[2408] С другой стороны, газета «Нью-Йорк таймс» жаловалась, что то, что уже называют «доктриной Буша», звучит в тоне высокомерия, достойного Римской империи или Наполеона. «Парни из Лаббока, возможно, захотят сделать паузу, прежде чем подписываться под слишком агрессивной позицией, которую изложил мистер Буш», — заключила газета.[2409] Гарвардский специалист по международным отношениям Стэнли Хоффманн назвал Чейни и Рамсфелда «шерифами Высокого Полудня» и оценил доктрину Буша как «вильсонианство в сапогах».[2410] Критики предупреждали, что доктрина упреждения побудит другие страны поступать так же, разрушив все надежды на мировой порядок.
Задолго до обнародования новой доктрины администрация начала обдумывать войну с Ираком. Диктатор Саддам Хусейн каким-то образом пережил сокрушительное поражение в 1991 году и десятилетие санкций ООН, став явным раздражителем для тех, кто, подобно Чейни, надеялся свергнуть его в войне в Персидском заливе. Уже в первые дни второй администрации Буша заговорили об Ираке. В ночь на 12 сентября 2001 года все ещё потрясенный президент, бродя по ситуационной комнате Белого дома, попросил Ричарда Кларка «просмотреть все заново. Проверьте, не сделал ли Саддам вот это… Я хочу знать хоть малейшую информацию».[2411] Рамсфелд и Вулфовиц фактически настаивали на войне с Ираком сразу после 11 сентября, но Пауэлл призвал сосредоточиться на Афганистане, и Буш благоразумно согласился, хотя и приступил к планированию войны в ноябре. Как только афганский конфликт оказался выигранным, Ирак тут же всплыл на поверхность. Официальные лица считали дальнейшее дипломатическое давление слишком медленным, а переворот — маловероятным. Уверенные, что у Саддама есть или скоро появится оружие массового поражения, и опасаясь, что он может передать его террористам, они были настроены на его устранение. «Решение не было принято, — позже заметил Хаас, — решение произошло, и вы не можете сказать, когда и как».[2412]
«Почему Ирак? Почему именно сейчас?» Эти вопросы часто задавали в последующие дни, и ответы на них столь же сложны, как и люди, подталкивавшие к войне. Простым ответом, конечно, была нефть, но причины были гораздо глубже. Для неоконсерваторов война отвечала глубоким философским убеждениям, а также насущным практическим проблемам. К неоконсерваторам, как их стали называть, относились Вулфовиц, советник Министерства обороны Ричард Перл и журналист Уильям Кристол. Вместе с начальником штаба Чейни Либби, заместителем министра обороны Фейтом и заместителем государственного секретаря Джоном Болтоном они образовали своего рода «заговор» при младшем Буше. Утописты по мировоззрению, они считали, что Соединенные Штаты обязаны противостоять тирании и распространять демократию. По их мнению, Саддам Хусейн стоял за мировым терроризмом и вскоре должен был получить ОМУ. Многие из них были тесно связаны с Израилем и настаивали на том, что свержение Саддама сделает этого важнейшего союзника более безопасным. Они горячо верили, что распространение демократии в Ираке вызовет обратный эффект домино на всем Ближнем Востоке и тем самым ликвидирует основную питательную среду для терроризма.[2413]
Позиция неоконсерваторов дополняла взгляды других высокопоставленных чиновников. Пауэлл также хотел избавиться от Саддама, но допускал войну только в крайнем случае и настаивал на международной поддержке. К январю 2003 года он пришёл к выводу, что война неизбежна, и согласился. Самоуверенные националисты Чейни и Рамсфелд увидели шанс завершить незаконченное дело 1991 года, устранить помеху и потенциальную угрозу, а также продемонстрировать эффективность современных высокотехнологичных военных действий. Осенью 2001 года Чейни был встревожен вспышкой сибирской язвы в США даже больше, чем 11 сентября, и рассматривал биологическое оружие Саддама Хусейна как угрозу, к которой Соединенные Штаты были совершенно не готовы.[2414]
Сторонники войны нашли восприимчивую аудиторию в Белом доме. Политический советник Белого дома Карл Роув, мыслящий обыденными, но для этой администрации крайне важными категориями, видел в сплочении нации в поддержку войны шанс использовать уязвимость демократов после Вьетнама в вопросах обороны и национальной безопасности, скрепить союз республиканцев с христианскими правыми, завоевать голоса евреев, помочь партии на выборах в Конгресс и создать постоянное республиканское большинство.[2415] Буш сочетал в себе менталитет Старого Запада из его родного Техаса и миссионерский дух евангелического христианства. Он не был ни глубоким мыслителем, ни особенно любознательным и мог быть удивительно плохо информирован. Свержение Хусейна позволило бы ему добиться успеха там, где потерпел неудачу его отец, и отомстить иракскому диктатору за покушение на жизнь его отца в 1993 году. Рожденный христианкой, он видел мир с точки зрения добра и зла и был уверен, что «призван» защищать свою страну и распространять «Божий дар свободы» на «каждое человеческое существо в мире».[2416] Его вера помогла ему выбрать курс. Когда он принял решение, сомневаться было нельзя. Война с Ираком защитит безопасность Соединенных Штатов и уничтожит силы зла.
К лету 2002 года, после практически полного отсутствия внутренних дебатов и, по-видимому, незначительного обсуждения вопроса о том, может ли война с Ираком быть контрпродуктивной с точки зрения Афганистана или более масштабной борьбы с терроризмом, администрация, зацикленная на устранении Саддама и увлеченная гордыней, была глубоко привержена войне. Конфликт был «неизбежен», — докладывал высокопоставленный британский чиновник своему правительству; «разведданные и факты фиксировались вокруг политики».[2417] Не справившись с задачей в первый срок Буша, СНБ Райс не выполнял отведенную ему роль — предоставлять президенту различные варианты и подвергать сомнению предложения ведомств. Намереваясь вторгнуться как можно скорее, Чейни, Рамсфелд и неоконы отказывались подвергать свои предположения тщательной проверке. Они были уверены в том, что знали, даже перед лицом противоположных доказательств и неудобных фактов. Они отвергали противоположные мнения тех, кого они называли «сообществом, основанным на реальности». «Теперь мы — империя, — хвастался один из чиновников, — и когда мы действуем, мы создаем свою собственную реальность».[2418] Они больше доверяли тому, что узнали от сомнительного Ахмада Чалаби и других иракских изгнанников, чем собственным разведывательным службам (они также финансировали Иракский национальный конгресс Чалаби на сумму 36 миллионов долларов в 2002–3 годах). Они «вишнево» подбирали доказательства, которые соответствовали их предубеждениям. Они оказывали тонкое, а иногда и не очень тонкое давление на поставщиков разведывательной информации, требуя от них правильных ответов. Иногда поставщики подгоняли свои оценки под предрассудки своих боссов. Директор ЦРУ Джордж Тенет однажды назвал версию об оружии массового поражения «неоспоримой», но на самом деле она была довольно слабой. Не было никаких твёрдых доказательств того, что Саддам Хусейн был близок к приобретению ОМУ или что он вообще имел отношение к 11 сентября. Но победа над Ираком казалась следующим логическим шагом в большой войне с терроризмом, а превентивная война — оправданной.[2419]
После Дня труда 2002 года администрация развернула тотальную кампанию за поддержку конгресса и населения. «С точки зрения маркетинга вы не представляете новые продукты в августе», — заметил один из помощников Белого дома.[2420] Буш и Чейни настойчиво добивались поддержки республиканцев и демократов в Конгрессе. Высшие должностные лица постоянно твердили о необходимости войны. Чейни утверждал, что у Саддама Хусейна «нет никаких сомнений» в наличии оружия массового поражения, хотя в правительстве царил значительный скептицизм и не было веских доказательств, подтверждающих это заявление. Он и Райс делали все более зловещие (впоследствии доказавшие свою ложность) заявления о том, что Саддам получит ядерное оружие «довольно скоро». В своей важной речи в Цинциннати 7 октября Буш говорил о «серьёзной угрозе», подтвердил, что Саддам дал «убежище и поддержку терроризму», и предупредил, что «иракский режим… обладает и производит химическое и биологическое оружие» и стремится получить ядерное оружие. Имеет ли смысл, спросил он, завершая любимой пугающей фразой администрации (впервые использованной Райс), «чтобы мир ждал……последнего доказательства, дымящегося пистолета, который может появиться в виде грибовидного облака?»[2421]
Кампания вызвала не более чем разрозненные возражения, причём некоторые из них, что интересно, исходили от высших советников старшего Буша. Джеймс Бейкер призвал к согласованным усилиям по завоеванию международной поддержки.[2422] Когда Брент Скоукрофт публично предупредил, что вторжение в Ирак может отвлечь внимание и ресурсы от более насущной войны с терроризмом, повредить позиции США на Ближнем Востоке и спровоцировать нападение на Израиль, которое может привести к региональному «Армагеддону», помощники младшего Буша прозвали его «Невиллом» — очевидный намек на Чемберлена и Мюнхен.[2423]