Япония и Соединенные Штаты оказались втянуты в клубок просчетов и противоречивых устремлений. Даже тотальные санкции имеют плохую историческую репутацию, а ограниченное эмбарго достаточно встревожило японцев, не изменив их поведения. Желая воспользоваться ошеломляющими военными успехами Германии и соблазнившись неотразимыми возможностями в Юго-Восточной Азии, Япония через несколько дней после объявления Соединенными Штатами санкций присоединилась к Тройственному пакту с Италией и Германией, одна из статей которого была прямо направлена против Соединенных Штатов. Японские лидеры надеялись запугать Вашингтон, чтобы он согласился на их грандиозный замысел в отношении Азии — «Только твёрдый ответ предотвратит войну». Как и в случае с американскими санкциями, результат оказался противоположным задуманному. Пакт связал Японию с фактическим врагом Америки Германией в «нечестивый альянс», который Рузвельт назвал «доминированием и порабощением всего человечества», тем самым укрепив решимость США.[1311] В конце 1940 года Соединенные Штаты расширили эмбарго, включив в него железную руду, чугун, медь и латунь, намеренно оставив нефть в качестве инструмента для окончательного торга. В результате серьёзных просчетов с обеих сторон Япония и Соединенные Штаты встали на путь столкновения.
Попытка урегулировать разногласия в начале 1941 года только усугубила их. Через двух благонамеренных, но плохо информированных американских миссионеров в Японии в январе до Вашингтона дошли сведения о том, что Япония хочет улучшить отношения с Соединенными Штатами и даже готова пойти на серьёзные уступки. Вскоре после этого новый японский посол, адмирал Кичисабуро Номура, начал длительные переговоры с Халлом, часто встречаясь в вашингтонской квартире секретаря. Номура служил военно-морским атташе в Вашингтоне во время Первой мировой войны и гораздо более реалистично, чем многие из его коллег, оценивал стоимость войны с Соединенными Штатами. Он рассматривал стремление к экспансии в Азии и уступчивость в отношениях с Соединенными Штатами как «погоню за кроликами в двух разных направлениях» и был приверженцем последнего.[1312] Несмотря на благие намерения, его усилия оказались тщетными. Они с Халлом часто говорили друг с другом. Они общались без переводчика, и ограниченное понимание английского языка Номурой иногда вводило его в заблуждение относительно достигнутого прогресса. Проблем добавляли и расхождения в переводах документов. Номура заставил своё начальство поверить, что Халл одобрил проект соглашения, гораздо более щедрого, чем было на самом деле. Таким образом, они добивались дополнительных уступок. Когда Номура вернулся с гораздо более жестким предложением, Халл почувствовал себя преданным; когда японцы осознали реальную позицию США, они были возмущены. Этот дипломатический инцидент, ставший результатом порой дилетантской дипломатии и языкового барьера, прояснил масштабы тупика и усилил и без того значительное недоверие с обеих сторон.
Смелое, поистине безрассудное вторжение Гитлера в Советский Союз 22 июня 1941 года — массированное наступление, в ходе которого 3,2 миллиона человек были направлены вдоль двухтысячемильного фронта, — открыло перед Соединенными Штатами новые возможности — и новые опасности. Связав воедино события на трех континентах, оно помогло прояснить политику США и приблизило страну к войне. Непосредственный эффект, конечно же, заключался в ослаблении давления на Великобританию. Так, несмотря на свою давнюю и зачастую яростную оппозицию большевизму, Черчилль немедленно предложил помощь Москве. «Если бы Гитлер вторгся в ад, — заявил премьер-министр, — он, по крайней мере, сделал бы благоприятное упоминание о дьяволе».[1313] Рузвельт также приветствовал предоставленную Британии передышку и опасался последствий советского краха. Но советско-американские отношения резко ухудшились после кратковременной оттепели 1933–34 годов, а против оказания помощи России существовала сильная оппозиция. После кровавых сталинских чисток диссидентов, нацистско-советского пакта и изнасилования Польши многие американцы воспринимали его, по словам журнала Time, как «некоего немытого Чингисхана», у которого «кровь капает с кончиков пальцев»; единственная разница между Сталиным и Гитлером, по словам некоторых критиков, заключалась в размере их соответствующих усов.[1314] Многие из высших военных советников Рузвельта сомневались в том, что русские смогут противостоять натиску нацистов, и опасались, что отправленное им оборудование будет потрачено впустую. Рузвельт, по-видимому, с самого начала считал, что выживание Советского Союза — это ключ к поражению Германии, которое, в свою очередь, он считал необходимым для безопасности США. Поэтому он согласился помочь Советскому Союзу, но предложил лишь ограниченную помощь и потребовал взамен оплату.
После вторжения Германии в Россию Соединенные Штаты и Великобритания сблизились друг с другом, а Рузвельт приблизился к активному участию в битве за Атлантику. 1 июля Соединенные Штаты взяли на себя ответственность за защиту Исландии, ключевой станции дозаправки для британских и американских кораблей и островного форпоста, охраняющего Датский пролив, через который немецкие корабли проходили в западную часть Атлантики. Примерно в то же время Рузвельт разрешил военно-морскому флоту начать планирование конвоев. В августе Рузвельт и Черчилль тайно встретились в Арджентии, Ньюфаундленд, на борту военных кораблей на военно-морской базе, переданной Соединенным Штатам в обмен на эсминцы. На этом первом саммите, среди военных атрибутов и помпезности англо-американского единства — включая совместную религиозную службу, на которой пели «Вперёд, христианские солдаты» — они договорились об Атлантической хартии, широком изложении принципов, на основе которых будет вестись война. Рузвельт также обязал Соединенные Штаты взять на себя ответственность за конвои в западной Атлантике 1 сентября.[1315]
Инцидент, произошедший в начале сентября, послужил предлогом для выполнения этого обещания, сделав Соединенные Штаты фактически кобеллигентом. Не желая вступать в конфликт с Америкой, пока в России продолжалась война, Гитлер приказал своим командирам подводных лодок проявлять максимальную сдержанность. 4 сентября эсминец USS Greer, направлявшийся в Исландию, следил за подводной лодкой и сообщал её местоположение по радио через Вашингтон и Лондон британским самолетам, находившимся на месте событий. Когда самолеты атаковали подводную лодку глубинными бомбами, она в ответ выпустила по «Гриру» торпеды. Торпеды промахнулись, но оппортунист Рузвельт использовал якобы неспровоцированную атаку для эскалации морской войны. Он скрыл, в какой степени «Грир» спровоцировал атаку, тем самым оставив себя открытым для последующих — вполне обоснованных — обвинений в обмане. Скорее, он представил инцидент в терминах неминуемой и неотложной немецкой угрозы свободе морей. Назвав U-boats «гремучими змеями», он настаивал на том, что флот не должен ждать, пока они нанесут удар, прежде чем предпринимать действия, чтобы «раздавить их». Он использовал этот случай, чтобы взять на себя ответственность за конвои вплоть до Исландии и объявить о политике «стрелять на поражение».[1316] Военно-морской флот США теперь был вовлечен в необъявленную морскую войну в Атлантике. В середине октября торпеда попала в эсминец «Кирни», в результате чего погибли одиннадцать моряков. Две недели спустя другая торпеда потопила корабль «Рубен Джеймс», унеся жизни 115 моряков. В середине ноября Конгресс отменил основные положения законов о нейтралитете.
Опасения за выживание СССР также усилили противостояние с Японией.[1317] Японские лидеры расходились во мнениях, куда двигаться — на север против Советской России или в Юго-Восточную Азию, но первым их ответом на русско-германскую войну стало получение от французских колониальных властей права на размещение войск в южном Индокитае. Для Соединенных Штатов и Великобритании Россия и Атлантика имели приоритет над Восточной Азией, но они признавали, что продвижение Японии в любом направлении будет угрожать этим более жизненно важным интересам. Поэтому они стремились сдержать Японию с помощью экономического и военного давления, не провоцируя войну. В конце июля Соединенные Штаты прервали ставшие уже безрезультатными переговоры Халла и Номуры. Осознавая, что японское военное присутствие в южном Индокитае напрямую угрожает Филиппинам, они усилили оборону островов, независимость которых они обещали всего семь лет назад. Чтобы усилить сопротивление китайцев, Япония направила в Китай миссию ленд-лиза и согласилась предоставить более трехсот самолетов и помочь в обучении пилотов. Продвижение Японии в Индокитай дало «ястребам» в кабинете Рузвельта преимущество в продолжающейся борьбе за экономическое давление. Будучи уверенными, что полные санкции заставят японцев уступить, они добились 25 июля распоряжения о замораживании японских активов в США и использовали полученные лицензии и средства контроля, чтобы отключать и включать нефтяной затвор по своему усмотрению. В том виде, в каком он был реализован жесткими бюрократами, приказ о замораживании стал фактическим эмбарго на всю торговлю с Японией. Имея в запасе лишь восемнадцатимесячный запас нефти, Япония должна была восстановить доступ к американским источникам или обеспечить альтернативные поставки в Юго-Восточной Азии.[1318]
К концу лета 1941 года отношения между двумя странами зашли в тупик. Предсказуемо, что даже полное прекращение торговли не смогло склонить Японию к воле Америки, но нефтяное эмбарго заставило её выбирать между уступками и войной. Некоторые лидеры признали, что длительная война с Соединенными Штатами может оказаться катастрофической, и это привело к неистовым, хотя и резко ограниченным, усилиям по достижению modus vivendi. С июля по конец ноября каждая сторона выдвигала различные предложения, которые послушно обсуждались, но без ощутимого результата. Молод