Двор был проходным, тёмная подворотня вела в небольшой внутренний дворик, а оттуда ещё одна выходила к маленькому саду на Владимирской. Илья пробегал чередой этих дворов бессчётное число раз, когда со стадиона заглядывал к Туровцеву. В майские вечера вроде этого здесь всегда было шумно и многолюдно, теперь же только тускло темнели окна, отражая тишину брошенного людьми жилья. Но в дальнем углу Илья заметил двух мальчишек, возившихся возле угольного подвала.
— Здорово, пацаны, — подошел к ним Илья. — А что это у вас соседи в доме напротив электричество жгут, деньги не экономят?
Мальчишки молча встали плечом к плечу и отвечать не спешили, внимательно разглядывая Илью.
— Я из лагеря освободился. Хотел зайти к приятелю, переночевать, а тут иллюминация такая, будто свадьбу гуляют.
— Это немецкий дом, — наконец ответил один из мальчишек. — В нем немцы живут, им дают электричество.
— Наших всех оттуда давно выселили, — добавил второй. — Ещё осенью.
— Что же за немцы такие там поселились? — на всякий случай спросил Илья.
— На Толстого, возле «ботаники», в двадцать пятом доме — железнодорожная полиция.
— Гестапо там железнодорожное. Они оттуда.
— Приятные у вас соседи, — прищурился Илья. — Двадцать пятый охраняют, наверное. А этот нет, правильно?
Мальчишки переглянулись и кивнули.
— Не охраняют… Так это же здорово, правда? Ладно, вижу, моя встреча с другом отменяется.
Стройный план, составленный Тимошенко, получил ещё одну, на этот раз крупную, пробоину. Илья был уверен, что подготовился к любым неожиданностям, он знал, куда пойдёт, если не встретится с Туровцевым, и всё же был сильно раздосадован. Всё посыпалось ещё в Кобеляках и продолжало развиваться какими-то дикими зигзагами. Впрочем, он жив, ничто пока не грозит ему явно, просто надо быть осторожнее и внимательнее, ещё осторожнее и ещё внимательнее. Илья кивнул мальчишкам, нырнул в подворотню, и несколько минут спустя вышел на Владимирскую.
Когда-то у киевских подростков особым шиком считалось пройти полгорода дворами и проходными подъездами, выходя на улицы, только чтобы пересечь их. Теперь для Ильи такой путь был единственно возможным — он не знал точно, когда в городе начинается комендантский час, и рисковать без необходимости не хотел. Всё так же, дворами, Илья добрался до Собачьей тропы. Он шел на Печерскую площадь, там жила подруга Феликсы, Ира Терентьева, первая в его списке запасных.
Всего лишь по одной причине Илья решил остановиться у Туровцева, а не у Терентьевой — он не хотел ставить под удар девушку. Всё-таки его появление в любом доме становилось огромным риском для хозяев. Но раз уж так случилось, что Ивана выселили, искать его Илья, конечно, не станет. Квартира Иры подходила ему куда больше — дорога от её дома на Печерской площади до Дома культуры завода «Арсенал» занимала от силы пятнадцать минут, а в его деле каждая минута отделяла жизнь от смерти.
Поднимаясь Собачьей тропой, Илья дошел до Кловского спуска и по привычке чуть было не свернул к себе домой. По этой, не самой удобной, но короткой дороге сотни, тысячи раз он ходил на стадион, по ней же возвращался с Феликсой домой. Желание немедленно идти в Крепостной переулок было так велико, что он остановился и, крепко стиснув зубы, несколько минут смотрел в сторону своего дома, хотя видеть его не мог. Он мог только стоять и смотреть, а должен был развернуться и пройти последние полкилометра до Печерской площади. Эти полкилометра дались Илье так же тяжело, как когда-то дорога от Градижска до Кременчуга.
Глава восемнадцатаяСлучайность и необходимость(Киев, май 1942)
Печерская площадь — торговая, она всегда была такой. В городе, по старой памяти, многие называли её Базарной. Печерск не деловой Подол, это район монастырей, казарм, военных училищ и старых солдатских слобод. В тридцатых закрыли многие монастыри, но верующие, веками приходившие поклониться киевским святым, не отказались от своего обычая и при большевиках. На Печерском базаре смешивалось все. Толпились у церковных лавок паломницы в домотканых юбках и плисовых жакетах, укутанные в платки, так, что даже глаз не разглядеть. Вокруг них крутилась местная шпана, задирая бестолковых тёток, шныряли перекупщики, торговали крестьяне, зло и зорко присматривая за своим товаром, уныло поёживались горожане, пытаясь продать или обменять на еду что-то из одежды. Тут же по-хозяйски расположились кожевники и кузнецы. Война войной, а металл и кожа нужны всем и всегда.
В поисках работы Гоша Червинский обошел базар дважды. Становиться рядом со стариками и продавать одежду он не хотел, вещей оставалось мало, самому скоро ходить будет не в чем. На базаре нужна сила, и, значит, работа будет — загружать, разгружать, нести, катить. Не сейчас, так позже дело для него найдётся. Гоша присел на старую колоду, вросшую в кучу мусора на углу Миллионной. Сложная торговая жизнь разворачивалась перед ним.
Первые этажи домов, выстроенных по периметру площади в 1880-х, прежде занимали лавки — галантерейных, бакалейных, москательных товаров. К началу тридцатых частную торговлю на Печерской площади придавили налогами и закрыли, но теперь она открылась снова. Перетерпев власть коммунистов, люди вернулись к тому, чем занимались всегда, не зная, что их ждёт не то что через год, но даже через день. Здесь торжествовала жизнь неприглядная и грубая, неизменно тянувшая к земле высокие идеи, но оказавшаяся стойче любой из них. Жизнь сопротивлялась чужой силе пока могла, если же не могла — уступала ей, но со временем разъедала и силу, и тех, кто за ней стоял, потому что сама была силой, медлительной, тягучей, питавшейся из таких древних глубин, до которых пришельцам с их идеями было не только не добраться, но и не понять, откуда бьет источник.
Гошу призвали в армию осенью сорокового года и отправили в Закавказье. Он служил в дивизионе бронепоездов на границе с Турцией. Осенью сорок первого, в октябре, когда немецкие войска заняли юг Украины и подходили к Ростову-на-Дону, дивизион перебросили прикрывать переправы через Дон. Гоша был наводчиком 76-миллиметрового орудия на тяжёлом бронепоезде, оборонявшем Аксайскую переправу. В конце ноября артиллерия и авиация немцев оставили от его поезда гору искорёженной, дымящейся брони. Пушки были разбиты; отступая, команда не смогла снять даже пулемёты. Червинского перевели в пехоту, назначили в полковую разведку, но и там он прослужил недолго — возвращаясь с задания, Гоша попал в засаду. Потом был лагерь, побег и долгий путь в Киев. Он пришел без лагерного пропуска, вообще без документов. Первые дни дома Гоша был осторожен, может быть, даже чересчур осторожен: когда не знаешь, чего опасаться — боишься всего. Потом это прошло.
Со стороны Рыбальской улицы к базару подъехала подвода, груженная какими-то мешками. Гоша подчёркнуто лениво подошел к подводе и спросил хмурого возницу в брезентовых штанах и робе.
— Разгружаешься? Грузчик нужен?
— Нет, — коротко отрезал возница, высматривая кого-то в толпе. — Иди, гуляй.
Гоша не успел отойти, когда на его плечо опустилась тяжёлая рука.
— Предъявите документы, товарищ боец.
Гоша мгновенно вывернулся, отскочил на шаг и обернулся, готовый ко всему, но тут же в изумлении замер.
— Илюша? Вот это да!
— Что же ты думал? Будешь полдня бродить по базару, а тебя никто не заметит? — засмеялся Илья, и они обнялись.
— Неужели полдня за мной наблюдаешь?
— Чуть меньше. Я тут у знакомых пока живу. В окно тебя заметил, решил выйти, поздороваться.
— Я-то ладно, — не мог поверить Гоша, — но ты что делаешь в Киеве?
— Да то же самое. Почти, — улыбнулся Илья. — Вышел из лагеря, теперь думаю, чем заняться.
— Откуда ты про лагерь знаешь?
— А как иначе? Раз ты здесь, значит, сбежал из части, или в плен попал. В то, что чемпион Киева стал дезертиром, я не поверю, выходит, был в лагере.
— Наверное, тебе нельзя долго на людях, — заволновался Гоша. — Могут узнать. Тебя же пол-Киева помнит, а спортсмены все до единого, точно. Идём ко мне, я рядом живу, на Резницкой. С работой мне все равно сегодня не везёт.
— Это правда, мне показываться не стоит, — согласился Илья. — А что ты про спортсменов знаешь? Кого-то из наших видел?
— Да тут ты не представляешь сколько ребят! Многие сейчас в городе. Ты Трофимова помнишь? А Толика Тулько? Мы же с ними одна банда были, втроем у Сапливенко начинали, и ты тоже гонял нас по рингу на Левашовской. Ну, помнишь?
— Конечно, помню. Три года всего прошло. Трофимов потом перешёл куда-то…
— Они оба за «Спартак» потом выступали.
— Да, верно, — вспомнил Илья. — В «Спартак» перешли. А теперь что?
— Трофимов на хлебозаводе работает, обещает и меня устроить, но пока не выходит, все места заняты. Говорит, в Киеве сейчас можно нормально работать на хлебозаводах…
— … и табачной фабрике, — кивнул Илья.
— Уже разобрался, — засмеялся Гоша. — За хлеб и табак на толкучке что хочешь можно получить.
На табачной фабрике работала подруга Иры Терентьевой, и эту фразу про хлеб и табак Илья уже слышал от Иры накануне.
— А Тулько, только не смейся, ходит в городскую управу.
— Что ж тут смешного, — пожал плечами Илья.
— Нет, ты не понял. Толик там не работает. Я не знаю, где он работает, может быть, и нигде. Он договаривается о соревнованиях в Киеве.
— Ага, немцев развлекать, что ж тут непонятного. Что, и бокс будет?
— И бокс, и футбол. Говорит, что чуть ли не половина динамовцев в Киеве.
— Ладно, давай о спорте завтра, — Илья подумал, что и странную активность Тулько, и готовность ребят выступать можно будет использовать, надо только понять, как именно. — Днём мне нужно будет одно дело закончить. Если всё пройдёт удачно, то вечером поговорим. Теперь рассказывай, где ты был в плену.
Они просидели у Гоши несколько часов, и только когда начало темнеть, Илья спохватился, что Ира, должно быть, уже вернулась и не знает, где он. Илья обещал ей никуда не выходить.