ехота толпами занимала бурские позиции и конные патрули выезжали далеко на равнину. Затем он увидел буров, которые сгоняли скот в гурты и гнали его на север, а потом стали ловить и седлать своих коней. Большие вагоны с белыми тентами выехали из разных лагерей и потянулись вдоль дороги мимо восточного склона Булваны. Наконец, когда над Большим Томом[4] взлетела пара ножниц, он спустился на землю с хорошей новостью, что противник все-таки уходит.
Тем временем наша кавалерия и артиллерия быстро и благополучно переправились через реку, поскольку с вражеской стороны никто не открывал огня.
Когда мы подходили к плавучей дороге, нас позабавил большой указатель у входа на мост, тщательно нарисованный инженерами: «На Ледисмит». Бригада прошла по перешейку между Железнодорожным холмом и Иннискиллингом, и мы сосредоточились в подходящем месте на склоне внизу. Ледисмит был по-прежнему скрыт от нас хребтами, но мы надеялись взглянуть на него до наступления вечера.
Под Булваной видны были бурские вагоны и несколько сотен всадников, которые спешили убраться подальше. Патрули были высланы во всех направлениях, и пока шла рекогносцировка, я забрался на холм Иннискиллинг, чтобы осмотреть траншеи.
Траншеи были врезаны глубоко в землю и, в отличие от наших, почти не имели бруствера. Несколько больших камней было уложено спереди, но буры, очевидно, предпочитали закапываться поглубже. На дне был слой гильз по колено, и через каждые несколько ярдов лежали большие кучи патронов для винтовок Маузера [450] — тысячи штук, аккуратно скрепленные в обоймы по пять. Многие из них были покрыты яркой зеленой слизью, которую солдаты приняли за яд, однако анализ показал, что это воск, применявшийся для консервации патронов.
Буры, однако, не были столь невинны в других грехах. Один офицер Восточного Суррейского полка, узнав меня, подошел и показал расширяющуюся пулю особенно жестокого действия. Кончик ее был надрезан, обнажая мягкий сердечник, и вниз от него шли по сторонам четыре надреза. Были найдены целые ящики таких патронов. Офицер, который делал подсчеты, сказал мне, что соотношение запрещенных пуль к обычным составляло один к пяти. Я не думаю, что их было так много, но в любом случае — более чем достаточно. У меня есть при себе экземпляр такой пули, и люди, которые охотились на крупную дичь, сообщили мне, что это самая жестокая изо всех изобретенных пуль такого типа. Еще пять видов подобных пуль было собрано медицинскими офицерами, которые пытались классифицировать нанесенные ими раны.
Я пытался воздать должное патриотическим добродетелям буров, но теперь необходимо заметить, что характер этих людей обнажает, в моменты стресса, темную и злобную изнанку. Мужчина — я употребляю это слово в полном его смысле — никогда не захочет мучить своего противника, как бы горячо он ни жаждал лишить его жизни.
Хлопки ружейных выстрелов заставили меня поспешить вернуться к своему полку. Эскадрон конной пехоты дошел до железнодорожной станции Питерса и попал под жестокий обстрел с низкого холма к западу от нее; теперь он резво вернулся назад с полудюжиной лошадей без всадников. К счастью, всадники через несколько минут добрались пешком. Очевидно было, что продвигаться вперед надо очень осторожно.
Немного спустя — возвращаясь к нашему рассказу — прибыла конная артиллерийская батарея, которая добросовестно обстреливала вражеский холм в течение часа. Затем патрули вновь двинулись вперед, но продвигались они осторожно и медленно. В три часа мы все еще были в шести милях от Ледисмита.
В это время бурские санитары были приглашены забрать тех своих раненых, которых можно было перемещать, — после того, как противник вернул нам раненых на Спион Коп, мы следовали [451] этой практике и отсылали их людей всякий раз, когда была такая возможность, и они хотели их забрать.
Желая узнать, какое впечатление произвело на буров последнее сражение, я поспешил встретиться с санитарами, которые в сопровождении трех всадников с большим белым флагом приближались со стороны Булваны. Их предводитель был замечательным стариком, настоящим вельдским буром. Он бегло говорил по-английски, и мы скоро разговорились.
Накануне нам было официально объявлено о сдаче Кронье, и я спросил, слышал ли он об этом. Он ответил, что знал о затруднительном положении Кронье, но понял, что тот сумел вырваться вместе со своей армией. Что до сдачи, это может быть как правдой, так и ложью:
— «Нам преподносят так много лжи, что мы ничему не верим».
Когда я вновь присоединился к Южноафриканской легкой коннице, иррегулярная бригада вновь пошла в наступление. Сборный полк майора Гоу обследовал дальний хребет и обнаружил, что он не занят. Теперь Дундональд направил туда всю свою команду и вместе со штабом вскарабкался на вершину. Но, к нашему разочарованию, Ледисмит оттуда виден не был. Два или три следующих хребта завесой отделяли нас от него. Прошел день, было уже больше шести часов. Бурская артиллерия все еще стреляла, и было бы неразумно дальше проводить рекогносцировку на неровной местности в наступившей темноте.
Был дан приказ к отступлению, и мы уже начали двигаться, когда прибыл посыльный от Гоу с сообщением, что последний хребет между нами и городом не занят врагом, что он мог видеть оттуда Ледисмит и что в настоящий момент путь туда свободен. Дундональд немедленно решил сам двинуться в город с двумя эскадронами для разведки, а остальную бригаду отправил обратно в лагерь. Он пригласил меня сопровождать его, и мы галопом помчались туда.
Я никогда не забуду эту поездку. Был очаровательный прохладный вечер. Подо мной был сильный и свежий конь, которого я сменил в полдень. Почва была неровная, с камнями, но нас мало это волновало. За следующим хребтом и еще за одним подъемом или холмом был Ледисмит — предмет всех наших надежд и устремлений в течение многих недель почти непрерывного сражения. [452] Где-то через час мы будем в городе. Возбуждение этого момента было усилено быстрым галопом. Смело вперед, с азартом, вверх и вниз по холму, через камни, сквозь кусты! Мы обогнули холм, и нашему взору предстали домики с жестяными крышами и темные деревья. Ради того, чтобы увидеть и спасти их, мы шли так долго.
Британские пушки в Лагере Цезаря методично стреляли, несмотря на сумерки. Что там происходило? Неважно, мы уже прошли опасную зону. Теперь мы были на ровном месте. Бригадир, его штаб и кавалеристы выпустили из рук поводья. Мы неслись через терновник вдоль Интомби Спрюйт.
Неожиданно нас окликнули. «Стой, кто идет?» — «Колонна освобождения Ледисмита», и тут из траншей и окопов, искусно скрытых среди кустов, с радостными криками выбежал десяток оборванных людей, некоторые из них плакали. В сумерках они казались страшно бледными и худыми. Несчастный бледнолицый офицер размахивал шлемом и глупо смеялся, высокие сильные колониальные всадники, встав в стременах, тоже разразились приветственными криками, ибо теперь мы знали, что дошли до линии пикетов Ледисмита.
Дурбан, 10 марта 1900 г.
Поскольку дорога, по которой эскадроны Дундональда вошли в город, так и не была перекрыта врагом, можно считать, что осада Ледисмита закончилась в последний день февраля.
Во всех операциях по освобождению Ледисмита потери составили 300 офицеров и более 5000 солдат, при общей численности войск в 23 000, что составляет более двадцати процентов. Эти потери были следствием не одного победоносного сражения, но 25 дней общих боев в течение десяти недель, причем до последней недели мы не имели определенных успехов, которые могли бы подбодрить войска.
3 марта армия освобождения торжественно вошла в город и, пройдя через него, встала лагерем на равнине за городом. Вдоль улиц стояли его храбрые защитники, аккуратные, чистые, в своей лучшей униформе, но бледные, худые, с осиными талиями. На их ремнях было на несколько дырок больше, чем положено. [453]
Перед маленькой ратушей, чья башня, жестоко побитая, но устоявшая, казалось, символизировала дух гарнизона, сэр Джордж Уайт и его штаб сидели верхом на скелетоподобных лошадях. Напротив них выстроились волынщики шотландских горцев Гордона. Горожане с запавшими глазами, но радостные, заполнили тротуары и оконные проемы. Все, кто смог найти флаги, их вывесили.
Ровно в одиннадцать часов освободительная армия стала входить в город. Первым ехал сэр Редверс Буллер со своим штабом в сопровождении Королевских драгун. Пехота и артиллерия следовали бригада за бригадой, но впереди всех, в виде особого признания их доблести, маршировали Дублинские фузилеры, малочисленные, но гордые.
Многие солдаты, в память о своем изумрудном острове, прицепили к шлемам зеленые веточки, и все маршировали так, что было приятно смотреть. Их полковник и четыре офицера выглядели счастливыми, как короли. Когда полк проходил мимо сэра Джорджа Уайта, солдаты узнали своего прежнего генерала и в нарушение устава помахали ему шлемами и ружьями, прокричав приветствие. Некоторые даже покинули строй. Увидев это, горцы Гордона стали приветствовать Дублинцев, а затем приветственные крики уже не прекращались, каждый проходящий полк получал свою долю оваций.
Все утро и до полудня длинный поток солдат и пушек тек по улицам Ледисмита, и все поражались этим людям — грязным, измотанным войной, обветренным и смуглым, в рваной униформе, развалившихся башмаках и шлемах, но все же великолепным солдатам, твердо шагавшим, широкоплечим, с триумфальным блеском в глазах и кровью воинственных предков в жилах. Это был парад львов. И вот, когда встретились два батальона Девонцев, оба — покрытые славой, и старые друзья, покинув строй, стали пожимать друг другу руки и кричать, это захватило всех, и я тоже стал кричать и махать шляпой с пером, и кричал, пока уже больше не мог кричать от радости, что я дожил до этого дня.
В тот вечер, когда победоносная армия Буллера вошла в город, я пошел повидать сэра Джорджа Уайта, и мне посчастливилось застать его одного и незанятого. Сэр Джордж Уайт рассказал мне, как он добрался до Наталя меньше чем за неделю до объявления [454] войны. Уже шли некоторые приготовления к тому, чтобы встретить стремительно приближающегося противника, и ему пришлось встать перед выбором: либо нарушить все эти планы и полностью реконструировать схему защиты, либо принять то, что уже было сделано, в качестве основы для дальнейших операций.