[61], на одной из коек.
– Как я сюда попал? – спросил я у вошедшей в комнату женщины.
Та ответила:
– Вошли и попросили разрешения уложить на одну из коек на час-два. Мы уложили вас, и вот вы проснулись, – ответила прачка.
– Не обидел ли я кого из вас? – спросил я.
– Нет, вежливо, культурно обошлись, ничего более, и тут же уснули, – сказала она.
Я извинился, поблагодарил и ушёл из этого случайного для меня, на моём пути домой, помещения.
С тех пор я узнал, что опасно попадать в обстановку, в какой случайно оказался я из-за добрых побуждений хозяина продуктового склада.
Спустя трое суток из АХО я явился в штабную батарею полка одетым и обутым «с иголочки», в армейском обмундировании согласно своим габаритам, и с благодарностью доложился командиру полка.
Когда я появлялся на улице в этой форме (брюки и гимнастёрка сшиты из тёмно-синего диагоналя, погоны близки к стандартным, пилотка и брюки окантованы красным бархатом, сапоги хромовые), то, завидев меня издалека и не разглядев как следует мои погоны, офицеры приводили себя в надлежащий порядок и проходили мимо с поднятой к козырьку правой рукой и фигурой, вытянутой по стойке «Смирно!». Минуя меня, оглядывались, чертыхаясь, так как по званию они были выше меня.
Как-то сказал я комиссару полка, что вот, защищаем Ленинград, а я, кроме Финляндского и Витебского вокзалов, не знаю города. Утром 24 ноября 1940 года со станции Ляховцы (Каменец-Подольской области) я прибыл на Витебский вокзал, а оттуда трамваями добрался до вокзала Финляндского. Из окон трамвая только и видел город Ленина.
– Ну что же, отпустим вас на пару дней, тем более что между полком и нашими шефами из города с тех пор, как их представители побывали у нас в гостях в дни празднования 24-й годовщины Октября, продолжается переписка. Скажете, что мы с командиром полка отпустили вас.
И вот, оформив свой двухдневный отпуск в город, я собрался в путь.
– Балтян, и я еду в город, – сказал начхим, капитан, одетый в форму, мало отличавшуюся от той, которую мне заменили на новую.
Когда мы приехали в город, нас приветствовал по-военному каждый из встречных.
– Устал я из-за тебя, Балтян, – заявил капитан. – Приветствуют-то, не разглядев погоны, тебя, твою новую форму. Тем более что рядом с тобой идёт капитан в поношенной форме.
Так было и с другими офицерами, среди которых мне доводилось бывать. Меня сперва, пока не разглядели погоны, принимали за офицера высшего ранга.
Дорожил я той офицерской формой. Сапоги берёг, обувая их только в исключительных случаях. Когда мы ехали в Чебаркуль, я спрятал сапоги в вещмешок. Но подошва одного из сапог упёрлась в стенку вещмешка, выдавая его содержимое. Кто-то присмотрелся к вещмешку, и на станции Свердловск украли его у меня. Вместе с ними пропали мои «засекреченные» дневники с интересными записями. Одна из них осталась в памяти.
…Было это в февральско-мартовские дни 1943 года на тех же Синявинских болотах. Проходя через израненный сосново-осино-ольховый лес, я заметил, что в полуразваленной деревянной избушке кто-то есть. Я вошёл в неё и спросил, есть ли кто в избе. Послышался слабый ответ:
– Есть. Я с братиком.
Я вошёл в домик. Смотрю по сторонам: в углу, за ящиком, служившим столом, во весь рост стояли два мальчика: один лет двенадцати, и второй – лет восьми. Оба ели… селёдку. Ели внимательно, сосредоточенно, мало обращая внимания на моё присутствие.
– А почему без хлеба? – спросил я, сожалея, что в моих карманах – ни грамма хлеба.
– Хлеб мы съели вчера, а на сегодня осталась одна селёдка, – ответил старший из них.
– А почему вы одни, без папы или мамы?
– Папа убит на войне, а мама умерла дома с голода зимой прошлого года. Я работаю на заготовке торфа, а брат при мне, помогает. Хлеб мне дают на два дня. Завтра получу, а сегодня обойдёмся селёдкой. Привыкли.
Вижу, «привычка» обходится дорого. Лица мальчиков светло-серого цвета, глаза впалые, тени, губы посиневшие. Худые, одежда – лохмотья, обувь изношенная. В глазах – безразличие, смиренность с обстановкой. В избушке холодно, окна без стекла. Картина жалкая, а помочь – нечем.
…Запомнились мне эти деловые мальчики, заготовители торфа, блокадники. Усыновлять детей в те годы и дни ещё практики не было, а деньги ничего не стоили. Хотелось что-то предпринять, но кругом была война, смерть.
Так и ушёл я из той избушки, как пришёл. Попрощался с жителями, разбиравшими за своим «завтраком» селёдку по косточкам и рёбрышкам. В надежде на завтрашнюю «порцию» хлеба – 300 граммов на два дня… на двоих.
…Хочется верить, что те двое детей-сирот, торфозаготовители, выжили, выросли и продолжают род ленинградских тружеников.
В то же время хочется крикнуть во весь голос: «Долой войны! Люди, берегите мир!»
Глава 4Город Чебаркуль. Переподготовка в 30-м учебном артиллерийском полку офицерского состава
Из донесения начальнику штаба артиллерии 23-й армии о перемещении личного состава.
По 334-му ап: «Убыло. 1. Среднего комначсостава – 4 чел[овека]. …Откомандирован в распоряжение П[олит]О[тдела] 23[-й] Армии младший лейтенант БАЛТЯН К.И.».
После прорыва блокады в июле 1943 года нескольких комиссаров и заместителей командиров батарей по политической части командировали на Урал, в город Чебаркуль, в 30-й учебный артиллерийский полк офицерского состава (командир – полковник Кудрявцев) на переподготовку1.
Из представления младшего лейтенанта Балтяна К.И. на звание «лейтенант»:
«В период Отечественной войны тов. Балтян показал себя как способного растущего товарища. За проявленное мужество в борьбе с немецким фашизмом, из младших командиров, как лучший, был выдвинут на должность зам[естителя] к[оманди]ра ш[табной] батареи по полит[ической] части. Работая зам[естителем] к[оманди]ра ш[табной] батареи по полит[ической] части, в повседневной работе добился хорошей слаженности и спайки личного состава, показавшей в боях под Синявино способность громить немецкие полчища. Требователен к себе и подчинённым. Организовать и нацелить массы на выполнение боевых задач умеет. С заботой относится к нуждам и запросам личного состава, упорно и настойчиво работает над собой в овладении военными знаниями и особенно арт[иллерийско]-стрелковой подготовке. Занимаемой должности соответствует. Достоин присвоения очередного военного звания «лейтенант».
Командир 334 КрАП
Подполковник /Новожилов/ подпись
21.4.43 года».
Из боевой характеристики на заместителя командира штабной батареи 334-го КрАП по политической части младшего лейтенанта Балтяна К.И.:
«В дни Отечественной войны показал себя как способного, умеющего организовать и нацелить массы на выполнение поставленных задач. Из младших командиров был выдвинут на партийную работу.
Политически и всесторонне грамотный товарищ. Умело организует и проводит политико-воспитательную работу среди личного состава. В боях в районе Синявино бойцы и командиры батареи проявляли мужество и отвагу в разгроме немецких оккупантов.
Активно участвует в партийной работе и как член партийного бюро систематически оказывает помощь низовым партийно-комсомольским организациям.
В бою проявлял мужество, решительность и повседневно осуществлял контроль за действиями своих подчинённых. С выходом приказа тов. СТАЛИНА настойчиво насаждает воинскую дисциплину и порядок. Неустанно работает над повышением и овладением личным составом своих специальностей, боевой сколоченности и готовности.
Упорно занимается над собой и успешно овладевает военными знаниями. Может выполнять обязанности командира огневого взвода.
Имеет желание быть строевым командиром.
Зам[еститель] ком[андира]
по полит[ической] части 334 КрАП
Майор /Зверев/ подпись
27.5.43 г.».
Таким образом, я должен был стать строевым артиллерийским офицером[62].
Замечу, что именно с артиллерией было связано и моё «участие» в другой войне – Гражданской, против банд Петлюры.
Это случилось весной 1919 года. Мне было четыре года. Детвора, в том числе я, пасли овец. В том месте красноармейцы должны были установить орудие и стрелять через наше село Сенное по петлюровцам, двигавшимся по шляху из Котовска (Бирзула) на Балту.
Мы должны были освободить площадку от овец, а они, упрямые, не хотели уходить. Тогда старшие из нас, мальчишек, стали подбрасывать высоко в воздух шапки, имитируя полёты орлов, ворон. Овцы шарахались в стороны от места падения шапок. Так мы освободили площадку под огневые позиции пушек Красной армии.
В этом была моя помощь Красной армии громить врага, защищать завоевания Великой Октябрьской Социалистической революции 1917 года.
Раз уж зашла речь о том времени, не могу не вспомнить ещё один эпизод из Гражданской войны, связанный с моей семьёй.
Было это весной 1920 года. Мне уже было пять лет. Против банд Заболотного воевали красные партизаны отряда Дьячишина. Командир партизанского отряда Дьячишин Иван Кононович, 1890 года рождения, из села Берёзовки, раньше служил на флоте матросом. Партизанил и мой отец. В один из дней они со своей мамой (моей бабушкой) на улице у колодца отмывали зерно пшеницы от пыльной человни, затем зерно рассыпали на брезент для сушки и помола. К ним подъехали три всадника в форме красноармейцев, один из них спросил у отца: