— Актер был такой, девки по нему с ума сходили. Вот и на Воронцова они тоже слетались, как мухи на мед, одна и доигралась… А докторша Саша тоже плохо кончила — выпрыгнула как-то ночью из окна. Хотя, кто знает, может, ей и помогли. Тот же Кирилл, например…
Тут дверь отворилась, и вошел незнакомый мне доктор. Нюся вдруг вспомнила о своих делах и резко закончила разговор, к явному разочарованию архивистки, слушавшей ее с раскрытым ртом. Я тоже поспешила побыстрее распрощаться — кажется, я услышала достаточно.
Итак, Кирилл Воронцов — убийца, и его поместили в Институт Сербского на судебно-психиатрическую экспертизу. Психопат обычно признается вменяемым в отношении совершенного им деяния, если же преступнику ставят диагноз «шизофрения», его ждет спецпсихушка и принудительное лечение. Понятно, почему волновался персонал стрессового, когда пришел запрос на Воронцова — кому же хочется быть уличенным в постановке неправильного диагноза? Да еще когда столько доброжелателей под боком — таких, как Марк Наумыч…
Старые традиции живы, старые страхи — тоже, тем более, что это случилось не сейчас, а лет пять назад (в дате Нина-Нюся могла и ошибиться). Почему произошла диагностическая ошибка: от врачебной некомпетентности или неверный диагноз поставили намеренно? Если истине соответствует второй вариант, то с какой целью это сделали? Хотя и известно, что в стрессовом отделении даже в самые суровые времена избегали страшных диагнозов, которые вели за собой поражение в правах, тем не менее высшие инстанции могли бы заняться поисками виновных… А самого подходящего козла отпущения — моей сестры — уже нет в живых. Кстати говоря, чтобы поставить точный диагноз в неясных случаях, надо быть просто асом, и сколько врачей — столько и мнений. Да вот отрывок из Алиного дневника — прямая этому иллюстрация.
«9 июля (1986). Сегодня произошел курьезный случай с больной Иволгиной.
Вилен с ней зашел в тупик и попросил о консультации. Консилиум — это были мы трое: В., Алина Сергеевна и я — больше никого из врачей нет ни в стационаре, ни в Центре: лето! В отличие от Вилена, я имела возможность Иволгину наблюдать в палате и видела, что под робкой и приличной внешностью неудачливой жены и матери скрывается нечто этакое… Я даже не могу рационально объяснить свое чувство, Мы проговорили с Иволгиной почти час, и она все нам повторяла свои нудные жалобы — но их было слишком много, и разных. После этого каждый оказался при своем мнении: Алина считала, что это неврастения, В. - шизофрения, а мне интуиция подсказывала, что Иволгина просто-напросто истеричка. Алина ушла домой, а мы вдвоем сидели за кофе и вяло отстаивали каждый свое, как вдруг в ординаторскую влетела медсестра Люся — она новенькая и пришла к нам из терапии — с огромными глазами: идите в третью палату, там с Иволгиной черте что творится! Мы побежали — и я первый раз увидела своими глазами настоящий истерический мост. Иволгина билась в своей кровати, как выброшенная на берег рыба. Я посмотрела на лицо В. и вдруг поняла, что сейчас он сделает то, что предписывается делать в таких случаях: даст ей пощечину. Конечно, это бы прекратило истерику, но что было бы потом: бесконечные жалобы и разбирательства! В. в наших стенах новенький, он не представляет себе обстановки в этой чертовой больнице. И я встала между ним и больной, закрыв ее, если можно так выразиться, своей грудью! Он остыл — и с припадком справились при помощи укола: хоть дольше, зато безопаснее.
Потом В. проводил меня до дома и сказал: Саша, ты была права, и спасибо тебе!
Я счастлива: подумать только — армянин, который ко всем женщинам относится свысока, по определению, признал мою правоту!»
Браво, сестричка!
Но если Кирилл — убийца, то не важно, психопат он или сумасшедший, ведь однажды преступив запретную грань, второй раз это сделать уже нетрудно…
Тем более что у Воронцова было уже несколько попыток самоубийства. Есть теория суицидов, которая объясняет их тем, что самоубийство — это то же убийство, только на цивилизованного человека в обществе действует много запретов, и один из самых сильных — «не убий». Это табу сидит в глубинных слоях психики, и человек, мечтающий с кем-то расправиться, убивает себя — вместо другого. Тем более что Кирилл несколько раз резал себе вены острым лезвием, крови он не боялся, ее вид его, наоборот, успокаивал — это бывает у психопатов.
Если же он был в психозе, то тем более мог убить и в бреду — и не только свою девушку, но и Алю. Не надо слушать Нину-Нюсю, чтобы сделать выводы об отношениях моей сестры и Воронцова, тем более что Нина, как и каждая женщина, лишенная мужского общества в постели, слегка подвинута на сексуальных делах — надо было видеть выражение ее физиономии, когда она говорила об «амурах»! Судя по рассказу Вахтанга и по Алиным записям, история развивалась так: сначала Аля была просто очарована неординарным пациентом, потом в него влюбилась. Судя по всему, их связь была чисто платонической. Аля готова была для Кирилла на все, а он ее без зазрения совести использовал. А потом в какой-то момент — кстати, точно определенный, это случилось тогда, когда двоюродный брат открыл ей глаза — она смогла, сделав над собой нечеловеческое усилие, остановиться, посмотреть на ситуацию со стороны и задавить в себе безнадежное чувство. Кирилл был поражен — и оскорблен в лучших чувствах. Ему было с Алей так удобно — а она взяла и отняла у него этот уже привычный комфорт. Неважно, сумасшедший был Воронцов или нет, по отношению к Але он до сих пор вел себя так, как многие знакомые мне абсолютно здоровые представители мужского пола обращаются с отчаянно влюбленными в них дамами. И точно так же, как они, реагировал, когда вдруг неиссякаемый источник любви и жизненных благ иссяк — с недоумением и обидой.
Но дальше уже начинаются различия.
Обычный мужчина, даже если ему было очень удобно паразитировать на женщине, способен причинить ей какую-нибудь гадость — например раскрыть мужу глаза на ее поведение — но не более. Такой случай у меня перед глазами: только что из отделения выписалась Елена И., тридцатипятилетняя матрона, которая отчаянно влюбилась в молодого человека, своего студента, но при этом не собиралась уходить из семьи: у нее были муж и двое детей. Когда же Павлуша понял, что Елена к нему охладевает и ему больше ничего не светит, то рассказал обо всем мужу — и в результате несчастная женщина оказалась совсем одна: и без предавшего ее любовника, и без супруга, и без детей, которых муж просто-напросто взял за руки и увез к своим родителям в Казахстан: пойди достань их оттуда! Мне действительно ее жаль: ее вина лишь в том, что она вовремя не разглядела в очаровательном юноше подлеца и была слишком неосторожна. Моралисты, конечно, сделают из этой истории другой вывод, но я не моралистка.
Но в случае с психопатом все гораздо проще — и серьезнее. Он не способен на дальний расчет, не думает, что будет потом; если его завести, он не управляет собой и в этом состоянии опасен. Неважно, что Александра не была любовницей Кирилла — она все равно в его глазах была его собственностью и не имела права отнимать принадлежавшую ему любовь. Предположим, он узнает, что Аля дежурит; ему от нее что-то нужно, и он по привычке приходит требовать, чтобы она сделала для него то-то и то-то. Но Аля держится отчужденно, она холодна и спокойно ему отказывает. И тогда он в припадке бешенства выкидывает ее из окна…
Или другой вариант. У Воронцова начинается психическое заболевание. Постепенно развивается бред, но, как и многие душевнобольные, он его успешно скрывает от окружающих. В какой-то момент в его сознании светлый образ Али искажается и становится черным — из лучшего друга она превращается в злейшего врага. Например, ему приходит в голову, что она специально лечила его так, чтобы он потерял все в жизни, травила его лекарствами, и теперь его тело и мысли стали чужими.
Или — просто голоса ему приказали убить Александру; это могло произойти даже внезапно, когда они мирно беседовали у окна. И он им подчиняется. Так бывает: психически больная мать в каком-то непонятном порыве душит своего горячо любимого ребенка…
Господи, сколько различных теорий пришло мне в голову, пока я шла из архива к себе в отделение! Это все умозрительные построения, все это надо проверять. Ведь может случиться и так, что Кирилла в этот трагический ноябрьский вечер просто не было в Москве… Эрик, где Эрик? — мысленно возопила я.
Тем же вечером я созвала у себя экстренное совещание, и на этот раз я была серьезна и даже не обращала внимания на соперничество моих верных рыцарей — мне было не до этого. Впрочем, и они посуровели, когда узнали о моем визите в «Приап», и хором, очень согласованно, стали упрекать меня за неосторожность.
— Не понимаю, какая опасность могла грозить мне среди белого дня чуть ли не в центре Москвы, — прервала я их дружные упреки. — Зато теперь мы знаем, что Сучков уже мог находиться в Москве. Это он мог звонить мне в дверь, твердого алиби на этот день у него нет. Можно, конечно, попытаться выйти на его любовницу Клару и выяснить, когда он вернулся из-за границы. Но мне кажется более близкой к истине версия с Кириллом Воронцовым: убийца, с которым моя сестра находилась в странных отношениях. Известно, что он очень часто приходил вечерами к ней в больницу. Мне кажется, что сначала надо заняться им.
— Судя по всему, ты, Лида, убеждена, что твою сестру убили, — заметил на это Эрик. — И тебе кажется более вероятным, что ее убил пациент по личным мотивам. Что ж, возможно, ты права…
— Или насмотрелась фильмов про убийц-маньяков по кабельному телевидению, — прервал его Володя. — Но все версии имеют право на существование. Я беру на себя проверку Воронцова, у меня однокурсник работает в Институте Сербского.
А Эрик, если он не возражает, мог бы заняться Сучковым…
Эрик не возражал. Напоследок, во время традиционной прогулки вчетвером, на которую нас гордо вывел Гриша, оба моих двуногих защитника умоляли меня быть осторожнее — и не ходить никуда одной. Я, конечно, согласилась — этакая неспособная постоять за себя девица, беспомощно хлопающая глазами — а что мне еще оставалось? Только признать, что я вела себя неосторожно и пообещать, что больше так делать не буду.