Им пришлось отсиживаться в землянке день и две ночи, дождь лил, не затихая. И хотя вся одежда, вещи и сухари, пропитавшись гнилой влагой, отсырели в первые же часы, Илья решил переждать ледяной ливень. И отоспаться. Этот режим сам собой выработался ещё осенью, когда он шёл в Ворошиловград — несколько дней с короткими ночёвками в пути и потом одна долгая в месте, казавшемся безопасным. В лесу, хотя бы и в сырости, им мало что могло угрожать. Реб Нахум тоже спал, временами, когда молился, в темноте землянки слышался его слабый, сочившийся влагой шёпот.
Ранним утром Илья выбрался в сырую, серую предрассветную хмарь. От густого, лесного воздуха, пахнувшего снегом, лесным суглинком, мокрой сосновой корой, перехватило дыхание, и на несколько долгих секунд закружилась голова. Это был запах задержавшейся на целый месяц, но теперь уже близкой весны. Дождь закончился недавно, с деревьев ещё били по земле, по просевшим и подтаявшим сугробам тяжёлые, редкие капли.
Илья расчистил место для костерка, растопил в кружке снег и растворил в воде две ложки горохового концентрата. У него ещё оставались в запасе размокшие сухари.
— Ребе, подъём, — скомандовал Илья, спустившись в склизкую духоту землянки. — Ваши молитвы услышаны, наверху объявлена весна.
— У меня ночью упала шапка и вся промокла, — как-то совсем по-детски пожаловался старик.
— Это вы напрасно, — расстроился Илья. — Попробуем высушить над огнём, но вряд ли поможет. В мокрой шапке идти нельзя.
Вместо шапки он подсушил портяночную фланель, и реб Нахум завязал ткань на голове, как тюрбан.
— Так даже теплее, — довольно сообщил он Илье.
— Ешьте, ребе, гороховый суп с сухарями, и пойдём. Мне нужно спешить.
— Никогда тебя не спрашивал, Эльяху, куда ты спешишь.
— Вы выбрали правильную политику, ребе.
Реб Нахум кивнул.
— Наши сухари на вкус — жидкая плесень, гороховая баланда смердит навозом, а ты со всей вежливостью, которой научила тебя твоя мамеле, отказываешься отвечать на мой вопрос, потому что я старый дурак. У меня всю жизнь просили советов, и я не хотел их давать, а сейчас, когда мой совет тебе нужен, ты ничего не хочешь спрашивать. Кажется, мир смотрит на меня с презрением, но я потерплю, пусть смотрит, пока я ему совсем не надоел. Я поел, Эльяху, пошли, раз ты так спешишь.
По истончившемуся под дождями, но ещё прочному льду они перешли Рось, и Илья уверенно пошагал на запад. Он решил заночевать в Москаленковском лесу, там тоже должны были оставаться землянки, а потом, обходя Богуслав, Таращу и Белую Церковь, выйти к Кожанке. Если повезёт, он будет в селе через десять дней, но только если повезёт.
Таганчанский лес Илья помнил отлично, в августе он с ребятами прошел его несколько раз. Миновав шоссе, на котором они накрыли немецкий обоз, Илья сошел с просеки и двинулся напрямик. Единственное, чего он опасался, — провалиться в какую-нибудь глубокую болотную лужу — после дождя вода стекала в лощины, отстаивалась и накапливалась под снегом. Спускаясь с пригорков, Илья замедлял шаг и шёл осторожнее.
— Стоять! — вдруг услышал он за спиной севший, простуженный голос, когда подошел к одной из таких лощин. — Руки вверх.
Илья поднял руки и тихо спросил реба:
— Кто там?
— Какой-то поц ин тухес, — не размыкая губ, ответил реб Нахум.
Глава семнадцатаяШтолцэр фойгл(Таганчанский лес — Киев, апрель — май 1942)
Вечером дозорный, обходивший восточную часть леса, доложил Нусинову, что в одной из землянок на другом берегу Роси заночевали двое. Эти землянки они обнаружили ещё осенью, и не смогли понять, кто их вырыл и для кого. В одной нашли втоптанную в землю разорванную обертку бельгийского шоколада, в другой — пустую упаковку из-под патронов Маузер. Они могли быть немецкими, только к чему немцам схроны в лесу? Могли быть и партизанскими, но уж очень давно брошенными. Тогда же, осенью, Нусинов приказал завалить входы в землянки ветками и листвой так, чтобы случайный человек не смог отыскать их под снегом, а если кто-то всё же придёт, значит, человек этот неслучайный.
Пятеро бойцов и комиссар — вот всё, что осталось от 8-го батальона 2-го партизанского полка к весне сорок второго года. Остальные погибли, разбежались по домам, если было куда бежать, или пропали при неизвестных обстоятельствах, как командир батальона. В сентябре, когда в отряде ещё можно было насчитать два взвода, Гриценко с десятью бойцами отправился на встречу с командиром полка и не вернулся. Позже, уже зимой, один из партизан принёс слух, что командование полка немцы загнали в какое-то болото и там перебили, но был ли среди них Гриценко, Нусинов знать не мог.
С остатками отряда он перебрался из-под Москаленок в Таганчанский лес и начал готовиться к зимовке. Нусинов мог перейти в другой лес, но не видел в этом смысла, он мог попытаться уйти за линию фронта, но не было силы, способной заставить его отступить от приказа, а приказ велел ему оставаться в тылу противника. Другой командир нашел бы достаточно причин всё объяснить обстоятельствами и оправдать себя, но Абрам Нусинов прошёл школу, в которой учили исполнять приказы точно и до конца. И хотя из трёх десятков партизан к весне с ним остались только пятеро, бывший член партийной комиссии при политотделе Управления милиции думал о будущем уверенно. Всякий раз, получая донесение о расстрелах в окрестных селах или об отправке очередной партии молодёжи на работу в Германию, Нусинов мысленно увеличивал груз на своей чаше весов. Пройдёт время — месяц, три, полгода, и она начнет перевешивать. Украинцы терпеливы, коммунисты знали это лучше других, но любое терпение заканчивается. К концу лета, когда немцы отберут у крестьян новый урожай, с ним будет не пять, а пятьсот человек. Ждать нелегко, но худшее позади. Нусинов переждал в лесу зиму, дальше будет легче.
Комиссар отряда видел жизнь с разных сторон, знал её скупой и лютой, военной и мирной, тонкой нитью, скользящей между пальцами. Мало что могло удивить его, но когда дозорный привел в землянку двоих задержанных, Нусинов удивился дважды. В здоровенном, хоть и сильно исхудавшем, спортсмене комиссар узнал командира первого взвода, отправленного в Таганчанский лес в начале августа сорок первого года. Нусинов не ожидал его увидеть. Два взвода, первый и второй, исчезли тогда бесследно, командование батальона не получило от них ни единого донесения. Позже Нусинову докладывали, что отряд Гольдинова несколько дней воевал у Ткача, уже после того, как сам Ткач бросил всё на своего комиссара и ушел защищать Канев. А куда потом они делись — никто не знал, разбежались, вернее всего.
Вот что значит поручить дело мальчишке. Нусинов еще в Киеве был против назначения Гольдинова, но командир батальона настоял. Да, физически он подготовлен, и бойцы его уважали, только где это все теперь? Где его бойцы? Где комбат? Сейчас этот дезертир расскажет какую-нибудь сказку. Сказок в своей жизни Нусинов выслушал немало. Люди ещё могли удивить его, а сказки нет. Да, появление Гольдинова в его землянке было удивительным, но и вполовину не таким, как явление старого хрыча, стоявшего рядом с ним. Вот кого не ожидал встретить Нусинов под украинским небом посреди войны и особенно здесь, в Таганчанском лесу.
— Шолом, Хаби, — сказал реб Нахум, и свет самодельной коптилки, стоявшей за плечом комиссара, мелко замерцал, словно по землянке пробежал сквозняк.
— Шолом, ребе. Не думал, что вы живы, — растерявшись, Нусинов ляпнул, что на языке крутилось. Грубо, но правду.
Хаби было его детским домашним именем, когда-то комиссара отряда так называл его отец, красиловский раввин. С тех пор Абрам Нусинов прожил не одну жизнь, и ту, первую, в которой его иногда звали Хаби, давно завалило золой и пеплом старой Красиловки. Родители его умерли в гражданскую, с ними должно было исчезнуть и это имя. Видеть старого приятеля отца, помнившего его сопливым ребёнком, Нусинову было неприятно, но дело было не в детских воспоминаниях, к ним подмешивались другие, более поздние.
В конце двадцатых он работал в губернской антирелигиозной комиссии, безжалостно громил рассадники суеверия, молельные дома и синагоги. Реб Нахум, видимо, рассчитывая воззвать к памяти родителей или ещё к каким-нибудь, столь же эфемерным материям, явился к нему в компании двоих стариков о чем-то просить. Нусинов не стал их слушать, наорал, выставил из кабинета, и в тот же день написал жалобу на дежурного по губкому, пропустившего к нему этот кагал. Он повел себя, как полагалось коммунисту, нажив очередной десяток врагов. Кто из них мог оценить, что стариков после того похода, после открытой провокации, так это называлось, никто не тронул?
— Я и сам не уверен, что жив, — ответил Нусинову реб. — Каждый день болтаюсь между смертями, и каждый день — между разными.
— С вами, ребе, мы позже поговорим. Садитесь, вон место есть, — воспоминания детства могли подождать, комиссар спешил вернуться к главному. — Я намерен допросить дезертира Гольдинова, — объявил он, словно находился на заседании комиссии и секретарь вёл протокол. — Почему вы в августе нарушили приказ своего командира действовать в этом лесу? Куда направляетесь сейчас? Отвечайте кратко и по существу!
Нусинов не мог оценить, насколько правдивым был доклад бывшего командира первого взвода, но кратким он не был. Комиссар знал, как вести допрос, знал, когда нужно подбросить язвительный комментарий, сводящий на нет доводы подследственного, умел срезать неожиданными вопросами, сбивая с толку и дезориентируя, опыта хватало. И он не отказал себе в этом удовольствии, но к середине рассказа Нусинов заметил, что его сарказм выглядит жалко, словно это он пытается оправдать свое многомесячное бездействие в каневских лесах, прятки в землянках и блиндажах. А сбежавший, не выполнивший задания взводный показывал, где Нусинову следовало находиться и что делать, если бы следовал он не устаревшей, не нужной никому бумажке, а рискнул рвануть в гущу боёв, разворачивавшихся на берегах Днепра летом и осенью прошлого года. Это было похоже на какое-то чёртово наваждение, и когда Гольдинов закончил рассказ на том, как перешёл фронт, явился в особый отдел дивизии, а оттуда отправился в особый отдел армии, Нусинов молчал. Он мог спросить, как бывший командир первого взвода опять оказался в Таганчанском лесу, и куда он направляется теперь, но понимал, что тот не ответит. Нусинов ему давно не начальник и не его теперь дело, задавать такие вопросы.