— Что случилось?
— Аня Волка сломала…
Отец вздохнул, порылся в кармане и достал новую фигурку — Зайца.
— Держи. Теперь у тебя есть оба.
Петя взял Зайца, повертел в руках. Потом спросил:
— А Ане ничего не будет?
— Нет, — улыбнулся отец. — Она же маленькая.
Петя кивнул. Потом пошёл в комнату, где Аня, уже забыв о своём преступлении, играла погремушкой. Он положил Зайца рядом с ней.
— На. Только не ломай.
Аня схватила фигурку, потрясла её и засмеялась.
Петя вздохнул. Ну ладно. Пусть будет Заяц её. А Волк — его. Так даже правильнее.
Квартира Дубовых находилась в одном из тех сталинских домов на Ленинском проспекте, где высокие потолки и толстые стены хранили шепот истории. Пятилетний Петя воспринимал это пространство как целую вселенную, полную тайн и открытий. Каждое утро, едва проснувшись, он отправлялся в свой ежедневный исследовательский поход.
Главной базой была большая прихожая с вешалкой, до которой Петя пока не дотягивался. Здесь пахло кожей отцовского портфеля и мамиными духами "Красная Москва". В углу стоял дедов сундук с загадочными наклейками - Петя часто пытался его открыть, но магическая защелка не поддавалась его маленьким рукам.
Из прихожей путь лежал в просторную кухню - царство бабушки Ани. Здесь особенно интересно было у плиты, где в нижнем шкафчике жили кастрюли. Петя обожал надевать самую большую на голову, представляя себя космонавтом. А еще там хранился волшебный деревянный сундучок со специями - если осторожно открыть, можно было нюхать загадочные ароматы, от которых щекотало в носу.
Гостиная с высоким книжным шкафом казалась Пете храмом знаний. Он мог подолгу сидеть на полу, листая отцовские научные журналы с непонятными формулами и странными картинками. Особенно его завораживала книга по астрономии с фотографиями туманностей - он верил, что это просто волшебные картины.
Родительская спальня была территорией тайн. Здесь стоял мамин туалетный столик с множеством загадочных баночек и флаконов. Петя тайком открывал их, нюхал, иногда пробовал на вкус - особенно нравился крем с мятным привкусом. В шкафу висели родительские вещи, среди которых он находил утешение, когда скучал по ним - мамин халат пах мамой, а папин пиджак - папой.
Но самым волшебным местом был балкон. Через его дверь Петя мог наблюдать за жизнью двора - как соседки сушат белье, как мальчишки гоняют мяч. Зимой здесь вырастали снежные сугробы на перилах, а летом можно было ловить солнечных зайчиков.
Особое внимание Петя уделял таинственной двери в стене - чулану. Взрослые редко туда заглядывали, а для мальчика это было место силы. Здесь хранились старые чемоданы, праздничные сервизы и коробка с елочными игрушками. Петя обожал забираться туда с фонариком, представляя себя исследователем древних сокровищ.
Каждый уголок квартиры хранил свои секреты - скрипящая половица в коридоре, потайная ниша за радиолой, странный узор на обоях, который вечером превращался в страшного дракона. Для маленького Пети это был целый мир, который он методично исследовал день за днем, открывая для себя все новые чудеса в привычном пространстве родного дома.
Лето 1980 года запомнилось Пете Дубову как время, когда весь город вдруг стал другим – ярким, праздничным, пахнущим чем-то новым и незнакомым. Ему было шесть с половиной, Ане – чуть больше года, но даже она, кажется, чувствовала, что происходит что-то необычное.
В их квартиру на Ленинском проспекте олимпиада ворвалась еще весной, когда по телевизору начали показывать заставки с медвежонком Мишей, а во дворе рабочие принялись красить заборы в свежий зеленый цвет. Петя тогда не понимал, что такое Олимпиада, но радовался вместе со всеми – потому что взрослые вдруг стали улыбаться чаще, а на улицах появилось что-то новое, невиданное.
Отец, обычно погруженный в свои расчеты и лекции, однажды принес домой олимпийский значок и приколол его на Петину куртку.
– Теперь ты официальный участник, – сказал он серьезно.
– Какой участник? – нахмурился Петя.
– Ну как же! Ты же будешь помогать нашей стране побеждать.
Петя кивнул, не понимая, но чувствуя важность момента.
9 мая 1980.
Утро началось с того, что Петя проснулся раньше обычного – ещё до того, как в кухне зазвенела бабушкина посуда. Солнечный свет пробивался сквозь занавески, а за окном уже слышались чьи-то шаги и приглушённые голоса. Он лежал, прислушиваясь к звукам квартиры: мать торопливо гладила что-то утюгом, отец чистил ботинки в прихожей, а из комнаты Ани доносилось недовольное кряхтение – её будят раньше обычного.
Петя вскочил с кровати и тут же наткнулся на аккуратно сложенную на стуле одежду – белую рубашку, тёмные брюки и пионерский галстук. Его впервые надели в прошлом году, и с тех пор 9 мая он носил его с особой гордостью.
– Петька, ты встал? – донёсся из кухни голос бабушки. – Иди умываться, скоро едем к деду.
Он натянул рубашку и выбежал в коридор, где уже суетилась вся семья. Мать завязывала пеленовала Аню. Отец, в парадном костюме и с уже приколотым орденом «Красной Звезды» (дедовским, который тот отдал ему на хранение), поправлял галстук перед зеркалом.
– Пап, а мы точно успеем на парад? – спросил Петя, пробираясь в ванную.
– Успеем, – отец улыбнулся. – Но сначала – к деду. Без этого никак.
Бабушка Аня, как всегда в этот день, была серьёзнее обычного. Она молча разливала чай, изредка поглядывая на портрет деда Фёдора в военной форме, который висел на стене. Петя знал: сегодня она будет говорить ещё меньше, чем обычно.
Аня, наконец освободившись от материных рук, заползла к брату и потянула его за штанину.
– Ты тоже поедешь к деду, – сообщил он ей важно. – Только веди себя хорошо.
Через полчаса, когда все были готовы, они вышли из квартиры – отец нёс Аню на руках, мать держала корзину с едой (дед всегда ждал их с пирогами), а Петя шагал рядом, стараясь не выпачкать белую рубашку. На улице уже было полно людей – многие, как и они, шли к родственникам, другие направлялись к центру, на парад. Воздух пахнул весной, тёплым асфальтом и чем-то праздничным – может, гвоздиками, которые продавали на каждом углу.
Квартира деда Фёдора находилась в старом доме неподалёку, в том самом, куда он переехал после госпиталя в 45-м. Маленькая, но уютная, она казалась Петю каким-то особенным местом – здесь пахло нафталином, лавровым листом и ещё чем-то, что он не мог определить, но что навсегда ассоциировалось у него с дедом.
В прихожей висела шинель – та самая, в которой дед дошёл до Берлина. На стене – фотографии: молодой Фёдор в пилотке под Берлином, а вот уже он сам, седой, но всё такой же прямой, с Аней на руках (Петя тогда ревновал).
Сам дед сидел в кресле у окна, уже одетый в парадный китель с орденами. Увидев их, он улыбнулся – широко, по-молодому, и Петя на секунду представил, что перед ним не старый человек с тростью, а тот самый лейтенант с фотографий.
– Ну вот, – сказал дед, когда все расселись за столом. – Опять собрались. Как всегда.
И в этих словах не было грусти – только твёрдая, спокойная уверенность: они будут приходить сюда 9 мая всегда. Даже когда его не станет.
Петя, жуя пирог с капустой, смотрел на деда и думал, что когда-нибудь он обязательно расспросит его о войне. Но не сегодня. Сегодня – просто быть рядом.
После завтрака семья направилась на парад.
После завтрака у деда они вышли на улицу, и Петя сразу почувствовал, что город сегодня живет иначе. По тротуарам текли реки людей — ветераны в орденах, женщины с букетами гвоздик, дети в белых рубашках, как у него. Даже воздух казался гуще, насыщенным запахом весенней листвы, духов и чего-то неуловимого — может, того самого «праздника со слезами на глазах», о котором позже споет Высоцкий.
Дед Федор шел неспешно, опираясь на трость, но держался прямо — будто снова был тем самым лейтенантом, который вел солдат вперед. Петя, сжимая его руку, краем глаза замечал, как прохожие оглядывались на дедов китель с наградами, некоторые даже кивали с уважением. Один старый мужчина в похожем кителе вдруг остановился перед ними, молча протянул руку — дед так же молча пожал ее. Ни слова не было сказано, но Петя почувствовал, что между ними прошло что-то важное.
Они заняли место недалеко от трибуны — дед не любил толкучку, да и Аня на руках у матери могла испугаться шума. Петя встал на бордюр, чтобы лучше видеть. Вдоль улицы выстроились люди, в окнах домов виднелись лица, а из репродукторов лилась торжественная музыка.
И вот он начался — парад. Сначала прошли солдаты, чеканя шаг, их сапоги гулко стучали по асфальту. Петя завороженно смотрел, как сверкают штыки, как ровно, будто один человек, движется строй. Потом проехала техника — танки, грузовики с зенитками, и он, не сдержавшись, закричал:
— Смотри, дед, наши!
Дед только кивнул, но Петя заметил, как его пальцы крепче сжали трость.
Затем пошли ветераны — не строем, как солдаты, а просто группой. Некоторые шли твердо, другие — с трудом, опираясь на палки или на плечи товарищей. Кто-то в толне начал аплодировать, потом еще кто-то, и вот уже вся улица гремела овациями. Петя обернулся к деду — тот стоял неподвижно, глядя перед собой, но по его щеке скатилась слеза. Бабушка Аня тихо вытерла глаза уголком платка.
А потом — самое удивительное. Над площадью, разрывая небо, пронеслись самолеты. Петя вскрикнул от восторга, даже Аня зашевелилась, протягивая ручки к небу.
— Это «Стрижи», — сказал отец. — Лучшие пилоты.
Когда парад закончился, они еще долго стояли среди расходящейся толпы. Дед молчал, и Петя почему-то тоже не решался заговорить. Только когда они уже шли обратно, к дедову дому, мальчик набрался смелости и спросил:
— Дед, а тебе было страшно на войне?
Старик остановился, посмотрел на внука своими ясными, голубыми глазами и неожиданно улыбнулся:
— Конечно, страшно. Всем было.
— А ты...
— Потом расскажу, — дед положил руку на его плечо. — Когда подрастешь.