ы не осилил.
Первыми заключенными лагеря 346А стали пленные, попавшие в окружение под Уманью. Позже к ним добавились не успевшие уйти на левый берег Днепра с отступавшими частями Красной армии, а в конце сентября пришла очередь тех, кто не смог пробиться из Киевского котла. К вечеру 25 сентября, когда колонна из Хорола вошла в лагерь, в нём уже находилось больше десяти тысяч человек. Новых заключенных до утра оставили ночевать на плацу, под охраной.
Лежать Илья не мог, спина горела, как ему казалось, превратилась в одну сплошную рану. Тяжело ныли левый простреленный бок и сломанные ребра, но сильнее всего, опасной, дёргающей болью ни на секунду не давала забыть о себе рука. Жора дежурил рядом всю ночь. Он уложил Илью на здоровый бок, пристроив свою шинель вместо подушки, утром добыл еду — миску разведённой водой гречневой муки. Поел ли сам Жора или отдал ему свою порцию, Илья не знал. Чуть позже он привел немолодого пленного с петлицами военврача второго ранга. Как следует разглядеть его Илья не смог, мир мерцал серым и гас в темноте.
— Надо вставать, командир, — сказал Жора. — Я нашёл лазарет. Товарищ военврач тебя осмотрит.
— Только и смогу, что осмотреть, — угрюмо сказал врач. — Лекарств нет, бинтов нет и лазарет такой, что лучше туда не попадать — клопы и вши. В лагере тиф. Санитары съедают пайки больных, и ничего с этим сделать не могу, плевали они на меня и на мои слова.
— Ничего, я сам буду санитаром, — пообещал Жора. — И чем перевязать найдём. Я тут уже кое-что разведал.
Втроём они подошли к большому, отдельно стоявшему одноэтажному зданию бывшего склада, скалившемуся битыми оконными стёклами. На бетонном полу, забросанном старой соломой, вповалку лежали раненые. В этом длинном, вытянутом помещении не было обычного для госпиталей запаха йода, но стоял мёртвый дух разлагающейся плоти и экскрементов.
— Не передумали? — входя в помещение, спросил врач.
— У вас есть другой лазарет? — Жоре не хотелось даже смотреть на этот склад, больше напоминавший покойницкую.
— Другого нет. Зато немцы сюда почти не заходят. Своего врача в лагерь они ещё не назначили, поэтому пока можем, пользуемся безвластием.
— Тогда надо устраиваться, — Жора начал собирать солому, но врач покачал головой.
— Не советую. Повсюду паразиты. Лучше нарвать травы или листьев, тут где-то растёт полынь, поищите.
— Хорошо, — Жора снял с Ильи шинель, постелил её на пол, помог врачу снять с раненого гимнастёрку, сложил и положил её вместо подушки. — Сейчас принесу листья.
— Подождите, — остановил его врач. — У меня есть запас воды, нужно её вскипятить. Кипячёная вода — наше единственное лекарство.
— Я достану йод, — уверенно пообещал Жора, и, встретив удивлённый взгляд, повторил. — Воду сейчас вскипятим, а йод я принесу.
В лагере, в одной из казарм по вечерам собирался рынок, на котором можно было обменять нужное на необходимое. Здесь менялось всё: еда, одежда, обувь, табак и папиросы, спички, солдатские котелки и манерки. Тысячи заключенных сумели пронести через поспешные обыски множество полезных вещей. Рынок временами пополнялся, женщины, дежурившие возле лагеря, когда охрана отвлекалась, перебрасывали через ограждение завязанные в платки свёртки с едой. Иногда в таких передачах попадались табак и лекарства. Целыми днями заключённые ждали новых передач, но случайным счастливчикам они доставались редко. Как это обычно бывает, тут же сбилась группа, отнимавшая у пленных передачи, чтобы потом разделить их между собой.
Убедившись, что сделал для Ильи всё необходимое, Жора занялся поисками йода. Он надеялся, что кто-нибудь из пленных приберег пузырёк на всякий случай, но медикаментов в лагере не оказалось ни у кого. Один бывший военный медик предложил Жоре несколько граммов йодоформа, только какой в нём прок? Чтобы растворить йодоформ, нужен спирт.
— Малой, если ты достанешь спирт, будешь тут царём. Только долго не проживёшь, — сказал Жоре пленный с петлицами пограничника, следивший за порядком в казарме. Немцы знали о существовании рынка, но не вмешивались, зато любая ссора, перераставшая в драку, становилась смертельно опасной для всех. Дерущихся разгоняли безжалостно, охрана косили из автоматов без разбора правых, виноватых и свидетелей.
— Я не себе, — с досадой объяснил Жора. — У меня командир ранен. В лазарете лежит.
— Себе или не себе, а спирта в лагере нет. Совсем нет. Покричи тёткам за забором, может, что-нибудь от них прилетит.
Этот совет был лишним. Кричать Жора поостерёгся, вокруг слонялось слишком много любопытных. Да и кто его на той стороне услышит? А если и услышат, то наверняка всё перепутают. Жоре пришла в голову другая идея.
Время от времени к будке возле ворот, служившей немцам проходной в лагерь, приводили заключённых, которых сумели отыскать их жены. Такое случалось не часто, но Жора выждал момент, когда охранник отправился в канцелярию, чтобы вызвать счастливчика, и побежал к будке так быстро и уверенно, словно ждали именно его. Он назвал свою фамилию, и пока охрана выясняла, что произошла путаница и явился не тот, Жора успел сказать женщине, растерянно смотревшей на него:
— Йод. Мне очень нужен йод. Скажи, чтобы мне передали йод.
Та, все ещё пытаясь узнать в худом мальчишке своего мужа, не расслышав, переспросила:
— Мёд?
Жора на мгновение подумал, что сейчас всё провалится из-за этой глупости. Второй раз такую штуку проделать он не сможет. Но тут же по взгляду женщины, ставшему вдруг понимающим, увидел, что она уже всё сообразила. Одетую в тёмные обноски, с головой, повязанной коричневато-зелёным платком, её можно было принять за старуху, зато глаза на тёмном от загара, ещё не измятом морщинами лице были живыми и умными. Она нарочно оделась так, чтобы выглядеть старше, не привлекать внимание, это понятно, так делали многие, но если сумела найти мужа среди миллионов пленных и взялась вытащить его из лагеря, значит, неглупая и решительная.
— Раненому, слышишь? Йод, — повторил Жора, и, обернувшись к охране, виновато улыбнулся. — Ошибка. Я перепутал, вызвали не меня, а это не моя жена. Филяр. Энтшульдиген зи битте.
Охрана ещё долго смеялась над мальчишкой, прибежавшим сломя голову к воротам, потому что к нему будто бы приехала жена. Этот маленький пленный казался забавным и безобидным, и то, что не сошло бы с рук другому, Жоре простили.
Он отошёл к углу лазарета и, не отвлекаясь ни на что больше, следил, как вернулся в будку охранник, чтобы провести жену пленного в лагерную канцелярию. За дверью канцелярии она пропала надолго, видимо, сперва проверяли документы, потом поднимали списки заключённых, готовили пропуск.
Из канцелярии женщина вышла одна, и пока она ждала за ограждением, Жора внимательно следил, стараясь понять: забыла она о нём или не забыла, скажет или не скажет.
Толпа, как и прежде, не стояла на месте, волновалась, то подкатывала к забору, то отходила от него. В этом скопище то и дело возникали течения, кто-то куда-то пробирался, расталкивая собравшихся. Одни приходили и хотели узнать всё и сразу, другие выбирали место поудобнее, откуда могли бы лучше видеть лагерь. Жора следил за тёмно-зеленым платком, следил, не отрываясь.
Жена пленного что-то рассказывала. Она могла говорить о чём угодно, к примеру, о том, что происходило в канцелярии, и какие документы у неё потребовали. Это ведь интересовало собравшихся у ворот, а не йод для пленного мальчишки. Но в какой-то момент она махнула рукой в сторону Жоры, а потом, продолжая говорить, указала на него ещё раз. Жора ждал, он готов был стоять у угла лазарета бесконечно, лишь бы там, за ограждением, всё поняли и сделали, как надо, и одновременно его разрывало нетерпение, у него не было в запасе этой вечности, у него вообще не было времени.
Он заметил, как одна из женщин, стоявших до этого рядом с женой пленного, после её рассказа ушла по тропинке семенящей старушечьей походкой, временами поглядывая в его сторону. Но это не значило ничего, может быть, она просто ушла, убедившись, что пришла в этот лагерь напрасно, и смотрела не на него, а в его сторону, мало ли у неё было причин оглядываться. И всё же он запомнил и эту, вдруг она вернётся, может ведь и так случиться.
Женщина ушла, а Жора остался стоять у лазарета. Он видел, как вышел из лагеря и ушёл, обняв жену, бывший пленный. Значит, ему выписали пропуск, теперь он мог идти домой, и патрули не станут его задерживать. Хоть одному сегодня повезло, подумал Жора. Одному из пятнадцати тысяч.
Йод ему принесли только на следующий день. Крепкая тётка — прежде Жора её тут не видел, выждав момент, когда патруль, обходивший лагерь, скрылся за углом казармы, швырнула Жоре увесистый свёрток, замотанный в мешковину. Пакет упал метрах в пятнадцати от стены лазарета. К нему одновременно бросились несколько заключённых, но только Жора был наготове всё это время и успел первым подхватил с земли серый, зашитый чёрными суровыми нитками, пакет. Сквозь грубую ткань прощупывалась горбуха хлеба, пузырёк, луковица и что-то похожее на брусок сала. Спрятав сверток под шинелью, ни на кого не глядя, не желая замечать злых и завистливых глаз, даже не махнув в ответ женщинам, следившим, кому достанется передача, Жора быстро пошёл в лазарет.
— Молодец, малой, — остановил его рябой пленный в новой шинели со споротыми петлицами. — Вытряс дачку из тёток, молодец. Давай сюда, Ленин сказал, надо делиться. А свою долю потом получишь.
Он говорил негромко, уверенно, казалось, даже доброжелательно, но смотрел жёстко и возражений не ждал.
— Ага, — согласился Жора и на ходу, не останавливаясь, добавил, — держи.
Кулаком правой руки Жора ткнул рябого в подбородок. Апперкот был у него когда-то поставлен неплохо, Илья хвалил, но сейчас Жора ударил как получилось. Пленный упал навзничь, не успев ничего сказать и не поняв, наверное, что произошло. Со стороны могло показаться, что он упал, оступившись или запнувшись, всякое ведь бывает. Жора на секунду наклонился, привычно оценил, что через минуту-две рябой придёт в себя, и нигде уже не задерживаясь, вошёл в лазарет.