Бойцы миновали село, проступавшее вдали крышами и силуэтами труб над хатами. Ни в одном окне не заметили они огня, только собаки рвали ночную тишину разноголосым лаем.
— Что это за село? Как называется? — продолжил допрашивать проводника командир второго взвода. — Там есть немцы?
— Село называется Моринцы. Рядом — Ситники. А немцы же мне не докладывают, есть они там или, может, ушли куда, — медленно и с неохотой ответил проводник. Он внимательно разглядывал придорожные кусты, словно искал что-то, потом решительно свернул с дороги, и оба взвода пошли следом за ним.
— Это не те Моринцы, где родился Шевченко? — спросил проводника кто-то из бойцов Ильи.
— Нет. Те Моринцы дальше, за Корсунем.
— А всё равно ведь шевченковские места. Сердце Украины. И ночь, как в «Катерине»: «Кричать сови, спить діброва, зіроньки сіяють, понад шляхом, щирицею, ховрашки гуляють».
Они вышли на едва заметную тропу и двинулись полями, удаляясь от леса. Ситники остались слева, а справа чернело другое село, и тоже ни единого проблеска света не виднелось в его окнах. Только лай собак, такой же яростный, такой же безнадёжный.
Проводник шёл быстро и уверенно, и так же быстро старались идти бойцы, но тропа была узкой, они растянулись длинной цепочкой, в которой Илья шёл замыкающим. Он следил за головой колонны и по силуэтам идущих впереди, видел, как вьётся тропинка, обходя холмы и яры.
За полночь партизаны вышли к руслу высохшего ручья — в те дни, что они провели в Москаленковском лесу, не прошло ни одного дождя.
— Там дальше село и железнодорожный переезд, — понизив голос, сказал проводник. — Переезд охраняется, а в селе немцы. Не курить, не разговаривать. Идти быстро.
— Может, ударим по ним, а? — предложил Никитин.
— Мне приказали вас привести живыми в Таганчанский лес. Что там дальше будет, то ваше дело, а в дороге без глупостей. Тут главный я, — неожиданно жёстко ответил проводник.
Они молча двинулись дальше, обходя переезд и село. В самый тёмный, предрассветный час два взвода перебежали железнодорожную ветку и двинулись к небольшой рощице. Казалось, почернел сам воздух. Луна скатилась к горизонту, перевернулась и побелела, словно всю ночь кто-то вымачивал её в соляном растворе. Но навстречу им из рощи уже неслась переливчатая, высокая песня малиновки — короткая летняя ночь заканчивалась. Неглубокой лощиной партизаны обошли рощу и вскоре вышли ещё к одному ручью — под узкими мостками тихо журчала вода. Впереди, совсем чёрный на фоне светлеющего неба, поднимался Таганчанский лес.
— Надо бы до рассвета успеть, — себе под нос пробормотал проводник, но его услышали все, и два отряда быстро, почти бегом, пошли яром, уже без тропы, ломая мелкий кустарник, сбивая росу с осоки. — Хоть бы туман какой лёг.
Тумана не было. Небо за лесом наливалось светом и солнцем, но вокруг всё оставалось серым — редкие деревья, прутья полыни, торчавшие из земли, лица бойцов.
Они поднялись по пологому склону яра и разом замерли. Таганчанский лес был перед ними, метрах в ста, не дальше. На опушке, отделяя отряд от леса, какие-то люди рыли окопы. Наверное, ещё не поздно было нырнуть в яр и выйти в другом месте, но командир второго взвода уверенно и громко крикнул:
— Напрасно прятались — тут наша часть.
И верно, люди с лопатами были в форме красноармейцев, но как-то странно они выглядели, многие без гимнастёрок, в штанах и одних нательных рубахах. Неужели им стало жарко в это предрассветное время?
— Постой, не кричи, — тихо сказал Илья, но Никитин уже уверенно шагал к копавшим. За ним потянулись бойцы.
— Первый взвод — на месте, — скомандовал Илья.
— Да это наши, — не останавливаясь, насмешливо бросил ему Никитин. — Зачем немцам рыть окопы?
Действительно, зачем немцам рыть окопы? Всего мгновение спустя по второму взводу со стороны леса хлестнула автоматная очередь, и Илья уже не думал над этим вопросом. В сером предрассветном полумраке они не заметили двух автоматчиков, охранявших пленных красноармейцев.
— Все быстро назад, — скомандовал Илья. — Никитин, возвращай своих, мы вас прикрываем.
Из леса прямо на них уже бежали немецкие солдаты, поливая очередями тех, кто не успел укрыться.
Часть второго взвода сползала к яру, но не меньше половины, человек десять, среди которых Илья заметил и командира взвода и проводника, оставались лежать без движения.
— Быстрее, быстрее, — торопил он ползущих и понимал, что как только они перестанут отстреливаться, немцы выйдут на край оврага и положат их всех. В эту минуту откуда-то слева донёсся тягучий вой. Был он сперва тонким, как игла, пронзающая воздух, но приближаясь, стремительно набирал вес и силу и разорвался миной на краю леса. Тут же рядом с ней рванула другая. Какая-то часть, то ли выходившая из окружения, то ли получившая приказ контратаковать, начала миномётный обстрел немецких позиций. Мины ложились, как попало, накрывая и немцев, и партизан второго взвода.
— Уходим яром, — крикнул Илья. — Оба взвода, уходим.
Два часа спустя партизаны вышли к позициям 6-го стрелкового корпуса на окраине села Мельники. Штаб корпуса находился по соседству, в селе Таганча.
— Навели мы шороху в немецких тылах, а? Вошли, как нож в масло. С ходу освободили пять сёл, и наши танки уже под Корсунем, — заместитель начальника особого отдела стрелкового корпуса старший лейтенант Лукьянов так возбужденно потирал руки, словно только что лично рвал в лохмотья пехоту противника. — Мы им ещё насыплем жара под хвост!
Всего две недели назад 6-й стрелковый, не выдерживая напора немецких танковых частей, с кровавыми боями отступал к Днепру. Но 27 июля, взяв Мироновку, дивизии фон Макензена неожиданно повернули на юг, захватили Коростень и направились к Кременчугу. На правом берегу Днепра, южнее Канева, в эти дни стало чуть спокойнее.
В ночь на 6 августа 6-й корпус получил приказ контратаковать немцев с фланга. В излучине Роси к этому времени у противника оставалась одна пехота, прикрывавшая тылы наступавших танкистов. Удара со стороны Красной армии она не ожидала и к серьёзному сопротивлению оказалась не готова. Неожиданная контратака грозила немцам потерей Мироновки и Богуслава, разрывом коммуникаций между передовыми частями и тылом. Танки группы Клейста, теряя темп наступления, развернулись навстречу 6-му корпусу. [12]
Предугадать такой поворот событий не мог ни комбат Гриценко, отправляя Илью в Таганчанский лес, ни тем более сам Илья, когда со взводом Никитина выходил прямиком на позиции готовивших оборону немцев. Теперь он мог спросить Лукьянова, где и как будет наступать 6-й корпус, чтобы его отряд опять не оказался под перекрёстными ударами, но Лукьянов только покачал головой.
— Ничего тебе сказать не могу, и никто не сможет. Действуй по ситуации, всё решай сам.
Совет «действовать по ситуации» в последние дни Илья слышал слишком часто — командиры знали ровно столько же, сколько и сам он.
— Как у тебя с провизией?
Вот тут Лукьянов мог быть полезен. Он написал записку в службу тыла, чтобы взводу выдали трёхдневный запас сухпайков, распорядился осмотреть в медбате раненых и спросил, не нужны ли патроны.
— У нас иностранные винтовки — сделаны под немецкий патрон.
— Красиво живёшь, — усмехнулся Лукьянов. — Значит, снабжать боеприпасами тебя должны немцы.
Остаток дня взвод провёл в Таганче. От здания, занятого штабом корпуса, по давно уже заброшенному парку они спустились к небольшому озеру. Илья отправил Лёшу Шакунова с ранеными в медбат и решил, что на ночь глядя отряд в лес не поведёт, поэтому переночуют в селе. Нервное напряжение тяжёлой бессонной ночи уходило, бойцы устраивались отдыхать в тени высокого кустарника. Меланченко, пробурчав, что на одних гороховых таблетках и консервах с сухарями у него мотор заглохнет, взял Жору Вдовенко и пошел искать кухню.
— Я приезжал в это село три года назад, — сказал Илье Созонт Исаченко, служивший до войны в пожарном надзоре. — Мы проверяли сахарный завод в Поташне, а обедать нас возили в заводскую контору, сюда, в Таганчу.
— Вы Поташню хорошо помните?
— Да что я помню? Как привезли, так и увезли.
Исаченко был старше всех в отряде, ему исполнилось пятьдесят два, но бегал по ярам не хуже остальных, не уставал, а если уставал — не жаловался.
— Здесь, — он махнул рукой в сторону штаба, — размещался детский дом. А до революции в Таганче была барская усадьба Бутурлиных. Панский маеток. Ещё раньше, до Бутурлиных, имением владели Понятовские… Последний польский король как раз из Понятовских.
Илья ещё обдумывал штабные новости, поэтому слушал Исаченко вполуха. Бутурлины, Понятовские — забытые имена из учебников истории. Какая теперь разница, кто тут жил? Одна немецкая авиабомба превратит этот дом со всей его историей в кучу кирпичей и горелых брёвен. Но и перебивать старика он не хотел, пусть рассказывает — после утреннего боя, как после тренировки, ребятам нужно переключиться и отдохнуть.
— А что ж королевская фамилия, обеднела, что ли? Почему продали имение? — заинтересовался историей Ваня Печура из охраны госбанка.
— Понятовские не обеднели, в то время они тут были первые богачи, получили Киев на откуп.
— Это как?
— Откупщик — почти то же, что фининспектор. Только фининспектор работает на государство, а откупщик ещё и на себя — часть налогов шла ему в карман, — не спеша, даже с удовольствием начал объяснять Исаченко. — Иногда эта часть оказывалась больше причитавшегося царской казне. Так что денег у Понятовских хватало. Таганчу они не продавали, село перешло Бутурлиным как приданое Авроры Понятовской.
— За моей Ганей дали двадцать аршин льняного полотна, две перины и десять червонцев, — аккуратно перечислил Печура. — Я думал, богатая невеста.
— Просчитался, Ваня, — засмеялись бойцы. — Не из той семьи девку взял.
— Нет, из поляков я бы брать не стал.