Гроб выгружали шестеро — Лёха, двое бригадиров и трое младших. Борька лежал в белом костюме, купленном специально для этого дня. Лицо зализано гримом, но все равно синее, неестественное. Петя, увидев его, резко дернулся вперед.
— Боря… — хрипло позвал он, словно ожидая, что тот откроет глаза.
Но Борька молчал.
Когда гроб опускали в могилу, Петя вдруг рванулся к краю ямы.
— Стой! Он же живой! — закричал он, пытаясь перегнуться через ограду могилы. — БОРЯ! ПРОСНИСЬ, ТВАРЬ! ТЫ ЖЕ ЖИВ!!!
Лёха и еще двое «красных» схватили его за плечи, оттаскивая. Петя вырывался, бил кулаками по их рукам, но они держали крепко.
— Отпустите! Он дышит! Я видел! — голос его сорвался на вопль.
Но Борька уже исчезал под первыми комьями земли.
Петя обмяк, его колени подкосились, и он осел на мокрую траву. Дождь лил сильнее, смешиваясь со слезами на его лице.
— Он же… он же мой друг… — шептал он, сжимая горсть земли.
Лёха молча положил руку ему на плечо, но Петя ее сбросил.
— Уходите… все…
Бандиты переглянулись, но Лёха кивнул — мол, оставьте его. Они отошли к машинам, закурили, заговорили о делах. А Петя остался сидеть у свежей могилы, один на один с пустотой.
Он достал из кармана фляжку, выпил. Потом еще. Дождь стучал по крышке гроба, словно пытаясь разбудить того, кто уже никогда не проснется.
— Ты обещал, что мы вместе на «Мерсе» прокатимся… — прошептал Петя. — Обещал…
Но ответа не было. Только ветер, да шелест мокрых листьев над могилой.
А потом Петя поднялся, вытер лицо и медленно пошел к машинам. В его глазах что-то умерло — но что-то другое, холодное и жесткое, только что родилось.
После этого дня Петя начал пить, как отец. Он забрал всю самогонку из Борькиной квартиры, а «красные» вернули Борин товар, который похитила этническая бригада азербайджанцев.
Петя лежал неделю пьяным, а потом был доставлен в больницу. Состояние ухудшалось. «В запое» - говорили врачи, - «…если он не остановится, то умрёт!».
После выписки Катя привезла Петю в церковь.
— Петь, нельзя же так убиваться! Замоли грехи.
— Меня уже давно котёл ждет. – Прошептал Петя. – А креститься сейчас модно.
Много людей шло в храм. Кто-то с фотоаппаратами, кто-то со слезами на глазах, а кто-то нёс младенцев на руках, а Петя только начинал отбывать свое наказание.
Петя рассматривал иконы в храме. В его груди что-то сильно давило, кололо, особенно когда он крестился. Это превращалось в пытку. Будто кто-то свыше не хотел его прощать…
21 июля 1994.
Петя приехал в логово «красных». Его вызвал недовольный Лёха. В подвале теперь не было тренажеров, только оружие, стол, карты Москвы с пометками, бандиты и авторитеты.
Лёха молча взял Петю за куртку. Он потащил Петю за собой, который покорно шёл. Лёха затащил его в свой «кабинет» - диван, телевизор и журнальный столик с сигаретами, алкоголем и дешевой закуской, где стоял неприятный запах.
— Садись! – Лёха толкнул Петю на диван. – Ты, смотрю, совсем запил! Уже чуть твой район не захватили! Восемь парней потеряли позавчера, отбивая территорию!
— Я не могу, - прошептал Петя, - не могу. Дай мне уйти.
— Поздно уходить! – Рявкнул Лёха. – Ты думаешь, что я теперь крёстная фея для тебя?! НЕТУ!!! НЕТУ больше Борриса! Расстреляли его!
Петя лишь промолчал.
— Знаешь, - ннначаллл Лёха, - когда вы впервые тут…на коленях стояли, я понял, что в вас что-то есть. Властелин хотел сделать вас «крайними». То есть вы бы сразу в колонию отъехали…но я убедил его.
— Лучше бы в колонию. – Прошептал Петя.
— Слушай, нам нужен «новый Боррис». Сейчас какой-то челнок этим управляет, но продажи не такие большие.
— Я буду «новым Боррисом», - сказал Петя, - а район…я бы на твоем месте отдал его Антоновичу. Толковый мужик.
Петя взялся за дело с холодной, методичной жестокостью. Первые недели он почти не спал — только работал, как будто пытался заглушить боль действием. Он начал с того, что объехал всех старых поставщиков Борьки — турок на Черкизовском рынке, поляков в подпольных складах у станции «Фили», грузин, которые торговали электроникой из-под полы.
— Ты кто такой? — спрашивали они, оглядывая его с недоверием.
— Я теперь Боррис, — отвечал Петя, и в голосе его звучало что-то такое, что заставляло людей замолчать и кивнуть.
Он восстановил связи, нашел новых челноков — голодных, отчаянных парней, готовых тащить товар через границу за копейки. Они ездили в Польшу, Турцию, даже в Китай — везли джинсы, куртки, кассеты, дешевую электронику. Петя лично отбирал их, как когда-то Борька.
— Ты везешь товар, — говорил он, глядя им в глаза. — Если поймают — молчишь. Если сдашь наших — найдут даже в зоне.
Они кивали, бледнея. Были и другие — «крайние», подростки из неблагополучных семей, которые разносили товар по точкам. Их ловили чаще всего, но они были расходным материалом.
— Ты везешь вот это, — Петя вручал мальчишке сумку с самогоном. — Если менты остановят —бежишь.
— А если поймают?
— Тогда сидишь. Но мы тебя не знаем.
Мальчишка глотал, но брал сумку. У него не было выбора.
Товар шел потоком. «Красные» теперь контролировали вдвое больше челноков, чем при Борьке. Петя ввел систему — каждый платил процент, иначе терял право работать. Те, кто пытался хитрить, быстро исчезали.
Но чем больше росла сеть, тем сильнее Петю съедало изнутри.
Он приходил на склад, а там лежали те же джинсы «Montana», которые они с Борькой когда-то продавали из-под полы. Он включал кассетник — и слышал тот самый альбом «Кино», который они слушали в Борькиной «девятке», куря «Мальборо» и мечтая о будущем. Он брал в руки книгу — а это оказывался «Мастер и Маргарита», которую Борька любил цитировать в пьяном угаре.
Каждая вещь напоминала ему о друге.
Однажды, разбирая новый товар, Петя наткнулся на коробку с кроссовками «Reebok». Такие же носил Борька. Петя замер, потом резко швырнул коробку в стену.
— Уберите это, — прошипел он.
Бандиты переглянулись, но молча выполнили приказ.
Петя стоял, сжимая кулаки. В груди было пусто, но в этой пустоте жила боль, которая не утихала.
Он стал идеальным преемником Борьки.
Но каждый день этой жизни убивал его понемногу.
2 октября 1994.
Петя сидел в подвале дома, где жил Борька. Он выкупил его «по-тихому» и использовал как небольшой склад. Всё напоминало Борьку – запах подъезда, двор, старые игрушки, Борин отец.
Петя пересчитывал пачки долларов, складывая в отдельный мешок деньги для «красных», в другой на покупку товара и плату челнокам, в третий для себя.
На улице он с пустыми и полными слёз глазами бросил мешки в багажник, но кто-то потрепал его за плечо…отец.
Отец стоял перед ним, пошатываясь, в помятом пальто с вытертыми локтями. Его когда-то гордая профессорская осанка теперь была сломана — плечи ссутулились, шея втянута, будто он постоянно ждал удара. Лицо землистого оттенка, с синевой под глазами, словно его не мыли неделями. От него разило дешевой водкой и потом — запах безнадежности.
— Петь... — хрипло выдохнул он, и в этом одном слове слышались и стыд, и надежда, и что-то еще, что давно уже нельзя было назвать отцовской любовью. Его дрожащие пальцы с грязными ногтями потянулись к сыну, но так и не решились дотронуться. — Дай... хоть немного... на хлеб...
— Что с тобой, мертвец ходячий? – Спросил Петя. – Где Аня? Где мама? Что случилось?
— Продавать…нечего, - прохрипел отец, - денег нету. Аня…поёт на вокзале…на хлебушек хватает.
Петя вытащил пачку денег из кармана и сунул их отцу в карман.
— На каком вокзале Аня поёт?
— На разных…там…может быть…на Курском сейчас.
— Завтра в восемь утра на этом месте. – Петя пригрозил отцу пальцем. – Увижу с бутылкой – в луже утоплю.
— Хорошо! Хорошо, сын! – Оживился отец.
Петя сел в машину и резко рванул с места, даже не дожидаясь, пока отец скроется из виду. "BMW" с ревом вылетела со двора, подбрасывая на колдобинах. Он мчался по знакомым улицам, но сейчас они казались чужими — серые хрущевки, облезлые остановки, редкие прохожие, спешащие по своим делам.
Курский вокзал встретил его шумом и суетой. Люди толпились у расписаний, торопливо перебегали перроны, торговцы орали о своих товарах. Петя медленно шел вдоль платформ, вслушиваясь в доносящиеся отовсюду звуки — гул голосов, скрежет тормозов, и где-то там, под всем этим, должен был быть ее голос.
И тогда он услышал. Чистый, высокий голос, пробивающийся сквозь шум вокзала. Он шел на этот звук, как на маяк, и вот — увидел ее.
Аня стояла у колонны в старом, но аккуратном платье, с бабушкиной шляпой в руках. В шляпе лежали жалкие монеты и несколько смятых купюр. Она пела "Темную ночь", и голос ее дрожал — то ли от холода, то ли от волнения. Люди спешили мимо, почти не обращая внимания, лишь изредка кто-то бросал мелочь.
Петя подошел ближе и замер. Она выглядела такой маленькой и беззащитной, его сестренка, которая когда-то носила его фарцовые джинсы и смеялась над его шутками. Теперь она пела на вокзале, чтобы не умереть с голоду.
Когда песня закончилась, Аня подняла глаза и увидела его. На ее лице промелькнуло что-то — страх? Стыд? — но она быстро взяла себя в руки.
— Что, пришел посмеяться? — спросила она, пряча шляпу за спину.
Петя молча достал из кармана толстую пачку денег и положил в шляпу.
— Собирайся. Везу тебя домой.
Аня хотела что-то сказать, но Петя уже повернулся и пошел к выходу. Через мгновение он услышал ее шаги за спиной — тихие, неуверенные, но следующие за ним.
Они ехали молча. Петя сжимал руль так, что костяшки побелели, Аня смотрела в окно. Только когда они подъехали к дому, она тихо сказала:
— Спасибо.
Но Петя знал — этих денег хватит ненадолго. И что завтра он снова увидит отца, пьяного и жалкого, а может, и мать где-нибудь у ларька. И что ничего из этого уже не исправить.