анском государстве, вырезанном из южноазиатского субконтинента в результате раздела, последовавшего за обретением независимости. Монотеистический ислам казался гораздо ближе к христианству. Пакистанские лидеры выглядели более энергичными, энергичными, решительными и воинственными, словом, более мужественными.[1702] В отличие от Индии, и в первую очередь по собственным причинам — чтобы нарастить военную мощь, необходимую для противостояния гораздо более крупному соседу, — Пакистан выразил готовность встать на сторону Соединенных Штатов в холодной войне. «Пакистан — это страна, для которой я хотел бы сделать все», — воскликнул вице-президент Ричард М. Никсон. «У его жителей меньше комплексов, чем у индийцев. Пакистанцы полностью откровенны, даже когда это причиняет боль».[1703] Неудивительно, что, когда в 1953 году администрация Эйзенхауэра занялась поиском союзников, Пакистан сделал шаг вперёд. Он стал членом SEATO и Багдадского пакта, что сделало его, по словам одного остроумца, «самым союзным союзником Америки».[1704] Вскоре последовали масштабные программы экономической и особенно военной помощи.
Союз с Пакистаном принёс столько же проблем, сколько и выгод. Неру надеялся удержать субконтинент от холодной войны, но Соединенные Штаты привели его туда. Одним из главных результатов, как и предсказывали индийцы, стало возникновение глубокого гнева против Соединенных Штатов, что подтолкнуло их страну к вступлению в Советский Союз. Отношения между Соединенными Штатами и Пакистаном также не были особенно процветающими в рамках альянса. Никогда не было ясно, какую роль Пакистан будет играть в обороне Ближнего Востока. Его постоянные требования новейшей и самой дорогой военной техники раздражали и беспокоили высших должностных лиц США. Военная помощь со стороны США позволяла пакистанским лидерам игнорировать серьёзные внутренние проблемы и отказываться от переговоров с Индией. В свою очередь, пакистанские лидеры возмущались отказом США удовлетворить их требования и обвиняли своего союзника в недобросовестности.[1705]
В середине 1950-х годов Соединенные Штаты начали менять свою политику в отношении Южной Азии. Поездка Хрущева на субконтинент в 1955 году, за которой последовали крупные обязательства по оказанию помощи Индии, встревожила американских чиновников. К тому времени некоторые эксперты предположили, что конкуренция между Китаем и Индией в области экономического развития может стать стержнем, на котором повернется мировая история. Экономический кризис 1957 года показал, что Индия может проиграть. Поэтому Соединенные Штаты стали более благосклонно относиться к экономической помощи Индии. В то же время Эйзенхауэр пришёл к выводу, что «тенденция Америки бросаться на поиски союзников была не очень разумной» и даже «ужасной ошибкой».[1706] Таким образом, Соединенные Штаты стремились удержать военную помощь Пакистану в разумных пределах. Чтобы помочь стабилизировать Южную Азию, они стремились поощрять переговоры между Пакистаном и Индией по таким сложным вопросам, как спорная территория Кашмира.
Изменения в политике привели не более чем к скромным результатам и ещё раз подчеркнули трудности навязывания рамок холодной войны сложным местным ситуациям. Индия с радостью приняла помощь США, и в последние годы жизни Эйзенхауэра отношения с ней несколько улучшились. Но она отказалась вести переговоры со своим заклятым врагом. Пакистан был глубоко возмущен американской помощью Индии. Отказываясь от переговоров с соседом, он в то же время требовал большего для себя. Соединенным Штатам трудно было отказать. Пакистан предоставил важнейшие посты для электронного подслушивания Советского Союза. Базы в Пешаваре и Лахоре позволяли высоколетящим самолетам-шпионам U–2 собирать важную разведывательную информацию о советском военном потенциале и ракетных установках. В результате переворота 1958 года в Ираке проамериканское правительство сменилось радикальными арабами, что повысило значение Пакистана для обороны Ближнего Востока. Проницательный и непримиримый пакистанский лидер Аюб Кан предупредил, что американские базы подвергают его страну опасности, поэтому ему потребовались истребители F–104 и ракеты Sidewinder. Изменение политики Эйзенхауэра внесло определенный баланс в отношения США с Южной Азией и улучшило отношения с Индией. Но она мало что сделала для стабилизации субконтинента или решения основных политических дилемм Америки.[1707]
В условиях бушующей холодной войны, когда Соединенные Штаты боролись за преданность стран третьего мира, за рубежом им все больше мешала одна из самых сложных проблем внутри страны — отказ в равных правах и возможностях всем своим гражданам и особенно сегрегация афроамериканцев на Юге. Расовые отношения внутри страны по-разному пересекались с внешней политикой. Афроамериканцы теперь открыто ставили под сомнение претензии своей страны на моральное мировое лидерство. «Пропаганда свободных выборов в Европе американскими официальными лицами — это лицемерие, — заметил молодой священник и лидер движения за гражданские права Мартин Лютер Кинг-младший, — когда свободные выборы не проводятся в больших частях Америки».[1708] Африканские дипломаты, работавшие в Вашингтоне и в Организации Объединенных Наций, столкнулись с дискриминационными расовыми нравами в Соединенных Штатах. Подвергаясь нападкам за своё отношение к деколонизации, европейцы переводили стрелки на то, как страна решала свои собственные расовые проблемы. Высшие должностные лица все больше осознавали противоречие. «Мы не можем говорить о равенстве с народами Африки и Азии и практиковать неравенство в Соединенных Штатах», — предупредил Никсон президента по возвращении из Африки в начале 1957 года. «В национальных интересах, а также из-за моральных проблем, мы должны поддержать необходимые шаги, которые обеспечат упорядоченный прогресс на пути к ликвидации дискриминации в Соединенных Штатах».[1709]
Кризис с десегрегацией школ в Литл-Роке в сентябре 1957 года стал переломным моментом для внешней политики США. Эйзенхауэр отправил федеральные войска в столицу Арканзаса с большой неохотой. Лично его устраивала сегрегация, и у него было много друзей среди южной элиты. Он считал, что социальные изменения могут происходить только постепенно, и не решался вмешиваться в то, что считал делом штата. Но вопиющее неповиновение губернатора Орвала Фаубуса решениям Верховного суда о десегрегации школ не оставило ему выбора. Что ещё более важно, Литл-Рок оказал огромное влияние на весь мир. Сцены федеральных войск, сопровождающих афроамериканских детей в школу, в то время как белые противники интеграции бросают уродливые эпитеты протеста, воспроизводились в газетах и особенно на новом мощном средстве массовой информации — телевидении — по всему миру. Советские и китайские пропагандисты работали на полную катушку. Европейцы, ещё не отошедшие от Суэца, заявляли, что решение Америкой собственных расовых проблем не дает ей права читать им лекции. Нигерийская газета утверждала, что Соединенные Штаты «не претендуют на роль лидера западных демократий». Кризис в Арканзасе «разрушает нашу внешнюю политику», предупредил Даллес президента; последствия в Азии и Африке «могут оказаться для нас хуже, чем Венгрия для русских».[1710] Таким образом, Литл-Рок неразрывно связал внешние и внутренние проблемы. Американцы, и Эйзенхауэр в том числе, пришли к выводу, что нация должна эффективно решать свои внутренние проблемы, чтобы подтвердить свои претензии на роль лидера свободного мира.
После Литл-Рока администрация Эйзенхауэра предприняла скромные шаги для решения серьёзной проблемы. Она сделала символические жесты, чтобы улучшить свой имидж среди развивающихся стран. Она поддержала гаитянского кандидата на пост президента Совета по опеке ООН. В конце 1950-х годов деколонизация охватила Африку, и Соединенные Штаты стали более открыто поддерживать независимость и даже нейтралитет новых государств. Государственный департамент создал Бюро по делам Африки, выведя вопросы этого континента из-под контроля европейских подразделений, традиционно более благосклонных к колониальным державам. В октябре 1958 года Соединенные Штаты впервые проголосовали за резолюцию ООН, осуждающую апартеид в Южной Африке. Разумеется, администрация не могла зайти так далеко. После печально известной резни в Шарпевиле в 1960 году, когда полиция зверски убила 69 демонстрантов и ранила ещё двести человек, Госдепартамент дезавуировал американского дипломата, выступившего с мягким заявлением протеста. Самое главное, администрация признала, что больше не может оставаться равнодушной к международным последствиям расовых проблем у себя дома. Эйзенхауэр и ещё больше его преемников ясно видели, насколько важными они стали для глобального положения и притязаний нации.[1711]
IV
На протяжении всей своей истории, сталкиваясь с реальной или воображаемой внешней угрозой, Соединенные Штаты проявляли повышенный интерес к Западному полушарию. Холодная война не стала исключением. В первые годы своего правления Эйзенхауэр и Даллес без особых изменений продолжали унаследованную ими латиноамериканскую политику. Они беспокоились о коммунизме в полушарии, как и в других странах, но не видели причин для тревоги или принятия исключительных мер. Подобно Трумэну и Ачесону, они отвергли просьбы латиноамериканцев о разработке плана Маршалла, настаивая на том, что скромные займы и частные инвестиции — это верный путь к экономическому развитию. Чтобы поддерживать тесные связи с латиноамериканскими военными лидерами, они расширили программу военной помощи своих предшественников. Они развернули масштабную пропагандистскую кампанию с использованием комиксов, карикатур и радиопередач, предупреждающих латиноамериканские массы об опасности коммунизма. Они продолжали проводить обычные мероприятия по связям с общественностью, чествуя лидеров стран полушария и прославляя панамериканизм — «вы должны немного приласкать их и заставить их думать, что вы их любите», — наставлял президента Даллес.