озмущения. Должно быть, он тоже удивлялся притворству людей, утверждавших, что они создали превосходную цивилизацию. Из-за неравноправных договоров Китай даже не был суверенен на своей территории. Ему оставалось только протестовать. В то время как жители Запада пользовались в Китае защитой экстерриториальности, китайское правительство не могло защитить жизни своих граждан, пострадавших в Америке. Соединенные Штаты решили этот вопрос на своих условиях. В 1879 году Конгресс принял законопроект, ограничивающий количество китайцев, которые могли прибыть в страну на любом судне. Будучи столь же антикитайским, сколь и антибританским, тогдашний сенатор Блейн защищал этот закон как удар «цивилизации Христа» по «цивилизации Конфуция».[661] Утверждая, что законопроект нарушает договорные обязательства США, Хейс мужественно наложил на него вето. Однако, признавая политическую силу агитаторов, правительство провело переговоры с Китаем о новом договоре, разрешающем Соединенным Штатам ограничить или приостановить, но не «абсолютно запретить» китайскую иммиграцию. Конгресс немедленно приостановил иммиграцию на двадцать лет, вызвав вето Артура. Законодатели ответили новым законопроектом, приостанавливающим китайскую иммиграцию на десять лет, что стало первым подобным запретом в истории США. Затем последовали новые законы об исключении. Не имея иного выбора, кроме как смириться, китайцы в 1894 году согласились на новый договор, который «абсолютно запрещал» иммиграцию китайских рабочих в течение десяти лет. Дипломатические отношения ухудшились в 1890-е годы.[662]
Жестокое убийство мафией одиннадцати итальянцев в Новом Орлеане спровоцировало в 1891 году мини-кризис в отношениях с Италией. Резкий рост числа итальянских иммигрантов и активизация бандитских разборок привели к росту напряженности в этом южном городе, связанном традициями. Убийство популярного молодого начальника полиции, предположительно совершенное итальянцами, имевшими связи со зловещей «мафией», вызвало народное возмущение. Когда первая группа обвиняемых была признана невиновной — «громовой удар неожиданности», — кричала газета Times-Picayune, — разъяренная толпа, в которую входили некоторые из ведущих горожан, набросилась на тюрьму, застрелила восемь обвиняемых в стенах, а ещё троих сняла и линчевала с близлежащих сучьев деревьев и фонарных столбов. Оскорбленное и разъяренное итальянское правительство осудило этот «зверский поступок», потребовало защиты итальянцев в США и репараций. Оправдывая своё прозвище «Джинго Джим», больной и озабоченный Блейн поначалу реагировал благодушно. Но по мере того, как спор разгорался, он в недипломатичной форме заявил, что около жертв были гражданами США, объяснил, что федеральное правительство не может навязывать свою волю штату Луизиана, и выразил итальянскому министру своё безразличие к тому, что итальянцы могут думать об американских институтах. «Вы можете поступать, как вам заблагорассудится», — прорычал он в заключение. Италия отозвала своего министра из Вашингтона. Обе страны надули губы, заговорили о войне. После нескольких месяцев нерешительности Италия наконец отступила от своих угроз, Харрисон выразил сожаление по поводу убийств, а итальянский министр вернулся в Вашингтон. Виновные остались безнаказанными, но семьям трех жертв была выплачена компенсация в размере 25 000 долларов. В Соединенных Штатах это дело вызвало резкий рост антииммигрантских настроений, что привело к принятию дополнительных законов об изоляции. Сторонники морской мощи использовали угрозу войны и предполагаемую уязвимость американских портов даже для итальянского флота, чтобы заручиться поддержкой в пользу увеличения военно-морского флота.[663]
Совершенно иной и гораздо более значимой была все более решительная реакция Америки на обращение с евреями в России. Российский антисемитизм имел глубокие корни. Он значительно усилился в 1880-х годах, когда страну охватил голод, а евреев стали обвинять в разжигании революционной деятельности и убийстве царя. Эта проблема затрагивала Соединенные Штаты по нескольким направлениям. Американские евреи, приезжавшие в Россию по делам, подвергались различным видам дискриминации и обращались за помощью к своему правительству. Кроме того, когда обращение с ними в России стало невыносимым, тысячи евреев бежали в, казалось бы, гостеприимные Соединенные Штаты и своими публичными протестами привлекали внимание к бедственному положению оставшихся там людей. Американцы больше читали о событиях за рубежом и начинали чувствовать, что их страна, как развивающаяся держава, может оказывать определенное влияние на другие общества. Некоторые стали воспринимать обращение России с евреями как преступление против человечности. Иммиграционные службы и общества помощи были перегружены потоками иммигрантов и умоляли их утихомирить. Некоторые американцы, включая государственного секретаря Уолтера Грешема, в частном порядке обвинили Россию в заговоре с целью подорвать американское общество, «вынудив приплыть к нашим берегам многочисленный класс иммигрантов, лишённых ресурсов и не приспособленных во многих важных отношениях для впитывания в наше политическое тело».[664]
«Еврейский вопрос» приобретал все большее значение во внешних отношениях США. Государственному департаменту удалось защитить интересы большинства американских евреев с помощью тихой и настойчивой дипломатии. Подтверждая нежелание США «официозно и оскорбительно вмешиваться», дипломаты в то же время обращались к российскому правительству, используя самые осторожные формулировки и руководствуясь собственными интересами, с просьбой прекратить жестокое обращение с «этими несчастными существами».[665] Российские официальные лица ответили, что Соединенные Штаты эффективно справились с проблемами, вызванными китайскими иммигрантами. Если приток евреев станет слишком обременительным, их тоже можно будет исключить. Усиление российских репрессий стимулировало дальнейшую эмиграцию евреев в Соединенные Штаты. Петербургское правительство открыло новую зону конфликта, отказавшись выдавать визы американским евреям. Наряду с разоблачением русскоязычным журналистом и лектором Джорджем Кеннаном в середине 1880-х годов ужасных условий содержания в сибирских тюрьмах, продолжающиеся споры об отношении к евреям подрывали традиционную российско-американскую дружбу и провоцировали некоторых американцев на призывы к революции в России. Этот вопрос, как никакой другой, сыграл важную роль в вовлечении американской общественности в «новую внешнюю политику» 1890-х годов. Это был первый из многочисленных случаев, когда давление со стороны этнических групп и гуманитарные соображения подтолкнули Соединенные Штаты к тому, чтобы бросить вызов правительствам других стран, даже дружественных, в вопросах прав человека.[666]
IV
В конце XIX века экономика США была чудом всего мира. Валовой национальный продукт вырос в четыре раза — с 9 миллиардов долларов в 1869–73 годах до 37 миллиардов долларов в период с 1897 по 1901 год. Производство резко возросло. Выпуск стали увеличился с 77 000 тонн в 1870 году до 11 270 000 тонн в 1900 году. Производство пшеницы и кукурузы удвоилось. Качество американских товаров, их низкие цены и улучшенная транспортировка привели к резкому росту торговли. Экспорт подскочил с 234 миллионов долларов в 1865 году до 1,5 миллиарда долларов в 1900 году. В 1876 году, в год столетнего юбилея, экспорт впервые стал регулярно превышать импорт. В результате бурной индустриализации экспорт промышленных товаров начал догонять традиционно доминирующие сельскохозяйственные продукты и обошел их в 1913 году. Основным потребителем американского экспорта была Великобритания, за ней следовали Германия и Франция — в целом Европа к концу 1880-х годов поглотила около 80 процентов всего объема. Ближе к дому основными покупателями были Канада и Куба. Впервые у американцев появился капитал, который можно было инвестировать в другие страны. К концу века страна уступала в экономическом развитии только Великобритании. Американцы превозносили своё восходящее могущество в самых восторженных выражениях. Это «наша судьба — подняться на первое место среди наций-производителей», — провозгласил один энтузиаст. Мы отправляем «уголь в Ньюкасл, хлопок в Манчестер, столовые приборы в Шеффилд, картофель в Ирландию, шампанское во Францию, часы в Швейцарию», — хвастался другой.[667] Некоторые американцы все больше опасались, что их благословение может стать их проклятием. Тяжелая депрессия 1873 года опустошила страну, вызвав у некоторых бизнесменов и государственных деятелей опасения, что производство большего количества продукции, чем может быть поглощено внутри страны, угрожает экономической стабильности. Экспорт по-прежнему составлял лишь около 7 процентов валового национального продукта, но именно он стал рассматриваться как ключ к экономическому благополучию. «Дом, в котором мы живём, стал слишком тесен», — предупреждал экономист Дэвид Уэллс. Без расширения внешних рынков «мы наверняка захлебнемся в собственном жире».[668] Таким образом, политики и бизнесмены Позолоченного века поставили перед собой задачу защитить существующие зарубежные рынки и найти новые. Правительство стало играть более важную роль в этом процессе. Такие усилия не всегда были решительными и систематическими. Большинство предприятий продолжали ориентироваться на внутренний рынок. Приверженность протекционизму мешала заключению новых торговых соглашений и отменяла уже существующие. Таким образом, результаты не соответствовали риторике.[669]