Матвеев молчал, видно, тоже не хотел спорить с майором.
— Так куда ж ты едешь? — как будто даже с удовольствием спросил майор Феликсу. — Дважды сдавали, дважды брали, да от твоего села следа не осталось. А ты ещё ребёнка тащишь.
Феликса сидела, вцепившись руками в сиденье, молча смотрела в окно. Окраину села словно перепахали гигантским плугом, выворотили всё, дома и деревья, потом прошлись бороной и следом пустили танки.
— Артиллерия работала, — радостно сообщил майор. — Наша. А может, и немецкая.
— Сначала немецкая, потом наша, — капитан прикрыл глаза так, будто по памяти читал донесение.
— Тем более. Что ж тут останется? — майор посмотрел на Феликсу, словно ждал от неё немедленного согласия и поддержки. Но ближе к центру и дальше, за ним, всё чаще встречались им уцелевшие хаты. Не было в этом ни порядка, ни логики, смерть прошла здесь, будто шатаясь, снося наугад и людей, и жильё.
Соседской хаты, построенной когда-то Григорием Федосьевичем, Феликса не увидела вовсе, не осталось даже сгоревших стен, только бревна и остатки разбросанного кирпича.
— Ишь, прямое попадание, — удовлетворённо заметил майор, словно это его орудие, ударив так метко, напрочь разнесло жилье. — Калибр 152, не меньше.
Капитан ответил что-то своё, не соглашаясь, но Феликса их не слушала. Чуть дальше, в стороне, за первой зеленью, проступившей на ещё голых ветвях, она уже видела свой дом. Он жался к земле чёрной соломенной крышей, казался ещё меньше, хотя и меньше-то уже некуда, но был цел, даже стёкла в окнах сохранились и посверкивали так, словно недавно их вымыли. Стена, обращённая к улице, ещё желтела пятнами старой глины, а другая, выходившая во двор, светилась свежей побелкой.
— Война вокруг, мир пополам раскалывается, а этим лишь бы хаты свои покрасить, — и тут не промолчал майор.
— Всё, приехали, — сказала Феликса шофёру и потянула Тами за рукав. — Выходи.
Шофер помог достать из багажника два вещмешка, еще раз напомнил, что выедет в Киев он завтра утром, а в Кожанке будет к обеду, если в дороге ничего не случится. На том и уехал.
Возле хаты стояла женщина с квачом в руке и напряжённо их разглядывала. Ничего хорошего от людей, приезжающих в автомобилях, здесь никогда не знали и не ждали. И эту женщину, и дом, и двор, и сад за ним, Тами видела впервые.
— Мама, это кто? — спросила она, глядя, как женщина опустила квач в ведро с раствором и неуверенно пошла к ним.
— Это Лиза.
Крест на могиле матери за две зимы потемнел, но вкопан был глубоко и держался прочно.
— Батько хотел новый поставить. Поджидал, когда земля осядет, — сказала Лиза. — Даже дубовое бревно где-то достал, распилил и спрятал в мастерской. Но не успел.
Феликса убрала с могилы старые листья, подсыпала сухой земли. Стефания умерла осенью сорок второго, тогда Григорий Федосьевич и поставил временный крест. А год спустя, в декабре, после освобождения села, его мобилизовали восстанавливать затопленные шахты Донбасса. Из мужчин в селе остался один только голова, остальных отправили либо на запад — воевать, либо на восток — в шахты.
— Вернётся — поставит, — Феликса постаралась быть убедительной и успокоить Лизу. Даже не так Лизу, как себя.
— Военные, когда у нас стояли, то бревно нашли и на дрова порубили. Где он теперь такое достанет?
Последнюю зиму сестры прожили вдвоем в голодной нищете, конца которой и теперь было не разглядеть. Озорной характер Лизы притух, его живые искры, озарявшие взгляд, ушли глубоко, скрылись под слоем серого пепла и загорались теперь редко-редко.
— Как же вы живёте? — ужаснулась Феликса накануне.
— Нас котик кормит, — серьёзно ответила Лиза. — Мышек полюет, а их запасы с собой приносит.
Феликса привезла из города две буханки хлеба, сухари и перехватила в долг немного денег, ничего больше достать перед отъездом не сумела. Вынув хлеб из мешка, она положила его на стол и тут же вышла из хаты. Видеть, как сестры смотрели на эти буханки, Феликса не могла.
Она была уверена, что это Киев голодает, а в сёлах люди работают на земле и хоть какая-то еда у них запасена. Как теперь оставлять Тами с Лизой и Ниной, если они сами не в силах прокормиться? Но когда Феликса сказала Лизе, что решила отвезти дочь назад, в Киев, сестра расплакалась.
— Не забирай Оксанку, Феля? За что ты так? Ничего, что мы бедные, ей тут хорошо будет. Скоро уже потеплеет, огород посадим. Какие у нас с Ниной радости, а тут дытына расти будет. Не забирай…
— У вас же почта уже работает, — сообразила Феликса. — Буду вам высылать деньги, сколько смогу.
— Хорошо, хорошо, присылай, всё присылай, только Оксану оставь. — Лиза опять шутила.
На кладбище земля нагрелась под апрельским солнцем, и дрозды деловито бегали между корней деревьев, выискивая дождевых червей.
— Пошли, Лиза, — Феликса поднялась первой. — Не знаю точно, когда придёт машина, опоздает, наверное, но пусть лучше она опоздает, чем я.
Они миновали обезлюдевшее село, а когда подходили к хате, взгляд Лизы вновь вспыхнул живым светом, и по лицу, стирая горькие складки, поплыла улыбка. Она увидела во дворе Тами.
— Оксанка на Илька похожа. Скажешь нет?
— Похожа, — согласилась Феликса.
Накануне полночи они говорили об Илье, о его появлении в Кожанке. Феликса об этом не знала ничего и сперва поняла так, что Илья заходил уже на обратном пути из Киева.
— Когда это было? — новость обожгла её. Кто же знал, что и надежда обжигает. — В мае? Летом?
— Нет, в апреле. Вот как сейчас, только два года назад.
— Понятно… А потом он пошёл в Киев.
— Батько ему бесперечь повторял: не ходи в Киев, Илько, не ходи. А он сказал, что у него задание.
— Какое задание, не говорил?
— Найти в Киеве доктора и взять у него лекарства.
Из Старобельска в Киев за лекарствами? В это Феликса поверить не могла. Другое дело доктор. Узнать бы, кто этот доктор, но Лиза на все расспросы огорчённо мотала головой. О докторе Илья ничего не рассказывал.
— Ничего не могу узнать, — пожаловалась Феликса. — Точно знаю, что Илюша был в Киеве, его видели. А потом будто обрывается все. Пропал в городе. Но так же не бывает.
— Ищи, — Лиза сжала её ладонь. — Ищи и найдёшь обязательно.
Они не виделись давно, а случилось за эти годы так много важного, что обо всем поговорить не успели. Уже собравшись и ожидая во дворе машину, Феликса спросила, глядя на разрушенную соседскую хату:
— А что Славко? Где он? Где они все?
— Жена его с родителями в брошенную хату перебрались. Тут, недалеко живут. А Славко, я же говорила, был полицаем, и расстреляли его.
— Наши расстреляли? Когда?
— Немцы расстреляли, и не его одного, а всю нашу полицию разом. Они ж сначала тут как партизаны остались, потом только в полицаи пошли. А прошлым летом, когда поняли, что немцам уже постолы плетут, стали думать, как выкручиваться будут. Придумали так, что они в полиции для виду служили, а по правде, партизанили всё время. Сложили списочек из своих, кто у них будто бы в отряд входил, вот по этому списочку немцы всех через день и расстреляли. Прямо с того собрания кто-то один, а может, и не один, не знаю, может, наперегонки побежали и донесли. Приехали сюда две машины солдат, хату вытрусили, список нашли и повезли Славка с приятелями в лес. Теперь он герой у нас и от немцев погибший партизан.
— Так, может, вам теперь двор вернут? — Не было у Феликсы сочувствия ни к Славку, ни к его семье, слишком хорошо она знала этих людей.
— Нам? — горько рассмеялась Лиза. — Это Славко теперь герой, а мы чуть не немецкие прихвостни. Всё вверх ногами повернулось. За то, что батько им работу делал, нам голова теперь и тюрьмой грозит, и чем ты хочешь. Ещё и то приплёл, что мы будто бы одной веры с немцами, будто нам от этого послабление делалось. Оно, конечно, слова одни, но зачем такое говорить? А потом кто-то чужой услышит, решит, что так всё и было.
— Я к нему заеду, успокою немного, — пообещала Феликса.
— Ой, ты что, — тут же испугалась Лиза. — Ни с кем не говори, нам только хуже станет.
— Не бойся, я волшебное слово знаю. Может, легче вам и не будет, но язык он точно прикусит.
Когда-то этот двор с цветами и садом был её миром, Феликса здесь родилась и выросла. С тех пор изменилось всё: мир, жизнь, сама Феликса. Изменился и двор, но он оставался единственным местом, где она могла надолго оставить дочь. Здесь всегда берегли медные деньги и редко бывали сыты, этого Феликса изменить не могла, но годы, прожитые вдали от дома, научили её многому. Она не в силах была защитить родных от всех бед, валившихся на село одна за другой, но поставить на место председателя колхоза, вдруг почувствовавшего вкус власти, Феликсе было не сложно, она знала, как это сделать.
Машина из Корсуня пришла вовремя. Водитель спешил, хотел попасть в Киев до темноты, но Феликса настояла, и прежде чем выехать на шоссе, они свернули к дому головы. Давешние попутчики Феликсы остались в Корсуне, в Киев возвращался молодой лейтенант со штабными документами.
— Вы курите, лейтенант? — спросила Феликса.
Тот кивнул и потянулся к карману, чтобы достать папиросы.
— Нет, не нужно. Когда мы остановимся, выйдите из машины и закурите. Вам не сложно?
— Выйти и закурить? С удовольствием, — рассмеялся лейтенант.
Когда машина остановилась у председательской хаты, Феликса попросила водителя дать два коротких гудка. Тот просигналил. Из хаты вскоре вышел человек и встал у двери, разглядывая машину. Подождав с полминуты, Феликса сказала:
— А теперь один длинный. Злой такой, раздражённый.
Голова подпрыгнул, потрусил через двор к воротам, открыл их и замер, не зная, что делать дальше и чего от него ждут. Лейтенант курил, прохаживаясь у капота автомобиля. Глядя через окно на испуганное лицо председателя, Феликса подождала ещё немного, открыла дверцу и не торопясь вышла из машины.