ти на почту, забрать письмо с полки «до востребования». Её семья жила в Тетюшах второй день, а о ней все уже всё знали — в чужом доме стены стеклянные. Теперь им на виду жить и на глазах быть.
Городок показался Гитл тихим, главная улица, конечно же, имени Ленина, ближе к центру была застроена двухэтажными купеческими домами, а уж дальше шли деревянные, в один этаж, какие попало. Места здесь вольные, широкие, похожие на Украину. На запад до горизонта уходили иссечённые оврагами поля, а за Волгой, на востоке, под многослойными громадами медленных облаков, возможных только в таком бескрайнем небе, зеленью трав разливались луга.
Гитл выросла на прибрежном торговом Подоле, поэтому про Тетюши всё поняла прежде, чем увидела город, когда пароход, на котором плыли они из Ульяновска, только причаливал к служившему пристанью старенькому дебаркадеру. Уходившие от берега, местами провалившиеся деревянные мостки раньше вели к плавучим причалам. Гитл насчитала их полдюжины. До революции Тетюши вели богатую торговлю, раз здесь построили столько причалов. Из всех сохранился лишь один товарный, да ещё один пассажирский. Деревянные полуразрушенные сараи, тулившиеся на склонах крутого и высокого берега, когда-то служили складами. Что-то оставалось здесь от не такого уж далёкого сытого прошлого, но оставались крохи.
Вдоль берега на воткнутых в песок шестах тянулись рыбацкие сети, и рядом сохли вытащенные из реки лодки. Лодок было немало, видно, рыба увереннее людей пережила революцию и переносила социализм. Улов у волжских рыбаков по-прежнему был хорош.
Гитл ничего не имела против революции. Её дети смогли получить образование и приличную работу — при старом режиме это было невозможно. Но она помнила много такого, чего её умные и учёные дети помнить не могли и не могли себе представить, например, как жил Киев в тринадцатом году. Что бы ни говорили Гитл её дети, какие бы рекорды пятилеток ни кружили им головы, она знала точно: как в тринадцатом, Киев больше не жил никогда; и не один только Киев — следы былого достатка в обнищавшей стране Гитл замечала повсюду.
Сам город отстоял от реки недалеко, но это не значило, что добраться до него можно было легко или быстро. От пристани в Тетюши вела лестница столь же крутая, сколь и длинная. Поднявшись по ней, Гитл точно знала, что добровольно по этой лестнице готова только спуститься, и только раз, когда будет уезжать. Днепровские кручи, на которых стоял Киев, не уступали волжским, но никто не заставлял её бегать по ним вверх и вниз, для этого в Киеве уже почти полвека существовал электрический трамвай. И всё же, как бы ни ворчала Гитл, Тетюши ей понравились хотя бы тем, что здесь у неё была крыша. Да, этот дом был не её, наверняка со своими порядками, в которых ещё предстояло разобраться и, может быть, поменять их. Хозяйка дома, Антонина, новая подруга Феликсы, казалась гостеприимной, к тому же целыми днями пропадала на работе. С человеком, которого нет в доме с утра до вечера, ужиться проще. Но по-настоящему удивляло Гитл, как невестке удалось за несколько часов в Ульяновске познакомиться с этой Антониной и так стремительно изменить их жизнь. К лучшему ли?
Когда эшелон с эвакуированными добрался, наконец, до Ульяновска, Феликса оставила Гитл с семьёй в привокзальном сквере и отправилась искать колхозный рынок. Она точно знала, что рядом с вокзалом какая-нибудь торговая площадь найдётся обязательно, а там уж она разберётся. Это горожане ходят на базары за едой, Феликса шла за разговорами. Рынок она отыскала быстро, опыт не подвёл, но оказавшись среди торговых рядов, в первую минуту остановилась разочарованно. Не такую картину рассчитывала увидеть привыкшая к киевским базарам Феликса. Площадь была почти пуста, торговали в основном мелочами, полезными в хозяйстве, но никакого хозяйства у неё не было и не предвиделась. Несколько тёток предлагали молоко, свежее и топлёное, две старухи разложили перед собой пучки сушёной травы, должно быть, считая её лекарственной. Ни картошки не увидела Феликса, ни муки, ни хлеба, ни мяса, ни подсолнечного масла, — ничего из того, к чему она привыкла на украинских базарах. Но главное — торговые лари стояли наглухо закрытыми, некоторые были заколочены давно и, казалось, навсегда. Феликса обошла их все и только у дальнего выхода с рынка заметила то, что искала. В небольшом, специально выгороженном загоне, раздетый по пояс, бурый от загара мужичонка в грязных брюках и засаленной фуражке речника пытался чистить смердевшую рыбой стовёдерную бочку. Ещё одна такая же стояла рядом, и вся земля вокруг этих бочек шелушилась рыбной чешуёй. Чуть поодаль богатырских размеров тётка сгребала в кучи и сваливала в мешки ботву, луковую шелуху и пожелтевшие капустные листья.
— Вы что же, уже распродались? — подошла к тётке Феликса и поздоровалась.
— Опоздала, хозяюшка, поздно просыпаешься, — тётка насмешливо глянула на Феликсу. — Так ты мужика своего голодом уморишь. Теперь только в субботу к вам приедем.
— А вы откуда? Издалека?
— Из Казанской губернии, если по-старому считать. Из Тетюшей. Нам свои овощи и рыбу сюда ближе возить, чем в Казань. Ты теперь в субботу приходи, только вставай пораньше, а то опять одну шелуху застанешь.
— Так вы от колхоза, да?
— Можно и так сказать. У нас садово-огородное хозяйство при колхозе. Почти весь урожай государству сдаём, но и живую копейку тоже зарабатываем.
— Может, вам работники нужны? — задала Феликса вопрос, ради которого и пришла на рынок.
— Работники сейчас всюду нужны. Да кто работать будет, ты, что ль? — тётка внимательно оглядела Феликсу. — Городская, небось? Для вас и в городе работа найдётся.
Феликса коротко рассказала свою историю, и тётка задумалась.
— Работники нужны, — повторила она, — но деньгами тебе платить не сможем, нет у нас денег. Если согласна, расчёт продуктами. Будешь хорошо работать — семья голодной не останется. На первое время сможете остановиться у меня, осмотритесь, и там уж как сами решите. Мой муж в Финскую погиб, и сыновья сейчас воюют, так что место в доме есть. Антонина, — она по-мужски протянула загорелую руку.
— Ты, Тонька, перехватчица настоящая, — подтягивая штаны, подошел мужичок, возившийся с бочками. — Девка-то ко мне небось шла, — подмигнул он Феликсе. — У нас артель ого какая. Первая на всей Волге артель. Таких белуг, как мы ловили, нигде больше нету.
— Иди, скреби свои бочки, Порфирьич, — отмахнулась Антонина. — И подмети наконец, машина скоро придёт. Весь рынок рыбой провонял и шелухой засыпал.
— Рыбный запах — благородный, — засмеялся мужичок. — От него одного сытость в теле наступает.
— Мы сейчас тут приберёмся и уедем, — не обращая внимания на рыбака, сказала Антонина. — А вы возьмите билеты и переночуйте на пристани. Завтра утром отправится пароход до Тетюшей. К обеду приедете, а я вас встречу на пристани. Всё поняла? — и тем же решительным движением она опять протянула Феликсе руку. — До встречи.
Огромные размеры хозяйки дома Гитл не испугали. Большой человек снисходительнее к окружающим и часто прощает то, за что мелкий готов мстить годами, уже и причину забудет, а остановиться не может. Впрочем, знала она и обратные примеры, одним словом, дело было не в росте и не размере кулаков.
Дома Гитл ждал милиционер и встревоженные взгляды дочерей.
— Ваш участковый, лейтенант Макаров, — поднялся милиционер. — Зашёл познакомиться, заодно документы проверить.
— Документы наши в порядке, — с ходу ответила Гитл. От милиции она старалась держаться на расстоянии — не ссорилась, но и на шею себе садиться не позволяла. — Биба, принеси воды товарищу лейтенанту. И мне принеси, на дворе опять черти лето кочегарят.
Лейтенант был белобрыс, смотрел сонно и сам казался таким же, сонно-безликим, а когда встал, выяснилось, что до смешного мал ростом, ниже Петьки, даже не на голову, а, пожалуй, на целый фут. Таких Гитл привыкла опасаться.
— В порядке или нет, это мне решать, — глядя мимо неё, ответил Макаров. — Данные всей вашей семьи я переписал, где следует, их проверят, а пока напоминаю о необходимости срочно оформить временную прописку для взрослых и несовершеннолетних. Передайте вашей хозяйке, что до конца недели я приду ещё раз, пусть приведет домовую книгу в соответствие.
Лейтенант взял фуражку и направился к выходу, но в дверях задержался.
— В городе живут несколько спецпоселенцев, предупреждаю, что контакты с ними нежелательны.
— Мы же их не знаем, — удивилась Гитл.
— Вот и не надо вам никого знать, — ответил на это участковый и вышел.
Гитл посмотрела на дочек с выражением, известным им с раннего детства.
— Большой начальник, а мог в стакане утонуть, — едва сдерживая смех, она погрозила Бибе. — Ты была бы виновата.
(Продолжение главы далее)
Глава десятаяЗа Днепром(с. Цибли, Киевская область, август — сентябрь 1941)
На шоссе подполковник Семёнов пустил гнедого жеребца свободной рысью. Верхом из Циблей в Глемязево он добирался вдвое быстрее, чем на автомобиле. После отхода частей 26-й армии на левый берег Днепра Переяславское шоссе весь божий день было забито людьми и техникой.
Семёнов ездил в Глемязево, в штаб армии, узнать, когда прибудет пополнение. На левом берегу его 159-я стрелковая дивизия заняла участок от устья Трубежа до Городища, но заняла в основном на бумаге — после боёв за Канев в дивизии осталось чуть больше тысячи солдат.
159-я сражалась с первого дня войны, уже 23 июня на поле боя, под Магеровым, погиб комдив Мащенко. Семёнов в этой должности стал третьим по счёту. К середине августа погибли почти все взводные и ротные, погиб командир 558-го полка Гватуа и едва не половина штабных офицеров. А вот военкома дивизии Мельникова ничто не брало, хотя тот и не сидел в дивизии, мотался по полкам и спускался до рот, не поджимая хвоста. Мельников — человек смелый и честный, но командирские полномочия тянул на себя, как короткое одеяло, и любил встревать в дела, которые комиссара не касались. Понять его не сложно, Мельников пережил в дивизии двух комдивов и готов проститься с третьим, наверняка он уже слышал, что Семёнова забирают в оперотдел штаба армии. Семёнов всегда был штабником; работа с документами, картами, точные расчёты — это его. Он знал, как строится штабная интрига, умел безошибочно выбирать сильную сторону. Комдивом он стал случайно — предыдущего, полковника Некрасова, перевели в начхимы армии и замену подыскивали наскоро. Брать на себя прямую единоличную ответственность Семёнов никогда не любил, а командуя тысячами людей, этого не избежать.