что он говорит с ними об Иисусе Христе, как миссионер, втолковывающий основные положения христианства кучке слабоумных патагонцев.
— Напоминаю вам, — сказал он, — что Господь наш вознесся на небеса.
Два-три туриста, уставшие от цитат, крутили головами и глазели по сторонам, а пожилой мужчина, этакий полковник с карикатуры в «Панче», при этих словах гида кашлянул, словно давая понять, что не очень прилично говорить о таких вещах вслух.
— Вот, смотрите, — продолжал гид, указывая зонтиком, — место Его вознесения как раз вон там, рядом с этим круглым маленьким зданием, в которое мы можем на минутку войти. Не забывайте, пожалуйста, что именно здесь Господь наш попрощался со своими учениками.
Туристы закивали. Низенький гид продолжал вещать высоким голосом:
— И сказал Он: «Итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам; и се, Я с вами во все дни до скончания века. Аминь»[8].
На несколько секунд воцарилось молчание. Мне хотелось бы думать, что людей, приехавших туристами в Иерусалим, как раньше ездили в Каир или в Афины, эти чудесные, светлые слова перенесли из пошлейшей ситуации, в которой оказывается любой турист, в совершенно другое измерение. «Я с вами во все дни до скончания века». Даже писклявый голосок гида, даже его акцент не лишили эти слова их высокого смысла. Мне показалось, что на всех нас на секунду снизошло что-то невыразимо прекрасное. Всего лишь на секунду. Потом полковник откашлялся и спросил жену, не забыла ли она взять его солнечные очки.
Я спустился с Масличной горы. Над Иерусалимом полыхало полуденное солнце. Старый город компактно лежал в кольце своих стен, а за ними были разбросаны белые современные здания. Старый Иерусалим имеет цвет львиной шкуры: рыжевато-желтый, темно-коричневый, бледно-золотистый. Именно таким, должно быть, во времена Ирода Антипы его увидел Иисус: город-лев, лежащий на солнце, настороженный, мстительный, способный убить.
Глава втораяХрам Гроба Господня
Я рассматриваю храм Гроба Господня, сравнивая Восточную и Западную церкви.
Полуденный свет залил внутренний двор храма Гроба Господня, когда я во второй раз в жизни посетил это поразительное скопление церквей.
Сначала очень трудно разобраться в его запутанной топографии. В общем, это круглый храм с Гробницей Христа, так называемой Кувуклией, в центре. В церкви несколько приделов. На четырнадцать футов выше остального храма, на горе Голгофа, находится еще один храм. В сложный комплекс входит также часовня Святой Елены, от которой ступени ведут вниз, в часовню Обретения Животворящего Креста, где Елена, мать императора Константина, нашла Крест. Два основных участка, на которых стоит храм Гроба Господня, — это Голгофа и сад, где находится гробница святого Иосифа Аримафейского, похоронившего Христа в своем склепе, «на том самом месте, где Он был распят».
Мрачность и ветхость храма производят гнетущее впечатление. Есть такие темные места, что мне приходилось поминутно чиркать спичкой, чтобы не заблудиться. Камень, дерево, железо — все в ужасающем состоянии. Я видел, как портятся полотна, я видел даже картины, от которых остались одни рамы, — изображения выцвели. Краска отваливается кусками, а они все висят на своих местах. Мрамор покрыт зловещими трещинами. Я подумал: как странно крайняя набожность сочетается с крайним небрежением. Храм Гроба Господня находится в состоянии запустения и разрухи по единственной причине: замене любого полотна, реставрации любого камня, даже починке оконной рамы верующие придают такое огромное значение, что эти простые действия откладываются до бесконечности.
Колонны, коридоры, подземные пещеры, тоннели — все дошло до нас через шестнадцать столетий битв и пожаров. Здесь удивительная неразбериха, за одно или два посещения этот храм, этот лабиринт коридоров и приделов, объединяющих три главные святыни, ни за что не поймешь.
Я поднимался и спускался по ступенькам и, освещая себе дорогу колеблющимся пламенем свечи, исследовал погруженные во мрак галереи и коридоры. Однажды мне пришлось остановиться — я наткнулся на коленопреклоненных францисканцев, проходящих весь Крестный путь и не пропускающих ни одной остановки. Пламя свечей бросало бледные отсветы на их благоговейные лица — такие можно увидеть на стенах дома-музея Эль-Греко в Толедо. Первое впечатление об этом храме — множество пещер, полных сокровищ. Но его богатство не похоже на пышность католических церквей в Италии или Испании. Его роскошь и яркость — истинно восточные. Как будто все добро, награбленное за долгие века в Малой Азии, России, Греции, вывалили на эти алтари и осветили множеством свечей. Настоящее искусство бок о бок с пошлостью. Бесценная чаша, дар императора, соседствует с какой-то блестящей мишурой, которой самое место на рождественской елке. Сотни икон, отливающих старым золотом. По-византийски безжизненные лики святых.
Греческие монахи размахивают своими кадилами, и голубые облака ладана плывут мимо икон и позолоченных перегородок. Кажется, что прихожане, преклоняющие колени на мраморном полу, молятся витринам с экзотическими драгоценностями. Только в приделе францисканцев вас ожидает привычный интерьер западной церкви. Там просто и холодновато. Именно в Святой Земле понимаешь наконец, где пролегает граница между восточной и западной церквями. Те, кто привык отождествлять римско-католическую церковь с внешней пышностью культа и одеяний, здесь, в Иерусалиме, обнаруживают, что по сравнению с разодетыми в пурпур и парчу, окутанными густыми облаками благовоний, увешанными крестами с драгоценными камнями греками и армянами латиняне — степенные и скромные протестанты в коричневых сутанах, подвязанных веревками. Поднявшись по слабо освещенной лестнице, я оказался в толпе коленопреклоненных людей со свечками в руках. Человек рядом со мной вздохнул, как будто у него сердце разрывалось. Я бросил беглый взгляд и увидел типично нубийское лицо, отливающие голубым белки глаз, но мужчина это или женщина, определить не мог из-за пышных складок одежды, скрывавших очертания фигуры.
Итак, мы стояли на коленях перед алтарем, дрожавшим в желтом пламени свечей и золоченых светильников. Двумя колоннами от этого придела был отделен другой, где молились францисканцы, и свет перетекал на их простые, благочестивые лица. Представители двух христианских конфессий, одновременно преклонив колени, обратив лица в одну и ту же сторону, молились рядом, но в разных приделах.
Самое святое место на земле — гора Голгофа, на которой распяли Иисуса. Я осмотрелся в надежде найти что-нибудь, что дало бы мне представление о том, как она выглядела прежде. Но все стерто, все пропало под удушливым слоем благочестия. Итак, я находился в приделе Воздвижения Креста; а рядом был придел Пригвождения к Кресту.
Когда толпа поредела, я подошел ближе к алтарю. Там стоял греческий священник — гасил одни свечи, зажигал другие. Он поманил меня ближе и указал на серебряный диск с потеками воска — и ниже, на отверстие в камне, в которое, шепнул он мне, был вставлен Крест Господа нашего. Подошли паломники. С плачем и молитвами они дрожащими руками касались камня. Я ушел. Лучше бы мы ощущали это место в сердцах наших.
Я последовал за толпой паломников вниз по лесенке, в часовню Обретения Животворящего Креста, которая еще называется часовней Святой Елены. Если спуститься еще на несколько ступенек, оказываешься в гроте, где Святая Елена в IV веке нашла Крест. Крыша и стены здесь — из черного необработанного камня.
Меня, как и всякого паломника, неудержимо тянуло обратно, к мраморной Гробнице посередине круглого храма. Я долго сидел около нее, раздумывая о том, как недостойна Иисуса такая могила. Гробница была выстроена греками в 1810 году после пожара в храме Гроба Господня, так что древностью здесь даже и не пахнет.
Пока я там сидел, шли службы в трех разных приделах, и каждый из священников слышал двух других. Францисканцы служили у себя, по соседству греки тянули свои длинные немузыкальные молитвы. Со стороны коптов, чей алтарь находится за Гробницей, доносились жутковатые песнопения. У Гроба Христа звучат молитвы на латыни, на греческом, на языке Древнего Египта.
Западному человеку очень трудно — не стоит, пожалуй, и пытаться — понять, почему храм Гроба Господня принадлежит сразу нескольким церквям. Точнее, шести: римско-католической, греко-православной, армянской апостольской, коптской, сирийской, абиссинской.
Западные церкви представлены римско-католической церковью, еще во времена Крестовых походов поручившей святые места заботам францисканцев. Главу ордена францисканцев в Святой Земле называют «кастос» — «хранитель».
Совместное владение началось после того, как в 1187 году Саладин завоевал Иерусалимское королевство. Крестовыми походами западное христианство заявило о своих претензиях на владение Святой Землей в Палестине, и в течение восьмидесяти восьми лет христианского правления, установленного мечами крестоносцев, Западная церковь ими владела. Однако после мусульманского завоевания и восточные церкви нашли способ «получить свою долю»: выплачивая неверным арендную плату. Они заплатили за то, что крестоносцы завоевали с оружием в руках.