3. Пересмотреть места расположения истребителей и истребительных групп. Периодически менять их, а места, расположенные на линии обороны, – оборудовать.
4. Проверить бой оружия снайперов-истребителей.
5. Для обмана противника применять чучела.
Начальник штаба 334 КрАП майор Павлов».
Из приказа по 334-му крап во исполнение приказания командира дивизии от 16.2.42 г.:
«…3. Не считать поражённых целей противника по признакам исчезновения в укрытиях и траншеях.
4. Улучшить оборудование и маскировку укрытий и позиций, оборудовать запасные позиции для снайперов, истребителей, и при постановке задач им каждый раз указывать сектора наблюдения и обстрела…
Начальник штаба 334 КрАП майор Павлов
Помощник начальника штаба 334 КрАП капитан Щербаков».
В штабной батарее 1-го дивизиона первым[48] открыл счёт разведчик Воронин – сибиряк, среднего роста, хорошего телосложения боец[49]. Но его обнаружил враг и «пришил» к земле на весь день, прошив его кожу пулей от головы до ягодицы. Пролежал раненый Воронин весь короткий зимний день 1942 года. Под покровом ночи пехотинцы доставили его раненым в дивизион. От потери крови и мороза Воронин чувствовал себя плохо, его тошнило, мучила жажда, которую он частично утолял снегом.
При встрече с ним я спросил его, чем могу быть полезен. Он ответил: «Достань у начальства на цигарку махорки». Я отправился в путь, к начальству. В ту пору дивизионом командовали уже другие. Увидев командира дивизиона в окружении комиссара и начальника штаба (Кривоконя и Калинина), я подошёл к ним и доложил о подвиге Воронина и о его скромной просьбе, которую я не могу удовлетворить из-за отсутствия махорки.
– Не выручите ли вы, наши командиры? – обратился я к ним.
Командир дивизиона грубо и резко ответил:
– Вы ходите за нами по пятам, в том числе в туалет, следите, чем мы справляемся, и узнаёте, что у нас есть махорка. Идите, нет у нас махорки.
Я собрался уходить, но начальник штаба Калинин вынул из кармана кисет с махоркой и сказал:
– Бери на две цигарки: одну – для Воронина, а другую – для себя.
Я растерялся. Передо мной стояло начальство со «шпалами», а я был в звании старшины-замполитрука (четыре треугольника в петлицах). Старший из начальников – против, а ему подчинённый – за удовлетворение просьбы раненого Воронина. Как мне быть? Я решил отказаться от предлагаемого кисета с махоркой.
– Бери, коль даю, – сказал начштаба Калинин.
Комиссар Кривоконь, которому я был подчинён по уставу, промолчал, занимая сторону командира дивизиона. Всё же я решил взять кисет и отсыпать из него махорки на пару цигарок. Воронин благодарил меня и начальника штаба Калинина.
…Когда в начале марта 1943 года старшего батальонного комиссара Кривоконя отзывали в тыл (это было под Синявином, во время прорыва блокады), он, прощаясь со мной, извинился за ту роковую цигарку махорки и проявленную командиром дивизиона грубость, которую не поправил на милость он, Кривоконь. Мне тогда уже было присвоено воинское звание младшего лейтенанта, и я находился в должности заместителя командира штабной батареи 1-го дивизиона.
Глава 3Прорыв блокады
В этих боях я уже участвовал в новом звании и должности. Под Синявином мне было присвоено офицерское звание – «младший лейтенант артиллерии», и служил я в то время заместителем командира штабной батареи 334-го крап[50].
Из приказа 142-й Краснознамённой стрелковой дивизии № 021 от 9 декабря 1942 г.:
«…8. Балтян Конон Иванович, старшина, младший командир 334[-го] Краснознамённого Артиллерийского полка – назначается с 25-го октября заместителем командира по политической части штабной батареи того же полка…
Командир 142[-й] КрСД полковник Машонин
Начальник штаба 142[-й] КрСД полковник Челюсткин».
Переведён на эту должность я был ранее, из 1-й батареи, где после Раковицкого оставался комиссаром батареи в звании старшины – заместителя политрука. А комиссаром я стал так.
Младшего политрука Раковицкого прислали на должность комиссара 1-й батареи взамен старшего политрука Кривоконя, выдвинутого на должность комиссара 1-го дивизиона (занимаемую ранее Гордеевым, также старшим политруком).
Раковицкий дискредитировал себя тем, что выменивал у солдат папиросы (он был некурящим) на двадцатиграммовые порции сливочного масла, которые мы, вместо того чтобы кидать их в общий котёл, выдавали бойцам на руки. Как уже говорилось, солдаты жаловались, что масла они не видят, что супы из цельного гороха попадают в их котелки и без масла, и без гороха, так как повар половником берёт для них суп из середины котла, тогда как другим снизу (где много зёрен гороха) и сверху (где много масла и шелухи). Мы, младшие командиры, дежурившие по очереди на кухне, следили за тем, чтобы положенную суточную «порцию» сливочного масла (из расчёта 20 граммов на каждого) делили на весь личный состав батареи (87 человек). И два дцатиграммовые порции клали на хлеб, который (по 300 граммов порция) выдавали каждому по утрам на весь день. В дни морозные делили не на 87, а на 88 или 89 частей, чтобы ослабевшим солдатам выдавать по две порции и масла, и хлеба. Поэтому такая мера нравилась всему личному составу батареи.
Раковицкий, выменивавший у солдат масло в обмен на папиросы, вскоре был пойман с поличным и дискредитирован в глазах всего состава батареи. К его вине добавили ещё одну: он приказал старшине батареи Долгову в течение одной ночи заменить резиновые подошвы своих сапог на кожаные, которые велел снять с сапог рядового бойца Шалая. Тот обул эти сапоги ещё на погранскладе, при отступлении от государственной границы в июле 1941 года, по распоряжению комиссара батареи Кривоконя.
Случай с заменой Раковицким резиновых подошв со своих сапог на кожаные, снятые с сапог рядового бойца Шалая, что называется, переполнил чашу возмущения личного состава батареи поведением своего комиссара. И поэтому командование «отозвало» его в распоряжение политотдела 142-й стрелковой дивизии. Больше Раковицкого мы не встречали. Командование приказало исполнять обязанности комиссара 1-й батареи мне. В батарее на этой должности я служил с осени 1942 года.
В конце 1942 года (в октябре) в связи с уходом из штабной батареи нашего полка комиссара Энкина на его место перевели меня.
Командиром штабной батареи при Энкине и частично уже при мне был старший лейтенант Ковяшов Александр Алексеевич, 1913 года рождения, друживший со старшим техником-лейтенантом Поляничкиным Иваном Аврамовичем, 1913 года рождения.
Ковяшова «наказали» за «амурные дела» (ухаживание за поварихой) и перевели в соседний 30-й артполк, а на его место назначили старшего лейтенанта Евсеева, бывшего у него до этого помощником. Кстати, туда же за ту же, примерно, провинность и строптивый характер отправили и старшего лейтенанта Сирченко Сергея Ильича, моего первого командира взвода 1-й батареи. Командиром взвода связи штабной батареи полка в дни прорыва блокады был старший лейтенант Белянчиков[51]. Старший сержант Павел Дятлов[52] возглавлял командование взводом разведки. А заместителем начальника штаба полка по разведке был старший лейтенант Маркиянов, помощником у которого я был, когда в начале 1942 года ходили в разведку боем.
«ВЫПИСКА ИЗ ПРИКАЗА
142 КРАСНОЗНАМЁННОЙ СТРЕЛКОВОЙ ДИВИЗИИ
№ 51
м. Матокса
5 мая 1942 г.
Красноармейская печать воспитывает в бойцах, командирах и политработниках высокий наступательный порыв, боевую стойкость, любовь к родине, ненависть к врагам.
В день большевистской печати – 5 мая – отмечаю активное участие военкоров частей и подразделений дивизии в нашей красноармейской печати, в организации и сплочении личного состава на решительную борьбу с немецко-фашистскими захватчиками.
За активную помощь командованию в выполнении поставленных задач объявляю БЛАГОДАРНОСТЬ:
20. Заместителю политрука 334 артполка БАЛТЯН К.
Командир 142 Краснознам[ённой]
стрелковой дивизии
полковник /ПАРАМЗИН/
Комиссар 142 Краснознам[ённой]
стрелковой дивизии
полк[овой] комиссар /СТАРОСТИН/
НАЧАЛЬНИК ШТАБА 142 КСД
подполковник /ЧЕЛЮСТКИН/
ВЫПИСКА ВЕРНА:
Начальник 4 отделения
интендант 3 ранга /М. БУЛКИН/ (подпись)»
(Из личного архива К.И. Балтяна)[53]
Наш полк принимал участие в боях по расширению прорыва блокады. 18 января 1943 года южнее Шлиссельбурга нашими войсками были взяты первые семь рабочих посёлков в районе Синявина. Синявинские торфоразработки в те дни называли «синявинские мясорубки». Утром на площади 14 километров южнее Шлиссельбурга воссоединились Волховский и Ленинградский фронты. Синявинские высотки восточнее «Ключевого города» оставались у фашистов, а южнее семи посёлков виднелся террикон 8-й ГЭС, а чуть дальше – железнодорожный узел Мга. Западнее Синявина оставался Ленинград, а севернее – Ладожское озеро, из которого вытекает река Нева.
Вот на этот «пятачок» в конце января с Карельского фронта[54], ночью форсировав по льду реку Неву, вместе со всей 142-й стрелковой дивизией и прибыл наш 334-й крап. Морозное утро мы встретили южнее Шлиссельбурга, у подбитого паровоза узкоколейки. Мороз был сильным, трудно было погреться даже горячим завтраком – кашей «блондинка» (пшённой) и чаем. Во время завтрака на рассвете можно было рассмотреть экологическую обстановку: изрытую снарядами и минами и израненную осколками мин, снарядов и пулемётно-автоматных пуль торфяную землю. Ни одного дерева с уцелевшей верхней частью кроны. Штабеля торфа простреливались, горели, дымились, но всё же кое-как прикрывали.