— Хоть блондин он или брюнет? — продолжала я расспрашивать соседа.
— Не черный, это точно, на кавказца не похож. А вот светлые у него волосы или темно-русые — не скажу.
— Спасибо большое тебе, Гриша…
— Вы, кажется, волнуетесь, тетя Лида? Да вы не бойтесь, мы с Гришей вас всегда защитим!
Распрощавшись с моим доблестным защитником, я прислонилась к стене: ноги меня держали с трудом.
— Ты все слышал? — спросила я Эрика, который уже успел напялить на себя свитер и еще не просохшие джинсы.
— Да, — Эрик был очень серьезен.
— У меня такое впечатление, что мы выпустили джинна из бутылки…
Кстати, когда ты занимался Сучковым, ты не наткнулся на описание его внешности?
— Нет, я рассчитывал свести с ним личное знакомство.
Я тут же набрала номер больницы и нашла Володю — всего лишь с третьей попытки — он оказался в приемном покое. Ему было страшно некогда, но на один вопрос он мне ответил: рост Сучкова — около метра восьмидесяти пяти, плотный, но не толстый, волосы десять лет назад были темно-русые, лицо обычное, ничем не примечательное.
— Как ты думаешь, это Сучков? Кто еще, кроме него, мог связать меня с Александрой?
— Не знаю, Лида. О том, что вы с Алей — сестры, может быть известно еще людям из окружения Богоявленской. Но одно я знаю твердо: если твою сестру убили, тебе грозит серьезная опасность. Мы, кажется, разворошили осиное гнездо.
Я непроизвольно вздрогнула. Эрик тут же прижал меня к себе и нежно произнес:
— Не бойся, Лида, тебя будут защищать не только собака и мальчик, — его рука скользнула под халат, но момент был безнадежно упущен. Я отстранилась, стараясь, чтобы этот жест не выглядел оскорбительно:
— Извини, Эрик, но сейчас я не могу.
Он посмотрел на меня внимательно и ответил:
— Да, я понимаю.
Что мне нравилось в Эрике, это то, что он понимал такие вещи!
Через четверть часа он, проверив замок и пообещав мне поставить еще один, отправился домой, как будто между нами ничего не произошло, и я была ему за это благодарна. Я же с головой погрузилась в контрабандой вынесенные из архива истории болезни Алиных пациентов. Когда я волнуюсь, лучшее лекарство для меня — работа. Грей устроился в соседнем со мной кресле, изредка он вставал, подходил ко мне и требовал внимания.
— Да, не допустил ты меня сегодня до грехопадения, Гриша, — ласково пожурила я его, почесывая ему за ушами. — Наверное, зря.
Гриша в ответ проворчал нечто, что должно было означать: зачем тебе кто-то еще, если у тебя есть я?
Ночью ко мне приходила Аля — или ее призрак? Она была в белых одеждах, которые никогда не носила при жизни, и почти не хромала. Мы с ней долго говорили — но о чем, я наутро не смогла вспомнить, ни слова от этого разговора не осталось в моей великолепной памяти. А потом она упорхнула от меня в окно. Я проснулась в слезах, что со мной не бывало с раннего детства. Было четыре часа утра; хотя я была совершенно разбита, я не решилась лечь в постель и до света смотрела любимые комедии. Какое счастье, что Виктор навязал мне свой старенький видеомагнитофон!
10
К понедельнику я уже не жалела, что настойчивый посетитель и чересчур разговорчивый пес не дали нам с Эриком зайти слишком далеко. Я к тому времени уже отошла и от поездки в Малаховку под дождем, и от визита таинственного незнакомца. Что же касается моих отношений с Эриком — честно говоря, на трезвую голову я была рада, что нам помешали. Если я была более чем готова, простите за грубость, лечь с мужиком в постель, то я была совсем не готова к тому, чтобы после этого пойти с ним на близость в другом плане. У меня всегда было много друзей-мужчин, и почти всем им я нравлюсь как женщина — не то чтобы они испытывали ко мне сильнейшее влечение, но мое общество им приятно во всех отношениях. Но друг и любовник в одном лице — это понятия трудно совместимые. Я не раз, посмеиваясь про себя, наблюдала за тем, как мои друзья отгоняли от меня потенциальных поклонников; если бы им объяснили, что они на самом деле делают, они бы очень удивились — просто этот человек им не нравится, и все.
Если ревнуют друзья, то что же тогда говорить о любовниках? Любой мужчина — потенциальный собственник, а мне очень надоело ощущать себя чьей-то собственностью. Как ни странно, я совсем не боялась того, чего на моем месте опасались бы другие женщины — например, что мы можем разочароваться друг в друге (во мне не разочаровываются, а Эрик, судя по всему, прекрасный любовник) или того, что добившись своего, кавалер меня бросит. Но сложностей во взаимоотношениях нам избежать бы не удалось, а мне не хотелось никаких осложнений — по крайней мере до тех пор, пока мы не закончим свое расследование.
В понедельник я опоздала на работу — опять с небес лило как из ведра, и в такую погоду ужасно хочется спать. Впрочем, мои больные тоже спали часов до десяти, так что никто из нас ничего не потерял. Володя так обрадовался, увидев меня, что даже забыл сделать мне замечание. Может быть, он просто забыл о том, что он мой начальник — столкнувшись с ним в коридоре, я улыбнулась ему самой ослепительной своей улыбкой — причем, надо отметить, это была чистая импровизация. В понедельник в стационаре всегда много дел — за выходные с нашими больными обычно что-нибудь случается: кто-то раньше времени без разрешения сбегает домой и возвращается в мрачнейшем настроении, у кого-то был скандал с мужем, а кто-то, наоборот, так весело провел время, что на него лежит рапорт дежурного — и надо срочно решать, что с ним делать. Большинство же пациентов, двое суток не пообщавшись со своим врачом, ощущают себя заброшенными — и им тоже необходимо мое внимание. Поэтому я свободно вздохнула только после трех часов — и только тогда нам с Володей, за чашкой кофе с бутербродами, удалось поговорить.
Почему-то то, что накануне казалось мне таким серьезным, сейчас предстало передо мною в совсем ином свете — комическом. Я заразительно хохотала, вспоминая наше с Эриком путешествие в Малаховку; я подробно расписала Володе поездку в электричке и поиски дома Карачаровой, не забыв и про рыжий нос Дика, не желавшего в такую собачью погоду выбираться из конуры.
Я не пожалела красок, рассказывая, как я стояла по колено в луже, не зная, как оттуда выбраться — и какой жалкий вид был у промокшего до последней нитки Эрика (эта часть моего рассказа произвела на Володю особенно сильное впечатление). Конечно, то, что случилось у меня дома, я не могла изложить столь подробно, но я вывернулась, сделав акцент на таинственном визитере, который чуть не до смерти напугал нас с детективом, так что в ход чуть не пошел даже топорик для мяса. Конечно, я бы умолчала о присутствии в моей квартире сыщика, если бы в субботу не проговорилась об этом в телефонном разговоре. Для Володи я придумала вполне правдоподобную версию происшедшего: в дверь трезвонили до умопомрачения, пока я отогревалась в ванне, а Эрик даже не смел выйти в прихожую, потому что боялся Гриши. О призраке Али, явившемся мне во сне, я не стала упоминать — и так было слишком много информации.
Так же как и Эрик, Володя очень серьезно отнесся к визиту незнакомца.
— Боюсь, Лида, тебе грозит настоящая опасность, а ты веселишься, как девчонка…
— А что же мне делать? Неужели ты думаешь, что я по этому поводу заплачу?
— Если ты будешь так легкомысленна, то боюсь, что плакать придется мне, как заведующему отделением — когда больных некому будет лечить.
— Ну и что ты предлагаешь?
— Оставь расследование нам с Эриком. Запахло жареным, и тебе лучше всего отойти в сторону и не светиться.
— Аля — моя сестра, а не твоя — и не Эрикова, Так что на это можешь не надеяться. У меня, наоборот, контрпредложение: подойти к расследованию с другого конца: вместо того чтобы искать подозреваемых в архивах, заставим кого-то из них — виновного — приступить к активным действиям. Я теперь уже совершенно уверена, что Алю убили.
— То есть ты предлагаешь выманить убийцу на себя, как на приманку? Не понимаю, чего тут больше… — тут
Володя остановился, опасаясь сказать более того, что я согласна буду выслушать, и более мягким тоном продолжал:
— По-моему, ты чересчур много прочла детективов… В этих книжках сыщиков-любителей обычно не убивают, хотя преступник и пытается это сделать. Но иначе их никто не будет читать… Но в жизни все не так.
Мы с Володей по этому поводу крупно поспорили, но в конце концов пришли к соглашению… то бишь к консенсусу: мне пришлось пообещать ему, что я никуда не буду выходить из дома в одиночку, даже в магазин. Я не понимала, к чему обязывает меня это обещание, до тех пор, пока не пришло время уходить; увидев, что я собираю вещи, Синицын спокойно мне сказал:
— Подожди немного, я скоро освобожусь и провожу тебя до дома.
Это прозвучало не как приказ, а как констатация непреложного факта. Сила Володи как психотерапевта заключается в том, что он никогда не приказывает, но к нему всегда прислушиваются. Я не стала с ним снова спорить, тем более что его общество мне было приятно, просто спросила:
— Тебя что, дома никто не ждет?
— Не ждет.
— Я все хотела спросить тебя раньше: ты женат?
— Был.
— Давно развелся?
— Нет.
— А дети у тебя есть?
— Нет.
— Ты можешь отвечать мне не односложно, как партизан на допросе, а по-человечески?
— Могу, — ответил он и тут же расхохотался. Когда смешинка прошла, он добавил:
— Извини, просто я не привык говорить о своей личной жизни. Моя жена — прекрасная женщина, и мы с ней остались друзьями. В разводе мы два года, и она снова вышла замуж.
Я живу то у матери, то в своей комнате в коммуналке, поэтому я и дал тебе два номера телефона. Любовницы в данный момент, если тебя это волнует, у меня нет. Что еще тебя интересует?
Я почувствовала, как кровь приливает к щекам, и прикусила губу; мне редко давали такую отповедь: он говорил со мной резко-насмешливым тоном, как будто я лезла ему в душу — или в его личные бумаги. Вслух я сказала: