Особо отличился красноармеец Щемелёв М.И., б/п, несмотря на сильный обстрел огневой позиции, настойчиво устанавливал ночную точку наводки и, несмотря на контузие, продолжал ползти и зажёг точку наводки, батарея получила возможность вести огонь».
На синявинских торфяниках со мной произошла та же ошибка, что и в начале войны с Бартышевым. В один из дней меня назначили дежурным по полку. Ночью я решил обойти посты на батареях. Торфяник был изрыт снарядами, слой снега отсутствовал – был перемешан с торфом, и поэтому ночью было темно. Проверил один пост, другой. На третьем задал постовому вопрос, сколько орудий и солдат вышло из строя. Постовой ответил подробно, больше, чем нужно.
Тогда мной был задан вопрос с намёком, что в темноте, не зная личность проверяющего, столь подробных сведений давать ему не следовало бы.
– Откуда ты, где тебя родила мать? – спросил я.
В ответ последовал приказ постового:
– Ложись, гад! Стрелять буду!
Попытка уговорить его не делать этого не удалась. Довелось лечь. Постовой вызвал своего командира, и меня подняли с земли.
Утром приказом командира полка была объявлена благодарность постовому за отличное несение караульной службы. Да, на войне подобные ошибки дежурных по полку могут стать роковыми.
В полковых документах отмечен эпизод, основой которого могло послужить и описанное выше происшествие (правда, относится оно не к марту, а к февралю).
Из политдонесения штаба 334-го ап № 019 от 12.02.43 г.:
«…Сегодня ночью была организована поверка несения патрульной и полевой службы в подразделениях. Поверка показала, что служба несётся правильно, согласно уставу».
Из политдонесения штаба 334-го ап № 030 от 24.02.43 г.:
«Полк поддерживал наступательные действия 946[-го] СП, в результате наступательных боёв к 14.00 оседлал шоссейную дорогу Мустолово – Синявино в районе отметки 8,0 на шоссейной дороге зап[аднее] треугольника жел[езных] дорог. Подавлена огневая точка, миномётная батарея, 3 ДОТа и разрушено две землянки».
…Повидал я все ужасы войны и уцелел тысячи раз случайно. Говорят, случайность и необходимость – две философские категории понятий. То, что снаряду, мине или пуле в силу земного тяготения нужно упасть на землю, – это НЕОБХОДИМОСТЬ. А вот что на пути своего полёта они поражают какие-то предметы, в том числе людей, – это СЛУЧАЙНОСТЬ. Действительно, так оно и есть. Рядом падали мины, снаряды, пролетали пули, поражали деревья, людей, лошадей, а я случайно остался непоражённым. К сему самым решительным образом утверждаю, что никогда, нигде и ни разу не прятался, вернее, не успевал прятаться, когда рядом рвались мины и снаряды. Стоял как вкопанный, либо ложился и ждал конца обстрела, либо участвовал в обычной работе солдата: стрелял, наблюдал за противником, командовал солдатами, стрелявшими по нему и т. п.
В боях по расширению прорыва блокады наш полк находился до середины марта 1943 года. А затем он был отведён обратно на «финское» направление и дислоцировался в городе Сестрорецке[58].
Из политдонесения штаба 334-го ап № 038 от 13.03.43 г.:
«Полк с 6 на 7 марта снялся с боевого порядка и следовал к месту сосредоточения. В процессе снятия противник вёл интенсивный артиллерийский огонь по боевым порядкам 1-го дивизиона (1 человек был ранен. – А. М.)… Совершение марша, погрузка и разгрузка проходили организованно.
…12–13 марта полк занял боевые порядки, 1-й дивизион в районе гор[ода] Сестрорецка и 2-й дивизион в районе Каменка… Штаб полка и штабная батарея размещены в Тарховке в домиках».
«За период боевых действий с 3 февраля по 8 марта 1943 года потери в личном составе – среднего командного и начальствующего состава пропало без вести – 1 человек, убито – 11 человек… Ранено – 15 человек. Из всех раненых осталось в строю – 3 человека…
Младших командиров убито 5 человек… ранено – 24 человека… Рядового состава пропало без вести 3 человека, убито 24 человека. Ранено – 76 человек… Из всех раненых осталось в строю – 10 человек. Всего убито – 41 человек, пропало без вести – 3 человека и эвакуированных раненых – 94 человека. Итого выбыло личного состава – 138 человек»[59].
Из дневника К.И. Балтяна (1989 год):
«…года два как умер мой комбат Ковяшов А.А., и год как умер его (и мой) друг Поляничкин Иван Аврамович. …Уже не езжу в Ленинград на встречу прорывников блокады, так как плачу, слёзы, спазмы горла, здоровье нестабильное».
Сестрорецк запомнился мне из-за ряда обстоятельств.
Во-первых, как места, где в 1917 году в шалаше скрывался В.И. Ленин (у Разлива).
Во-вторых, 23 марта отметили моё 28-летие. Свой день рождения я отмечал в Сестрорецке, у шалаша, в котором скрывался Владимир Ленин. В комнате брошенного дома (весь город был выселен ещё в начале войны) собралось несколько моих друзей. Сели за накрытый тарелками и рюмками стол, но есть и пить было нечего, поэтому в рюмки налили разведённые водой фиолетовые чернила (для фотографирования), а в тарелки разложили кусочки солдатского пайкового сухаря. Фото этого торжества сохранилось. На нём я запечатлён уже в погонах младшего лейтенанта – до марта 1943 года погон ещё не носили.
В-третьих, когда я был дежурным по штабу 334-го крап, штаб навестило дивизионное начальство и поставило передо мной задачу на самостоятельное решение, исходя из следующих обстоятельств: «В сторону дислокации 334-го крап по Финскому заливу движется шесть военных глиссеров. Ваше решение». Я, выслушав обстоятельства, обратился к старшему по званию из прибывших:
– Товарищ полковник, разрешите выполнять!
– Выполняйте, но не прибегая к телефонной или радиосвязи с подразделениями артполка, – ответил мне полковник.
– Первый дивизион! По глиссерам противника, мчащимся по Финскому заливу в сторону вашего расположения, беглый заградительный огонь всеми видами огнестрельного оружия!
Полковник скомандовал:
– Отставить команду! Отбой!
Я повторил эту команду. За этот эпизод мне была объявлена по дивизии благодарность «За отличное несение боевой службы на посту».
Этот случай, по-видимому, сыграл определённую роль в откомандировании меня в город Чебаркуль на переподготовку в 30-м учебном полку офицерского состава. В этом полку мне было присвоено звание «командир огневого взвода».
В-четвёртых, получив в боях офицерское звание, своим внешним видом я дискредитировал его, это звание. В АХО не было одежды и обуви больших размеров, поэтому шинель вместо 5-го я носил 3-го размера. Кирзовые сапоги были старые, сильно растоптанные (с 43-го до 46-го размера); малых размеров были гимнастёрка и галифе; искусственные погоны с одной малой звёздочкой (младший лейтенант) – не по размеру большие. Ремень вместо кожаного был из парусины с большой алюминиевой пряжкой.
Вообще, за время службы из-за своих «габаритов» мне не раз приходилось терпеть подобные неудобства. Так, когда я начинал служить, не было кирзовых сапог больших размеров. Вместо них были ботинки с обмотками, а ездовому обмотки мешали. Осенью 1941 года мне достались валенки на одну ногу – настоящая «кривая нога».
Мой внешний вид был не так заметен на Синявинских болотах. Но в городе Сестрорецке, где расположился 334-й артполк на время восполнения потерь, понесённых в боях за расширение прорыва блокады[60], я выделялся неряшливо, тем более среди штабных офицеров.
Из политдонесения штаба 334-го ап № 037 от 23.03.43 г.:
«Имеющееся обмундирование на личном составе пришло в негодность – шинели на 70 %, гимнастёрки и шаровары – на 70 % и ботинки на 40. Необходимо для личного состава полка обмундирования и обуви: шинелей 465 шт., гимнастёрок х/б – 484 шт., шаровар х/б – 640 шт., белья нижнего 1400 пар, полотенец 1260 шт., и ботинок 260 пар».
Встретив как-то раз меня с глазу на глаз, командир полка приказал мне:
– Иди к моему заму по МТО (материально-техническому обеспечению) и передай мой приказ: одеть и обуть тебя по форме, с иголочки. Срок – трое суток!
Я приказ выполнил. За меня взялись все виды службы АХО: сапожники, портные (по шинелям, брюкам, гимнастёркам, головным уборам, ремням).
Когда я находился на территории расположения отдела материально-технического обеспечения, меня заметил главный кладовщик продовольственного склада АХО сержант Завидов, портрет которого я когда-то нарисовал, когда он ещё служил в батарее на конной тяге.
Портрет он послал по почте домой, в Сибирь. Там его узнали, высоко оценили работу художника. И сержант свою благодарность выразил так, что я мог бы уйти в мир иной…
При встрече со мной он рассказал историю про свой портрет и пригласил пойти с ним в продсклад. Вошли в склад, он его запер на крючок, после чего выложил на стол окорок из корейки, буханку хлеба и трёхлитровый бутыль спирта-сырца, сорта «Киевский», 80-ти градусный. Рядом с бутылём поставил две солдатские кружки ёмкостью по 0,33 литра каждая.
– Смертельно, – заявил я.
– Ничего. Проверено, – ответил он, и мы начали свою трапезу со спирта.
Я только помню, что резал ножом окорок «корейки» на куски. А ел ли я их или не ел – не помню. Проснулся на втором этаже в комнате, где жили прачки