Американский экспансионизм 1840-х годов не был ни провидческим, ни невинным. Он был скорее результатом замысла, чем судьбы, тщательно просчитанных усилий целеустремленных демократических лидеров по достижению конкретных целей, отвечавших главным интересам США. Риторика Manifest Destiny была националистической, идеалистической и самоуверенной, но за ней скрывались глубокие и порой болезненные опасения за безопасность Америки от внутреннего разложения и внешней опасности. Экспансионизм демонстрировал скудное отношение к «неполноценным» народам, которые стояли на пути. В сочетании с нестабильным вопросом о рабстве он разжигал все более ожесточенный конфликт между секциями и партиями.[423]
III
Манифест Судьбы имел свои пределы, прежде всего на северной границе с Британской Канадой. Англофобия и уважение к Британии нелегко уживались в предбеллумские годы. Американцы по-прежнему считали бывшую родину главной угрозой своей безопасности и процветанию и возмущались её отказом оказывать им должное уважение. Во время выборов американские политики привычно крутили львиным хвостом, чтобы заручиться поддержкой населения. Американцы из высшего класса, напротив, восхищались британскими достижениями и институтами. Ответственные граждане понимали важность экономических связей между двумя странами. Здоровое уважение к британской мощи и растущее чувство англосаксонского единства и общей цели — их «особые и священные отношения к делу цивилизации и свободы», как назвал это О’Салливан, — привели к совершенно разным отношениям и подходам к Британии и Мексике. Американцы продолжали рассматривать Канаду как базу, с которой Британия может нанести удар по Соединенным Штатам, но все больше сомневались, что она будет использована. Они также смирились с присутствием своего северного соседа и проявили готовность жить с ним в мире. Даже фанатик О’Салливан признал, что Манифест Судьбы остановился на канадской границе. Он рассматривал канадцев как возможных младших партнеров в процессе Manifest Destiny, но не настаивал на аннексии, когда представилась такая возможность, представляя себе мирную эволюцию к возможному слиянию в какое-то неопределенное будущее время.[424] Восстания в Канаде в 1837–38 годах подняли угрозу третьей англо-американской войны, но у большинства американцев они вызвали в целом сдержанную реакцию. Поначалу, конечно, некоторые рассматривали канадские восстания, а также события в Техасе как часть дальнейшего марша республиканизма. Вдоль границы некоторые американцы предлагали повстанцам убежище и поддержку. Такие инциденты, как сожжение канадскими солдатами американского судна «Каролина» на территории США в декабре 1837 года, привели к обострению напряженности. По мере того как становилось ясно, что восстания не были республиканскими по происхождению и намерениям, напряжение спадало. Приграничные общины, где процветала легальная и нелегальная торговля, опасались потенциальных издержек войны. Президент Мартин Ван Бюрен объявил о нейтралитете США, а после инцидента в Каролине направил для его обеспечения героя войны 1812 года генерала Уинфилда Скотта. Путешествуя по приграничной стране на санях при прохладной температуре, часто в одиночку, Скотт ревностно выполнял свои приказы, выражая возмущение уничтожением «Каролины» и обещая защищать территорию США от нападения британцев, но предостерегая своих соотечественников от провокационных действий. В одном случае он предупредил горячих голов, что «кроме как через моё тело, вы не пройдете через эту линию». В другой раз, в качестве превентивной меры, он выкупил у сторонников мятежников корабль, который, как он подозревал, должен был использоваться для враждебных действий. Вмешательство Скотта помогло ослабить напряженность на границе. Что касается «Манифеста Судьбы», то американцы продолжали верить, что канадцы выберут республиканство, но они уважали принцип самоопределения, а не стремились навязать свои взгляды силой.[425]
Конфликт вокруг давно оспариваемой границы между штатами Мэн и Нью-Брансуик также вызвал враждебность и сдержанность англо-американцев. Местные интересы с обеих сторон создавали непреодолимые препятствия для урегулирования. В течение многих лет Мэн срывал попытки федеральных властей провести переговоры. Вашингтон ничего не предпринимал, когда правительство штата или его граждане нарушали федеральный закон или международные соглашения. Когда в конце 1838 года канадские лесорубы заготовили древесину в спорной долине реки Арустук, вспыхнуло напряжение, что вызвало угрозу войны. Неутомимый и странствующий Скотт поспешил в штат Мэн, чтобы успокоить его жителей и побудить местных чиновников к компромиссу. Как и в случае с канадскими мятежами, более холодные головы возобладали. Так называемая Арустукская война оказалась не более чем дракой в баре, главными жертвами которой стали окровавленные носы и сломанные руки. Но территориальные споры продолжали угрожать миру.[426]
Конфликт вокруг работорговли придал англо-американской напряженности ещё большее измерение. В 1830-х годах Великобритания начала тотальный крестовый поход против этой жестокой и гнусной торговли людьми. Соединенные Штаты объявили международную работорговлю вне закона в 1808 году, но из-за сопротивления южан мало что сделали для её прекращения. Одинокие среди стран, они отказались участвовать в многосторонних усилиях. Таким образом, работорговцы использовали флаг США для прикрытия своей деятельности. Ещё свежа в памяти война 1812 года, и очень чувствительные к оскорблениям своей чести, американцы Юга и Севера громко протестовали, когда британские корабли начали останавливать и досматривать суда под звездно-полосатым флагом. Инцидент, произошедший в ноябре 1841 года, поднял кипящий спор до уровня кризиса. Во главе с поваром по имени Мэдисон Вашингтон рабы на борту корабля «Креол», направлявшегося из Виргинии в Новый Орлеан, подняли мятеж, захватили корабль, убили работорговца и уплыли на Багамы. Под давлением местного населения британские власти отпустили всех 135 рабов, поскольку они высадились на свободной территории. Разгневанные вмешательством Великобритании во внутреннюю работорговлю и более чем когда-либо убежденные в зловещем заговоре с целью уничтожения рабства в США, южане потребовали вернуть их собственность и выплатить компенсацию. Но у Соединенных Штатов не было договора об экстрадиции с Великобританией, и они не могли ничего сделать, чтобы поддержать требования своих граждан.[427]
Вебстер-Ашбертонский договор 1842 года разрешил несколько острых вопросов и подтвердил границы Манифест Судьбы. К этому времени обе стороны стремились ослабить напряженность. Государственный секретарь Дэниел Уэбстер, будучи ярым англофилом, считал торговлю с Англией необходимым условием процветания США. Новое британское правительство сэра Роберта Пиля было настроено дружелюбно по отношению к Соединенным Штатам и искало передышки от напряженности, чтобы провести внутренние реформы и решить более насущные европейские проблемы. Отправив специальную миссию в Соединенные Штаты, Пиль вызвал отклик у неуверенных в себе американцев — «необычная снисходительность» для «надменной» Англии, признал житель Нью-Йорка Филип Хоун.[428] Назначение Александра Бэринга, лорда Эшбертона, для выполнения миссии подтвердило добрые намерения Лондона. Глава одного из ведущих мировых банковских домов, Эшбертон был женат на американке, владел землей в штате Мэн и имел обширные инвестиции в Соединенных Штатах. Он считал, что хорошие отношения необходимы для «нравственного совершенствования и прогрессивной цивилизации мира». Эшбертон подготовился к суровой жизни в «колониях», взяв с собой трех секретарей, пять слуг, трех лошадей и карету. Они с Уэбстером роскошно развлекались. Старые друзья, они договорились обойтись без обычных дипломатических условностей и работать неформально. Уэбстер даже пригласил представителей штатов Мэн и Массачусетс принять участие в дискуссиях, заставив Эшбертона удивляться, как «эта масса неуправляемой и неуправляемой анархии» функционирует так хорошо, как она функционирует.[429]
Начинающие дипломаты использовали нетрадиционные методы для урегулирования серьёзных разногласий. В самом сложном вопросе — о границе между штатами Мэн и Нью-Брансуик — они выработали компромисс, который удовлетворил горячих голов с обеих сторон, а затем использовали хитроумные способы, чтобы продать его. Каждая из сторон использовала различные карты, чтобы доказать скептически настроенным избирателям, что их сторона получила больше выгоды от сделки — или, по крайней мере, избежала больших потерь. Уэбстеру было сложнее договориться с Мэном, чем со своим британским коллегой. Он использовал 12 000 долларов из секретного президентского фонда, чтобы убедить своих соотечественников из Новой Англии принять договор. Развязав этот узел, двое мужчин с относительной легкостью установили границу между озером Верхнее и Лесным озером. Они разрядили все ещё щекотливый вопрос о Каролине и договорились о договоре об экстрадиции, чтобы помочь в решении вопросов, подобных креольскому. Сложнее всего было урегулировать разногласия по вопросу работорговли. В конце концов, договор предусматривал создание совместной эскадры, но Соединенные Штаты, что вполне предсказуемо, не поддержали это соглашение. Договор Уэбстера и Эшбертона свидетельствовал об англо-американском здравом смысле, когда это качество, казалось, было в дефиците. Он подтвердил согласие США на раздел Северной Америки с британскими канадцами. Он разрешил многочисленные проблемы, которые могли спровоцировать войну, и положил начало сближению двух стран. Угроза войны на северо-востоке ослабла, и Соединенные Штаты могли обратить своё внимание на тихоокеанский северо-запад и юго-запад.