— Когда приедут?
— Через полторы недели, вроде. Что-то они надолго то уехали. Копили долго поди.
— Петька то вовсю в партизан играет! Наш парень!
Дед замер и оглянулся. Он увидел Петьку, который сидел в воображаемом укрытии – скамейка. Петя «стрелял» в немцев, а Генка, который вытянул коротенькую палочку, падал на землю, имитируя ранения.
«Немцы» проигрывали и вовсю изображали ранения, а довольный Петька вовсю «стрелял».
Один мальчишка, пытаясь имитировать ранение, сильно поцарапал колено.
— Ай! Больно!
— Ты живой, Вадик? – Спросил Генка.
— Да. – Ответил мальчишка, зажимая кровоточащую рану.
Деду Федору стало плохо. С его губ сорвалось бранное слово и он сел на скамейку, схватившись за сердце.
— Степаныч! Степаныч! – Закричал знакомый Федора. – Рано помирать!
— Разворошил…П-Петь…ка…в…ния. – Еле выговорил Федор.
Петя сначала не понял, что происходит. Он только видел, как дед вдруг схватился за грудь и осел на скамейку, словно подкошенный. Знакомый деда, Ульянов, уже тряс его за плечи, крича что-то невнятное.
— Беги за скорой! — завопил Ульянов, заметив остолбеневшего Петю. — Да беги же, внучок!
Петя сорвался с места как ошпаренный. Ноги сами понесли его к телефонной будке на углу улицы. Дрожащими пальцами он сунул в щель две копейки, набрал «03».
— Скорая помощь, — раздался спокойный женский голос.
— Дед... у деда сердце! — выпалил Петя, с трудом выдавливая из себя слова. — Двор дома 24 по Ленинскому...
Он даже не успел договорить, как услышал в трубке: «Машина уже выехала».
Когда Петя вернулся, вокруг деда уже столпились соседи. Кто-то подложил под голову свёрнутую куртку, кто-то пытался дать воды. Аня, бледная как мел, стояла в стороне и ревела в кулак.
Скорая примчалась через семь минут — рекордное время. Двух санитаров в белых халатах Петя запомнил в мельчайших деталях: высокий, с родимым пятном на щеке, быстро расстегнул деду рубашку, а коренастый, с вечно зажмуренными глазами, уже доставал какие-то приборы.
— Инфаркт, — бросил высокий санитар. — Везим в пятую горбольницу.
Петя и Аня втиснулись в карету скорой, хотя санитар ворчал: «Места мало!». Внутри пахло лекарствами и чем-то металлическим. Петя прижался к сестре, глядя, как деду надевают кислородную маску.
Больница встретила их длинными коридорами с вытертым линолеумом. Зелёные стены, облупившиеся кое-где до бетона, тусклые лампы под потолком — всё это казалось Пете страшным и чужим. Медсёстры в поношенных халатах сновали туда-сюда, не обращая внимания на двух перепуганных детей.
— Ждите здесь, — указала им на скамейку пожилая санитарка с добрыми глазами.
Они просидели там три часа. Петя всё это время сжимал в кармане дедову медаль «За отвагу» — она случайно выпала, когда санитары перекладывали деда на каталку. Аня, измученная, уснула у него на плече.
— Дубовы? — наконец появился врач в заляпанном халате. — Ваш дедушка стабилизирован.
Оказалось, это был не инфаркт, а сильный приступ стенокардии. Дед пришёл в себя уже через час, но врачи настаивали на наблюдении.
Вечером они возвращались домой на такси — деда выписали, но велели соблюдать покой. Фёдор молча смотрел в окно, лишь изредка поправляя на груди пузырёк с нитроглицерином. Петя сидел, уткнувшись носом в дедову куртку — она всё ещё пахла больничным антисептиком.
Дома дед сразу лёг на диван. Аня, как могла, накрыла его пледом, хотя на улице стояла жара. Петя молча поставил на тумбочку стакан воды и ту самую медаль.
— Спасибо, внучек, — хрипло сказал дед. — Ты сегодня... молодец. Но прошу…не напоминай мне больше. Твой…юношеский интерес…но я не хочу, извини.
Петя кивнул, сжимая кулаки. Он впервые за день почувствовал, как по щекам текут слёзы — тихие, горькие, взрослые.
А за окном мальчишки снова играли в войну. Но теперь их крики «Ты убит!» и «Я в тебя попал!» звучали как-то по-другому. Как будто между этой игрой и тем, что пережил дед, лежала пропасть, которую Петя только сейчас начал осознавать.
Вечером, когда дед уснул, Петя осторожно снял со стены дедову фронтовую фотографию и поставил её на тумбочку рядом с кроватью — чтобы первым делом видеть её при пробуждении. Чтобы помнить.
Те полторы недели у деда прошли тихо и по-домашнему. Петя старался не шуметь, видя, как дед после приступа стал чаще уставать — сам колол дрова во дворе, носил воду из колонки и даже научился варить простенький суп, чтобы Фёдор не вставал к плите. Каждое утро начиналось с того, что Петя осторожно спрашивал: "Деда, как сердце?" — и только услышав "Нормально", разрешал себе отойти по своим делам.
Аня тем временем подружилась с местными девчонками. Они целыми днями плели венки из одуванчиков у подъезда или играли в "классики", нарисованные углём на асфальте. Иногда она прибегала домой с охапкой полевых цветов — ставила их в банку у дедовой кровати. "Чтобы лучше дышалось", — серьёзно объясняла она, поправляя одеяло на спящем старике.
По вечерам, когда дед чувствовал себя лучше, они втроём сидели на кухне при выключенном радио — Фёдор теперь не выносил громких звуков. Петя читал вслух "Тимура и его команду", Аня раскладывала пасьянс, а дед молча курил на балконе, глядя в темноту — туда, где над крышами висели те же самые звёзды, что и в сорок пятом над поверженным Берлином.
Родители вернулись из Болгарии загорелые, с чемоданами, полными невиданных доселе вещей. Для деда привезли целую аптечку заграничных лекарств — блестящие упаковки с непонятными названиями, которые Фёдор сначала не хотел принимать, ворча: "Наши таблетки лучше". Но когда давление подскочило снова, скрепя сердце проглотил какую-то капсулу и удивился, как быстро помогло. Для детей были футболки с надписями на английском, жевательная резинка "Stimorol" и даже настоящие джинсы — правда, Петьке они оказались на размер больше, "на вырост".
1 сентября Петя впервые шёл в школу не в обычном коричневом костюме, а в модных болагрских брюках и новой рубашке с мелкой клеткой. Борька, встретивший его у школы, свистнул: "Ну ты и модник!" — но в глазах читалась зависть. Аня же, наоборот, стеснялась своего ярко-красного платья с белым фартуком — в классе все девочки были в обычных коричневых формах, и она выделялась, как маков цвет.
Пионерская жизнь теперь кипела по-новому. Петя с Борькой, как самые активные, попали в совет дружины. Каждую среду после уроков они оставались на "летучки" — в душном кабинете с портретом Ленина обсуждали подготовку к праздникам, сбор макулатуры и соревнования между отрядами. Борька, конечно, всё время норовил сбежать, но Петя научился его удерживать: "Ты же хочешь на экскурсию в Ленинград? Так веди себя хорошо!"
В октябре их отряд участвовал в смотре строя и песни. Три недели они репетировали после уроков — отрабатывали повороты, учили пионерские песни. Борька, назначенный командиром, сначала смеялся над всей этой муштрой, но когда их отряд занял второе место (уступили только восьмиклассникам), не мог скрыть гордости. Награду — поездку в театр на "Ревизора" — они, правда, променяли на футбольные мячи, договорившись с завучем.
Но самой запоминающейся стала акция "Пионер — всем ребятам пример" перед ноябрьскими праздниками. Петя с Борькой целую неделю ходили по начальным классам (в том числе и к Ане) — показывали, как правильно завязывать галстук, рассказывали про пионеров-героев. Аня потом хвасталась: "Мой брат — самый лучший пионер!" — хотя накануне Петя слышал, как она шепталась с подружками: "Этот ваш Тимур — выдумка, никто так не делает!"
К декабрю Петя неожиданно для себя стал одним из лучших учеников. Оказалось, что если не прогуливать уроки и аккуратно вести конспекты по литературе, пятёрки появляются сами собой. Даже строгая Анна Васильевна как-то сказала при всём классе: "Дубов, наконец-то твои сочинения стало можно читать без снотворного!"
Последний учебный день перед каникулами запомнился ёлкой в актовом зале — самодельными костюмами снежинок, Дедом Морозом из десятого класса (который забыл текст и матерился за кулисами) и тем, что Борька умудрился пронести в школу петарды. Когда они хлопнули во время выступления хора, директорша побледнела, решив, что это теракт — такие передачи теперь часто шли по новостям про "загнивающий Запад".
Возвращаясь домой с портфелем, набитым подарками от профкома (книга "Юные герои Великой Отечественной" и коробка шоколадных конфет "Мишка на Севере"), Петя думал о том, как странно устроена жизнь. Ещё полгода назад он боялся идти в шестой класс, а теперь... Теперь впереди были каникулы, подарки под ёлкой и целых две недели без домашних заданий. И пусть за окном морозило, в душе было тепло — от сознания, что всё идёт как надо.
Разве что дед Фёдор в последнее время снова начал жаловаться на сердце... Но Петя отгонял эти мысли. Сегодня был праздник, а значит — всё будет хорошо. Обязательно.
Новый год встретили скромно, но душевно. В квартире пахло мандаринами и свежеиспеченным тортом, а на столе красовался салат "Оливье", который мама украсила веточками укропа, будто новогодней елкой. Дед Фёдор, несмотря на строгий запрет врачей, выпил свои положенные пятьдесят грамм и, растрогавшись, рассказал, как в сорок пятом они встречали праздник в госпитале — с одной-единственной шоколадной конфетой на троих, но с таким счастьем в глазах, которого хватило на всю оставшуюся жизнь. Петя в это время разворачивал подарки — теплый свитер от бабушки, потрепанный томик Жюля Верна с яркими иллюстрациями и самодельный кораблик от Ани, склеенный из спичек и цветной бумаги.
Второе полугодие пролетело незаметно, как весенний ветер за окном. Уроки сливались в череду диктантов, контрольных и увлекательных рассказов учителя истории о древних цивилизациях. Петя вдруг понял, что если делать уроки сразу после школы, а не в последний момент, остается уйма времени на важные дела — можно и во дворе в футбол погонять с Борькой, и новый фильм на видеомагнитофоне посмотреть, и даже посидеть с дедом, который после болезни стал больше молчать, но всегда рад был компании.