Учитывая её экономический потенциал и ключевую роль в Европе, Германия не могла не стать решающим вопросом в назревающем советско-американском конфликте. В течение 1945–46 годов бывшие союзники периодически пытались договориться о заключении мирного договора, но их действия все чаще говорили громче слов. Командующий оккупационными войсками генерал Люциус Клей признал, что Советы выполнили большинство своих соглашений и что Франция была гораздо более обструкционистской. Но мстительное отношение Советов к немцам, поощрение левых политических партий в оккупационной зоне, постоянные требования дополнительных репараций и настойчивое требование разделить драгоценные ресурсы Рурской промышленной зоны укрепили и без того хорошо сформировавшиеся подозрения США. Опасаясь, что обнищавшая Германия задержит восстановление Европы, Соединенные Штаты прекратили выплату репараций из своей зоны и объявили о планах объединения трех западных оккупационных зон, вызвав громкие протесты со стороны СССР.
К сентябрю 1946 года бывшие союзники зашли в тупик, который оставил Германию и особенно разделенный Берлин горячей точкой холодной войны на следующие четверть века. В широко разрекламированной речи в Штутгартском оперном театре Бирнс заручился благосклонностью Германии, пообещав, что Соединенные Штаты не будут мстить своему бывшему врагу и не хотят, чтобы Германия стала пешкой в зарождающейся межсоюзнической борьбе. Он осуждал, по крайней мере косвенно, советские попытки формировать политику в своей оккупационной зоне, выступал против дополнительных репараций и компенсаций за счет текущего производства, а также отказывал Советскому Союзу в доступе к Руру. Чтобы развеять немецкие опасения, что разочарованные Соединенные Штаты могут покинуть Европу, он решительно поклялся: «Мы не уклонимся от выполнения своего долга. Мы не уходим. Мы здесь, чтобы остаться». Штутгартская речь стала важным поворотным пунктом в истоках холодной войны. Она ясно показала отказ США от карательной политики и приверженность сильной, демократической Германии. Хотя отчасти она была задумана как послание Франции, в ней также была проведена четкая линия против предполагаемого советского экспансионизма.[1516]
Кризис вокруг Турции осенью 1946 года спровоцировал первую из многочисленных военных тревог. После угроз в адрес Турции и передвижения войск на Балканах Москва в августе потребовала пересмотра конвенции Монтрё, регулирующей Дарданеллы и Босфор — проливы, обеспечивающие выход из Чёрного моря в Средиземное. Эти предложения должны были предоставить Советскому Союзу базы вдоль проливов и совместный с Турцией контроль над доступом. Грузин по происхождению, Сталин, естественно, питал ненависть к Турции; его требования отражали древний русский интерес к проливам. Нет оснований полагать, что в этот момент он задумывался о вторжении в Турцию, но он был готов пойти на авантюру. Официальные лица Соединенных Штатов приписывали ему более зловещие замыслы. Опираясь на поверхностные исторические знания и сомнительные аналогии, Трумэн уже давно пришёл к выводу, что Сталин стремится захватить проливы в качестве плацдарма для дальнейшей экспансии. Недавно разработанные американские военные планы подчеркивали важность проливов для контроля над Средиземноморьем. Ачесон, недавно перешедший на жесткую линию, изобразил Турцию как «пробку в горлышке бутылки» и выступил с экстравагантными предупреждениями о советской угрозе Греции, Турции, Ближнему Востоку, даже Индии и Китаю. В случае необходимости, заключал он, СССР должен быть остановлен силой.[1517] Югославская атака на безоружный американский транспортный самолет с–47, пролетавший над территорией страны, усилила напряженность. «Мы можем с таким же успехом выяснить, настроены ли русские на завоевание мира сейчас, как и через пять или десять лет», — утверждал Трумэн.[1518]
Соединенные Штаты решительно воспротивились пересмотру Конвенции Монтрё. Администрация Трумэна решительно отвергла советские требования о совместном контроле над проливами. Подкрепляя свои решительные слова, она потребовала от Великобритании оказать помощь Греции и Турции в отражении советской угрозы, дав понять, что в случае необходимости она заполнит брешь. Британия направила в Средиземное море армаду из восьми боевых кораблей, включая легендарный линкор «Миссури» и только что окрещенный авианосец «Франклин Д. Рузвельт». Объединенный комитет начальников штабов разработал первый военный план для конфликта с СССР. Даже без поддержки Запада Турция оказала бы яростное сопротивление советским требованиям. Кризис разгорелся на фоне советско-турецких разногласий по поводу того, должны ли в переговорах по проливам участвовать США и Великобритания. Как и в случае с Ираном, он закончился для Соединенных Штатов чистым стратегическим выигрышем. Советы вывели значительные силы с Балкан. На сайте Соединенные Штаты создали новое Средиземноморское командование из двенадцати боевых кораблей, что обеспечило им военно-морское превосходство в регионе. Турецкое дело конца 1946 года убедило многих американских чиновников в том, что Сталин не удовлетворится сферой влияния в Восточной Европе, и укрепило их во мнении, что необходимо продемонстрировать готовность вступить в войну.[1519]
В докладе Клиффорда и Элси, опубликованном в сентябре 1946 года, на восьмидесяти двух страницах были изложены идеи, которые циркулировали в Вашингтоне уже несколько недель. В июле Трумэн в порыве гнева попросил Кларка Клиффорда и Джорджа Элси, двух молодых сотрудников Белого дома, задокументировать недавние нарушения советских соглашений. Они подготовили гораздо больше — пространную оценку советских намерений и возможностей, сформулированную в самых зловещих тонах, а также ясный призыв к перевооружению США и сдерживанию советского экспансионизма. Их анализ в значительной степени заимствовал «Длинную телеграмму» Кеннана и черпал идеи у таких сторонников жесткой линии, как Лихи и Форрестал. Он был сформулирован в черно-белых терминах, которые предпочитал Трумэн. Не обращая внимания на случаи, когда Советы соблюдали договоренности, и на то, как действия США могли встревожить Москву, авторы составили юридическую справку, чтобы оправдать действия, которые, по мнению большинства американских чиновников, должны были быть предприняты. Советы были привержены экспансии и стремились к мировому господству, утверждали Клиффорд и Элси. Для достижения своих целей они использовали любые средства, включая политическую диверсию и военную силу. Советский экспансионизм представлял собой серьёзную угрозу жизненно важным интересам США во всём мире. Дальнейшие переговоры были бессмысленны; стремиться к сотрудничеству было бесполезно и даже опасно. Советы понимали только жесткие слова и военную силу. Поэтому Соединенные Штаты должны поддерживать высокую степень военной готовности, обзавестись зарубежными военными базами, расширить свой ядерный арсенал и быть готовыми применить силу в случае необходимости. Они должны оказывать помощь «демократическим» странам, которым угрожает советская экспансия. Неспособность действовать решительно, как это было с западными демократиями в 1930-е годы, будет способствовать дальнейшей агрессии. Считавшийся слишком «горячим», чтобы обнародовать его или даже распространять внутри правительства, доклад хранился запертым в сейфе Белого дома, пока не был обнаружен много лет спустя. Это была первая крупная попытка правительства проанализировать поведение Советского Союза и дать рекомендации по надлежащему ответу США.[1520]
Увольнение министра торговли Генри Уоллеса всего за две недели до представления доклада Клиффорда-Элси укрепило консенсус холодной войны. На протяжении многих лет Уоллес был факелоносцем американских либералов. После того как большинство других «новых дилеров» покинули свои посты или перепрыгнули на борт бандформирования холодной войны, он сохранил веру, частным образом и публично призывая к сотрудничеству с Советским Союзом и подвергая сомнению подход, основанный на жестком подходе. 10 сентября Уоллес встретился с Трумэном, чтобы обсудить предстоящую речь. Впоследствии они разошлись во мнениях относительно того, что произошло: Уоллес утверждал, а Трумэн отрицал, что президент одобрил проект секретаря. Эта речь резко расходилась с общепринятым мнением, призывая американцев проанализировать, как их действия могут выглядеть в глазах других стран. Как и Кеннан, Уоллес обратился к истории России, чтобы объяснить советскую небезопасность, но сделал совершенно другие выводы, предупредив о чувствительности США к провокационным шагам, которые они считают провокационными. Он подверг резкой критике атомную политику США и подход, основанный на «жестких мерах». «Чем жестче мы будем, тем жестче будут русские», — заявил он. Речь вызвала фурор и сразу же поставила Трумэна в затруднительное положение. Потакая своей склонности к написанию писем, которые он впоследствии — в большинстве случаев благоразумно — отказался отправлять, президент в частном порядке осудил Уоллеса как одного из «салонных мизинцев» и «голосистых сопрано», составляющих «диверсионный фронт дядюшки Джо Сталина».[1521] Под давлением теперь уже жестко настроенного Бирнса он потребовал отставки Уоллеса и добился её. Увольнение Уоллеса устранило из исполнительной власти последнего несогласного с ортодоксальной точкой зрения холодной войны на многие годы вперёд.
II
Теперь, полностью согласившись с оценкой опасности и срочности ответных действий США, Трумэн и его советники решительно взялись за то, что Ачесон назвал «новым бременем вдали от наших берегов», после 1947 года.[1522]