Они оба смотрели на меня, как смотрят взрослые на несмышленого младенца, который в наивности своей сморозил какую-то несусветную глупость, — снисходительно и несколько нетерпеливо. Даже их взаимная антипатия в этот момент, казалось, исчезла — их объединяло чувство мужского превосходства: что может понимать в таких делах эта дурочка, то есть я? Это был редкий момент в моей жизни, когда я понимала феминисток. Но, дабы им не уподобляться, я подавила в себе нехорошие чувства и решила сделать вид, что ничего не заметила — я им еще за это отплачу, но позже!
— А как ты попал в компьютер МВД? — спросила я у Эрика, мило улыбаясь.
— У меня есть свои каналы… — засмущался тот.
— Кажется, я представляю себе, что это за каналы, — засмеялся Володя, — но нам с Лидой надо работать, а то здесь возникнет бабий бунт. Поэтому давайте быстрее решать, что будем делать дальше.
Мы еще поговорили немножко — и отправили Эрика отсыпаться. Прежде чем выпустить его в коридор, Володя вышел на рекогносцировку; убедившись, что там нет ни души, он позвал детектива и сам проводил его до лестничной клетки. Мне показалось, что из-за полуприкрытых дверей палат раздавались приглушенные вздохи и ахи.
На этом историю с появлением Эрика в стрессовом отделении можно было бы считать законченной, если бы не один разговор. Весь день пациентки слонялись по коридору, маясь от любопытства, но ни у кого из них, даже у Лели Семеновой, не хватило присутствия духа расспросить меня о необычном посетителе. Наконец, когда я уже собирала свои вещички, в ординаторскую без позволения вошла больная Перепелкина, молодая вдова, только что потерявшая мужа. Это была недурная собой женщина с тонкими губами, считавшая, что если ее подвел возлюбленный супруг, отправившись раньше времени на небеса, то и никто другой не должен быть счастлив в браке на этой земле. Может быть, конечно, горе иссушило ее душу, но думаю, что завистлива она была от природы, — и умение ядовито жалить в один момент, даже самый печальный, не возникает. Она свысока относилась к своим товаркам по несчастью, брошенным женам («Если бы мой Леша ушел бы от меня к другой, — как-то призналась она мне, — я бы убила его своими руками»). И особенно Перепелкина невзлюбила как раз Лелю Семенову — эта ненависть родилась в тот самый миг, когда та превратилась из невзрачного существа в замызганном халате в женщину в расцвете сил и красоты. Я ее понимала — это была защитная реакция; ненависть ко всему миру и особенно к тем, у кого все впереди, заслоняла на время осознание того, что дома ее ждет холодная постель.
— Извините меня, пожалуйста, Лидия Владимировна, — начала она, слегка покраснев. — Я хотела вам сказать, что у меня опять началось двоение в глазах. Может быть, вы снимете лишние таблетки?
Я вытащила ее историю болезни из стопки, уже приготовленной для передачи медсестре, и молча сделала запись, потом вслух произнесла:
— Хорошо, я уменьшила вам дозу антидепрессантов. Все равно уже пора готовиться к жизни вне этих стен. Но вы, кажется, хотели меня спросить еще о чем-то?
Перепелкина решилась:
— Лидия Владимировна, а кто этот молодой человек, который сегодня к вам приходил? У нас пари уже по этому поводу заключают: кое-кто считает, что это ваш жених, а кто-то, напротив, — что это бывший пациент.
Я ответила, не моргнув глазом:
— Разве он похож на больного? И, конечно, это вовсе не мой жених и не бойфренд, — с этими словами я встала и потянулась за зонтиком, лежавшим на подоконнике; я не могла яснее показать ей, что она меня задерживает. Кстати, был шестой час, мой рабочий день давным-давно закончился.
Если Перепелкина ничего не узнает, она проиграет своей основной сопернице по всем статьям. И тут она решилась идти напролом, совсем позабыв про разделявшее нас расстояние и такт:
— А кто он, Лидия Владимировна?
В этот момент я сделала ошибку. Тогда я еще этого не понимала — мне просто захотелось немножко похулиганить, дать пациентам, занимающимся сплетнями за моей спиной, новую пищу для перемывания косточек. Я взяла и сказала чистую правду, прямо в духе моей старшей сестры:
— Это мой личный друг, частный детектив. Он занимается кое-какими моими делами, — и тут же, перебросив через плечо сумочку, широко распахнула дверь и буквально заставила Перепелкину выйти вместе с собой в коридор, пресекая таким образом дальнейшие расспросы.
Уже у выхода из отделения я оглянулась: пораженная Перепелкина застыла у столика медсестры, широко раскрыв рот.
Естественно, уже к вечеру вся больница знала о том, что у Лидии Неглинкиной есть «личный друг», писаный красавец и к тому же частный детектив — и что он занимается для нее какими-то расследованиями.
Утро следующей субботы застало нас с Эриком в пути. Мы с ним ехали в Малаховку на электричке, потому что, как назло, его машина сломалась — сцепление отказало или что-то в этом роде. Эрик предложил мне не торопиться, не пороть горячку, а подождать, пока знакомый мастер починит его «жигуленка», но я была непреклонна и заявила, что мы поедем в Малаховку так, как это еще недавно делали все советские люди — на электричке. Надо сказать, я быстро поняла, что немного погорячилась, уже на Казанском вокзале. Как назло, после холодной, но хотя бы без осадков рабочей недели и солнечной пятницы в субботу с самого утра зарядил дождь — сильный, как объявил Гидрометцентр, и проливной, как сказала бы я. Как будто хляби небесные разверзлись и на москвичей обрушились все запасы воды, накопившиеся за время великой летней суши.
— Тебе, Лида, не привыкать, — сказал мне Эрик, зябко кутаясь в куцую курточку. — В Питере, должно быть, каждую осень такая сырость. Жаль, я не догадался надеть резиновые сапоги.
— Ты ошибаешься: и сплошные дожди, и такие наводнения, как в «Медном всаднике», в моем родном городе бывают крайне редко. А ехать нам долго?
— Сорок пять минут. А пока мы едем, я тебя кое-чем порадую. Мне удалось краем глаза взглянуть на уголовное дело Балонова.
Судя по всему, сел мужик по пьяни и глупости. Как-то раз, напившись, он схватил охотничье ружье своего племянника, Карачарова Александра Валентиновича, и принялся палить из него по двору. Как на грех, тут подвернулась соседка, Дарья Семенко, и чуть не попала под выстрел. Так никто и не знает, стрелял ли он в нее специально или просто был не в себе. Был бы у него нормальный адвокат, тот бы, конечно, сумел доказать, что Балонов был в это время в белой горячке…
— Да, порадовал, Эрик. Информация как раз под стать погоде. Между прочим, речь идет об отце моей сестры.
Брр! Сорок пять минут в электричке с запотевшими окнами, с попрошайками, то и дело снующими в проходе. А потом — голая платформа, куда-то спешащие темные фигурки, спасающиеся от дождя кто под зонтиками, кто под накидками… Мы с Эриком тоже бы поспешили — если бы знали, в какую сторону идти.
Наконец мы сориентировались и направились куда-то в глубь поселка по грязной улице. Малаховка мне показалась мрачной и неуютной. Мои фирменные итальянские туфли тут же промокли — итальянцам бы наши лужи! Ах, как рвался с нами в поход Володя, который вынужден был сегодня остаться в больнице в качестве дежурного администратора — знал бы он, как он выгадал! Под больничными сводами если не тепло, то хотя бы сухо… Критические взгляды Эрика, очевидно, ждавшего, когда я заскулю и запрошу пардону, не добавляли мне хорошего настроения — я скорее утонула бы в малаховской грязи, чем принялась ныть!
— Да, это тебе не Петергоф! — заметил Эрик, вытаскивая меня из очередной глубокой лужи. — А вот и Первомайская.
Наконец, мы добрались до одноэтажного домика за покосившимся забором; во дворе стояла собачья будка, но из нее высовывался лишь чей-то коричневый нос — какой уважающий себя пес будет гулять в такую погоду!
Звонок на калитке не работал; Эрик, открыв каким-то образом задвижку, повел меня к крыльцу. Тут наконец из конуры показалась рыжая морда, вслед за ней появилось рыжее мускулистое тело, и нас облаяли; дверь отворилась, и растрепанная пожилая женщина в накинутой на плечи шали крикнула собаке:
— Спокойно, Дик! — И, уже обращаясь к нам, весьма недружелюбным тоном спросила:
— Что вам нужно?
Мы с Эриком стояли посреди двора, под проливным дождем; зонтик, который держал надо мною мой спутник, мало меня спасал. Я рассматривала женщину, с ее одутловатым лицом и нездоровыми отеками под глазами (почки?), квадратной фигурой без талии и толстыми икрами, нависающими над голенищами резиновых сапог (почему она дома в сапогах?), и думала, признаюсь, не о том, имеет она какое-то отношение к Балонову или нет, а просто — пустит ли она нас в дом или хотя бы под навес?
— Мы ищем Алевтину Алексеевну Карачарову, — взял на себя инициативу Эрик.
— Это я, — взгляд женщины оставался столь же настороженным. — А что вам от меня нужно? Я вас не знаю.
Эрик постепенно подтаскивал меня поближе к входной двери; на ее вопрос он ответил, почти добравшись до навеса над входом:
— Здравствуйте, Алевтина Алексеевна, мы вас долго разыскивали. Могли бы вы с нами поговорить?
Женщина, казалось, поняла его намерения — и, оставшись на крыльце, захлопнула за собой дверь и подперла ее спиной. Ясно было, что подозрительных незнакомцев в дом она не впустит.
— Собственно говоря, нам нужны не вы, а ваш брат Сергей Балонов, — продолжал Эрик, делая вид, что не замечает ее маневров.
— Вы из милиции, что ли? Не похожи, вроде бы. Умер мой брат, умер. Как он приехал домой из тех краев — сразу увидела, что не жилец.
На радостях он с моим сыном напился — да так и не оклемался. А зачем вам он?
— Теперь уже все равно… Дальние родственники мы, — потом, решив, наверное, что он с его внешностью никак не может быть кровным родичем коренного русака, Эрик добавил:
— Вернее, жена моя с ним в родстве. Может, он после себя потомство оставил?
— Что вы мне башку крутите, сейчас милицию позову. Нет у нас родичей, нет никого, о ком бы я не знала… — и вдруг она замолкла, уставившись на меня. В ее взгляде появилось какое-то странное выражение — как будто она меня узнала.