[2274] Антиядерный подход Рейгана и его готовность пойти на риск переговоров, а не на блеск и наращивание военной мощи, сделали возможной трансформацию советско-американских отношений.[2275] При других личностях перемены могли бы затянуться или вообще не состояться, но то, что журналист Мартин Уокер назвал «необыкновенным совпадением двух необыкновенных людей», сыграло важнейшую роль.[2276] Личность всегда была для Рейгана важнее сути политики. Воодушевленный своим другом, британским премьер-министром Маргарет Тэтчер, после их первой встречи в конце 1985 года он пришёл к выводу, что Горбачев — человек, с которым можно работать.[2277] Он, в свою очередь, воздействовал своим знаменитым обаянием на советского коллегу. Каждый лидер «служил целям другого», — отметил Кэннон. Они начали частную переписку, затрагивая на сайте самые разные вопросы. Несмотря на сильные разногласия между ними и ошибки на этом пути, между ними возникла, по словам Рейгана, «своего рода химия».[2278] К тому времени, когда Рейган покинул свой пост, они были спокойны друг с другом. Единственной диссонансной нотой были холодные отношения между Нэнси Рейган и Раисой Горбачевой, которые, похоже, сразу же невзлюбили друг друга и никогда не передумывали.
События укрепили готовность двух лидеров предаться тому, что Горбачев называл «новым мышлением». Когда Рейган узнал о реакции СССР на учения НАТО Able Archer в те чрезвычайно напряженные месяцы в конце 1983 года, он сделал очевидный, но для противников времен холодной войны часто неуловимый вывод, что Советы боятся Соединенных Штатов так же сильно, как американцы боятся их. Это прозрение позволило ему поставить себя на их место и прийти к выводу, что переговоры могут быть и осуществимы, и продуктивны.[2279] Ядерная катастрофа в Чернобыле под Киевом летом 1985 года оказала глубокое влияние на обоих мужчин. После того как типично неуклюжее сокрытие событий нанесло Кремлю международный удар, ошарашенный Горбачев решил, что гласность — это путь, по которому следует идти как за рубежом, так и внутри страны. Чернобыль усилил и без того эмоциональный страх Рейгана перед ядерным Армагеддоном и его решимость избавить мир от ядерного оружия.[2280]
Даже несмотря на приверженность двух глав государств, путь был усеян препятствиями. Горбачев столкнулся с жесткой оппозицией со стороны своих военных советников и гражданских лиц, выступавших против его «капитулянтской линии» в отношении Запада. Ему потребовалось время, чтобы заменить старожилов вроде Громыко на своих людей, таких как Эдуард Шеварднадзе. Он так и не смог создать прочный консенсус вокруг своего «нового мышления» и неоднократно вынужден был перехитрить своих противников.[2281] Глубокие разногласия внутри администрации Рейгана, особенно по ядерным вопросам, чрезвычайно осложняли выработку согласованных позиций. Такие сторонники жесткой линии, как Уайнбергер, Кейси и участник переговоров по контролю над вооружениями Кеннет Адельман, вели ожесточенную борьбу с Шульцем и прагматиками. Разногласия между двумя странами оставались острыми, даже если в целом уже не были неразрешимыми. Например, по Афганистану, где они были согласны в принципе, они все ещё могли запутаться в деталях. А в таких вопросах, как СОИ, которую Горбачев был полон решимости ликвидировать, а Рейган — внедрить, разногласия оказались непреодолимыми.[2282]
Пройдя с перерывами четыре саммита за четыре года, лидеры двух стран в итоге добились серьёзных успехов. На своей первой встрече в Женеве в ноябре 1985 года они нечетко договорились о 50-процентном сокращении ядерного оружия, но мало о чём ещё. На поспешно созванном в октябре 1986 года саммите в Рейкьявике (Исландия) только СОИ, казалось, стояла на пути к действительно поразительным достижениям. Перед встречей Рейган возродил предложение «нулевого варианта» о ликвидации всех ядерных сил среднего радиуса действия (INF) в Европе. Горбачев, который владел инициативой на протяжении всего периода, выступил с дерзкими предложениями об огромных сокращениях и ликвидации всего ядерного оружия к 2000 году. Во время «странного уик-энда» в доме на берегу моря, где, по слухам, обитают привидения, он перенес этот срок на пять лет. Эта идея пришлась по вкусу антиядерщикам Рейгана. Их очевидное согласие «потрясло» переговоры, переведя их в «совершенно новое измерение». После продолжительной ночной сессии первоначально ошеломленные технические эксперты, казалось, согласовали условия. Но Рейган категорически отверг условие Горбачева о том, что SDI должна быть ограничена лабораторией. Саммит в Рейкьявике распался на фоне огромного разочарования и без каких-либо договоренностей.[2283]
Отчаявшись добиться успеха и убеждая физика Андрея Сахарова в том, что СОИ не сработает и в любом случае может оказаться блефом, Горбачев впоследствии изолировал вопрос о INF, и обе стороны выработали крупное соглашение.[2284] Впервые они договорились о сокращении числа ядерных вооружений в своих арсеналах: Советы отказались от 1836 ракет, а Соединенные Штаты — от 859. По иронии судьбы, учитывая, что ранее Кремль категорически возражал против любых инспекций, предложения Горбачева по проверке были настолько навязчивыми, что ЦРУ и АНБ отказались, в результате чего было достигнуто соглашение об инспекции на месте. Договор INF был подписан с большой помпой в Вашингтоне в 13:45 8 декабря 1987 года — время, которое, как выяснилось позже, астролог Нэнси Рейган посчитал особенно благоприятным. Рейган назвал это «великим историческим моментом». Для президента, осажденного «Иран-контрой», это была просто находка. Оно вызвало шумные протесты со стороны таких сторонников жесткой линии, как Перл, журналист Уильям Бакли и сенатор от Северной Каролины Джесси Хелмс. Говард Филлипс из «Консервативной фракции» назвал Рейгана «полезным идиотом советской пропаганды».[2285]
Прогресс в отношениях сверхдержав не ограничивался ядерным оружием. Две страны начали двусторонние дискуссии, чтобы разрядить региональные конфликты, такие как Никарагуа и Афганистан. Была обновлена «горячая линия» и заключено соглашение о совместном освоении космоса. Еврейская эмиграция оставалась острой проблемой, но Москва и Вашингтон обсуждали вопросы прав человека открыто и без прежней злобы. Все больше эмигрантов уезжало из России в США и Израиль. Две страны активно сотрудничали в Совете Безопасности ООН, призывая к прекращению ирано-иракской войны, и совместно предостерегали Ливию от отправки оружия в Иран. Культурный обмен расширился далеко за пределы расцвета разрядки в 1970-х годах. Обмен студентами стал осуществляться вплоть до уровня средней школы и распространился на новые академические дисциплины. Ученые визиты достигли новых высот и в атмосфере гласности вышли на новый уровень откровенности, даже в таких политически окрашенных предметах, как гуманитарные науки.
В последний год президентства Рейгана все чаще стали говорить о том, что холодная война закончилась. Старая риторика иногда всплывала на поверхность, как, например, когда в июне 1987 года президент громогласно заявил у Бранденбургских ворот Берлина: «Господин Горбачев, снесите эту стену!» — звонкое заявление, призванное умиротворить его консервативных критиков и заставить советского лидера предпринять ещё более драматичные шаги.[2286] Вопросы прав человека продолжали беспокоить отношения между сверхдержавами. Но другие признаки были более драматичными. Во время саммита в декабре 1987 года Вашингтон охватила «лихорадка Горби»: буйный советский премьер собирал огромные и восторженные толпы и однажды вышел из своего лимузина, как американский политик, чтобы пообщаться с любопытными зрителями. Это было «как будто он прибыл с другой планеты», — воскликнула писательница Джойс Кэрол Оутс.[2287] На саммите в Москве в мае 1988 года Рейган привлек внимание огромной толпы. Настаивая на том, что Советский Союз изменился, а не он сам, он все же отступил от своей речи 1983 года об «империи зла». Это был «очень символичный момент», — заметил американский кремленолог Стивен Коэн, — самый правый из послевоенных президентов едет в Москву и говорит в самых успокаивающих тонах.[2288] Московский саммит во всех практических целях означал нормализацию американо-советских отношений. В радикальной речи в ООН 7 декабря 1988 года, ставшей ещё одним поистине драматическим поворотным пунктом, Горбачев пошёл гораздо дальше. Он признал, что у Москвы нет монополии на истину. Он, похоже, отказался от использования силы в качестве инструмента дипломатии, выдвинув вместо этого концепцию «разумной достаточности для обороны» и подчеркнув её, объявив о сокращении советских обычных вооруженных сил на полмиллиона военнослужащих и десять тысяч танков в течение следующего года. Самое шокирующее и значительное, что он открыл путь к самоопределению в Восточной Европе, провозгласив, что «принцип свободы выбора является обязательным». Этот отказ от доктрины Брежнева в пользу того, что один советский чиновник окрестил доктриной Синатры (названной так в честь песни певца Фрэнка Синатры «My Way»), фактически снял центральный вопрос, вокруг которого началась холодная война.[2289]