На этом можно было и закончить, но Мельников ещё четверть часа говорил, обращаясь уже только к новобранцам, что добыть оружие в бою и сражаться — это их долг, и они обязаны выполнить его, как выполняют с первых дней войны бойцы 558-го стрелкового полка.
За спиной комиссара поднимался высокий правый берег Днепра, и с позиций полка были хорошо видны чёрные от копоти печи и такие же чёрные остатки кирпичных стен дотла сожжённой немцами Григоровки.
10 сентября Илья наконец получил письмо от брата. Обратный адрес был тот же: «Свердловская область. Нижний Тагил. Центральный почтамт. Гольдинову Е. Г. до востребования». Наверняка у Иси появился уже какой-то адрес с номером дома и комнатой в квартире или общежитии, но почему-то он написал именно так. Может быть, из вечной своей рассеянности, а может быть, и это было бы правильно, решил, что получать и отправлять письма с почтамта быстрее.
По торопливости и краткости, не свойственным медлительному и обстоятельному Исе, было видно, что ответ он написал там же, на почтамте. Потому, наверное, и пришло ответное письмо так скоро. Всего десять дней шло оно с фронта под Каневом на Урал, а потом столько же назад, в почтовых вагонах, по железным дорогам, заполненным составами с военной техникой, оборудованием заводов и беженцами. Всё-таки это было удивительно, и какое-то время Илья держал конверт, подписанный почерком брата, не открывая его и пытался представить, что от родных его отделяют только десять дней пути, какие-то ничтожные десять дней, но когда он их увидит и увидит ли вообще?..
Ися писал, что у него всё хорошо, работает. Возможно, его скоро переведут в Свердловск, но когда и почему в Свердловск, если завод в Нижнем Тагиле, не говорил. За этим умолчанием что-то стояло — возможно, Ися не мог писать открыто о каких-то вещах, составлявших, например, военную тайну, такое Илья мог понять. И всё-таки сообщение о скором переезде брата в Свердловск его озадачило. Но куда сильнее он удивился, прочитав, что мама и Феликса ещё не приехали в Нижний Тагил. Они доехали только до Ульяновска и сейчас всей семьёй живут в городе Тетюши на Волге. Мама написала Исе, что семья останется в Тетюшах до осени, а может быть, и дольше. Феликса нашла работу, и всё у них вполне сносно, все здоровы. Писать им можно в Тетюши, до востребования.
Какие ещё Тетюши? Илья ошарашенно перечитывал письмо брата. И зачем? Чем чаще меняются адреса, тем сложнее наладить жизнь. Им необходимо осесть в безопасном месте, работать и получать паёк, деньги по его аттестату, а не метаться по стране, которой в эти дни совсем не до них. В этом решении Илья угадывал волю Феликсы. Мать не любит быстрых решений, она долго обдумывает план, и заставить её потом отказаться от этого плана очень непросто. Тетюши придумала, конечно, Феликса, понять бы ещё, зачем они ей понадобились.
Илья сразу же, не откладывая, сел за письмо к жене. Письмо требовало убедительных аргументов, и он излагал их медленно, подробно объясняя, почему им не стоит останавливаться на полпути, в случайном городке, а нужно скорее ехать к Исе в Нижний Тагил, как они и договаривались. Илья отдал письмо почтальону только на следующий день.
К этому времени солдатская почта уже сообщила, что немцы вышли в глубокий тыл не только 26-й армии, но всего Юго-Западного фронта, их части уже заняли Ромны. Илья обсудил эту странную новость с Рудником, и они решили, что быть такого всё же не может. Какой-то передовой отряд мог прорываться к Ромнам, и это известие, обрастая слухами и преувеличениями, в таком чудовищном виде докатилось до них.
26-ю армию больше беспокоил немецкий плацдарм у Кременчуга. Соседям, оборонявшим Кременчуг, приказом штаба фронта ещё в первых числах сентября была передана одна из дивизий 26-й армии, поэтому 159-й пришлось сменить позиции, расширяя линию обороны. Разведка уверенно докладывала, что на их участке противник не накапливает силы, и это значило, что наступления немцев нужно ждать в другом месте, может быть, под Черкассами, вероятнее, под Кременчугом, но не у них.
Бабье лето заканчивалось под грохот частых гроз. Днем ещё пригревало солнце, но ночи уже были по-сентябрьски свежими и зябкими. Сидя по самые уши в болоте, 558-й полк ожидал окончания затишья, и даже самые беззаботные солдаты понимали, что безвозвратно уходят последние спокойные часы.
Немцы ударили с Кременчугского плацдарма и 15 сентября под Лохвицей замкнули в кольце четыре армии Юго-Западного фронта. Но и после этого 26-я армия ещё два дня не получала приказа оставить позиции по берегу Днепра.
Только 18 сентября командарм Костенко распорядился под прикрытием арьергардов отводить войска на восток в направлении Оржицы и дальше пробиваться на Лубны. Отступление армии прикрывала 159-я стрелковая дивизия, а прикрывать отход самой дивизии новый комдив приказал 558-му полку.
— Ну а мы, Илья Григорьевич, идём в арьергарде полка, — Рудник вернулся с совещания у комдива уже под вечер. — Боеприпасов у нас на три дня умеренных боёв. Питания тоже на три дня.
— А бои будут умеренными? — удивился Илья.
— Немцы идут сюда с юга, от Золотоноши, — вместо ответа продолжил Рудник. — А наши старые знакомые с правого берега переправились севернее Переяслава и уже заняли город.
— То есть бить будут с двух сторон.
— Думаю, пока не прорвёмся, со всех сторон будут бить, к этому и надо готовиться. Полк выходит ночью. Утром должны быть в Хоцках, там собирается дивизия и идет на Драбов, потом на Кандыбовку, а там, когда дойдем, получим новые распоряжения.
— Значит, Григорий Панасович, — невесело усмехнулся Илья, — мы с тобой гасим свет и закрываем дверь за армией.
Вечером, шагая с батальоном к селу Хоцки, он вспомнил, как ровно месяц назад на этом же Переяславском шоссе был задержан бывшим комдивом Семёновым. Тогда Илья шёл в противоположную сторону, и кто знает, как бы всё сложилось, если бы не Семёнов. Никто не знает. Никто не знает, где будут они завтра, тем более, через месяц — ни он, ни Гриша Рудник, ни военком Мельников, назвавший его тогда дезертиром, кричавший, что немцы никогда не ступят на левый берег Днепра. Две недели спустя тот же Мельников представил Илью к ордену Красного Знамени, а теперь ждал их в Хоцках.
За Ильёй по шоссе шагал первый батальон, шагал и бывший его взвод. Исаченко, гроза новобранцев, после налёта на Григоровку получил младшего сержанта, командовал отделением вместо Шакунова и по этому случаю начал отращивать усы. Став начштаба батальона, Илья передал взвод Ване Меланченко, а Шакунова Рудник назначил замкомроты. Теперь все они, кто с полученными ещё в Киеве старыми чешскими винтовками, кто с добытыми в Григоровке автоматами, опять шагали за ним. Совсем скоро, может быть, уже сегодня они встретят наступающих немцев и будут держать их, сколько смогут, давая возможность армии сохранить боеспособное ядро и прорываться на восток, через передовые немецкие части, к своим.
Вечером следующего дня дивизия подошла к местечку Драбов. День прошел без боёв, но с востока, куда они шли, доносились звуки канонады. Враг был в Золотоноше, враг был в Переяславе, и уже был впереди. А они готовились следующим утром оставить этот замерший, затаившийся городок, не просто пойти дальше, но оставить его немцам.
Вечер был тихий и тёплый. Может быть, последний тёплый вечер той осени. Илья прислушивался к канонаде и думал, что его письмо, наверное, не доставят в Тетюши. Скорее всего, оно осталось где-то здесь, лежит теперь в ворохе неотправленной почты и будет лежать, пока его не сожгут немцы. А у него опять нет и теперь долго не будет почтового адреса, значит, и связи с родными.
Илья сидел один в ночном саду возле хаты, в которой остановился штаб батальона, думал, как же всё-таки сейчас живут Феликса и его мать, и не мог ничего представить. Раньше мог, а теперь нет. Эти Тетюши всё смешали, совершенно всё. Чёрт знает, что это за Тетюши, что это за город такой и откуда он взялся на их пути.
В дальнем конце сада, наверное, даже не в саду, а из ветвей старого, высокого осокоря, черневшего за садом, на берегу речки Золотоношки, глубоко, но коротко, как-то по-кошачьи взвыл филин. За спиной стукнула калитка. Илья оглянулся. От крыльца штаба к нему шёл Исаченко.
— Не спишь, командир? Я поговорить хотел.
— Говори, Созонт Никифорович. Тут филин до тебя выступал, но он подождет.
— Город без боя отдадим, да? — спросил Исаченко, пропустив слова о филине мимо ушей. — Нас тут целая дивизия, а уйдём без боя.
— Будет бой, — ответил ему Илья. — Завтра уже будет.
— Это понятно. Накроют нас в поле минами, потом раскатают танками, остальных добьёт пехота. Вот такой будет бой. А тут рубеж, река и есть где укрыться. Тут можно хорошо держаться, долго, одним полком тут неделю воевать можно. Я двадцать дней отделение муштровал. Они уже и окапываться умеют, и не побегут при первом обстреле.
Илья подумал, что Исаченко, пожалуй, прав, под Драбовом они положили бы куда больше немцев, чем в поле или даже в лесу. Но у него приказ, и они выполнят этот приказ, а что и как будет дальше, опять же, не знает никто.
— Ты, Созонт Никифорович, уже по-комсоставски мыслишь, в масштабах дивизии, — попытался пошутить Илья, но Исаченко отмахнулся.
— Ребят жалею. Когда ты нас за Днепр выводил, ты ведь нарушил приказ. Я тогда удивился — как так? Как ты решился своей волей отменить всё, что придумало и приказало начальство? Подумал даже, что ты не понимаешь, что делаешь, но ты всё понимал. Начальство для нас придумало смерть, без пользы и без надежды. А ты всё это разом похерил. И вот сейчас ситуация повторяется. Если завтра умирать, то умирать надо хотя бы с пользой. А там, глядишь, и выход найдётся. Поговори с Рудником, а?
— Не буду я говорить с Рудником, Созонт Никифорович, потому что все приказы нашего партизанского начальства заканчивались одним: действуйте по ситуации. И я действовал. А сейчас от нас зависит, выйдет ли дивизия из окружения. От судьбы дивизии зависит судьба армии, поэтому в Драбове нам оставаться нельзя.