Ну почему Аля, которая так подробно описала предыдущий разговор с пьянчугой доктором, на этот раз всего лишь бегло упомянула, о чем у них шла речь! Откуда я теперь узнаю об этих «механизмах» — а ведь в этом и может заключаться тайна ее гибели! Доктор Иванчук теперь уже ничего не расскажет: он умер в нашей же больнице в 1993-м — от цирроза печени.
14
Продолжение дневника Александры
«1 июля. Все уходят в отпуск, а я рада. Так спокойнее. Не будет наездов ни Богоявленской, ни других консультантов; Сучк. тоже где-то на югах — так что у меня в перспективе настоящий отдых! Пациентов в летнюю жару мало, к тому же со следующего понедельника в стрессовое возвращается Вилен, а с ним я всегда сработаюсь. Бабушку Варю великий человеколюб Вахтанг вывез на три недели на дачу — так что я наслаждаюсь полной свободой! У меня давно не было такого чудесного настроения — мне даже не захотелось идти к моим больным — чуть ли не в первый раз в жизни!
4 июля. Кажется, я слишком рано стала радоваться жизни. Позавчера во время моего дежурства произошел отвратительный случай. Вечером привезли молодого человека с перерезанными венами на руках и ногах. Он был в сознании, но на вопросы не отвечал; судя по его зрачкам и следам от иглы на внутренней стороне предплечья, мы имели дело с наркоманом. Его хотели везти в психосоматику, но по моему требованию отправили в реанимацию — слишком много крови он потерял, и я боялась за его жизнь. Фельдшер со «Скорой помощи», которая его привезла, сказал мне, что парня выловили из ванны в роскошном особняке неподалеку от больницы, в Серебряном бору — на даче какого-то важного сановника.
Не прошло и двух часов, как меня снова вызвали в приемное. Впрочем, на этот раз совершенно напрасно — выла в голос пьяная женщина, пока перевязывали ее стоически сжимавшего зубы и молчавшего, как партизан, пацана лет десяти, который умудрился сверзиться с балкона второго этажа и при этом ничего себе не сломать, а всего лишь располосовать себе ногу вместе со штаниной об острый сучок яблони, смягчившей его падение.
Я заставила замолчать подвыпившую мамашу и уже собиралась было возвращаться к себе, когда меня остановил какой-то крупный незнакомый мне мужчина.
— Пройдемте, — сказал он, и перед моими глазами мелькнуло на мгновение что-то красное — корочки удостоверения.
— Вы знаете, здесь пройти некуда, — нашлась я.
— Тогда давайте отойдем в сторону, — он отвел меня в дальний конец коридора и тут же, без передышки, задал мне вопрос:
— Каково состояние больного С. и какой у него диагноз?
Я с трудом сообразила, что речь идет о несчастном парне с перерезанными венами.
— Простите, пожалуйста, а с кем я имею дело?
— Капитан госбезопасности Семенов.
У меня пересохло в горле: быстро же они среагировали! А может, это месть за «майора Кашина»? Но вслух я сказала:
— А я врач-ординатор психосоматического отделения Александра Белова. И никакой информации о моем больном я вам давать не собираюсь.
Он обалдело, иначе не скажешь, на меня уставился; он явно не часто встречал людей, осмеливавшихся дать ему отпор — и тем более он не ожидал такого от хромой долговязой врачихи. Это был высокий, сильный, даже красивый мужчина (если кому-то нравится красномордость) — но по своей наглой манере поведения с плюгавым «майором Кашиным» они были близнецы-братья.
— Вы должны немедленно сообщить мне…
— Ничего я вам не должна. Я как врач стою на страже интересов больного и обязана соблюдать врачебную тайну. Психиатры сообщают сведения о диагнозе и состоянии своих пациентов только по письменному запросу суда или следственных органов — с печатью и подписью.
Гэбэшник вполголоса выругался и, грубо схватив меня за руку, потащил по коридору к выходу:
— Тогда вы сейчас поедете со мной.
— Никуда я с вами не поеду! — я вырвалась и схватилась одной рукой за стенку, пошатнувшись: короткая нога подвела меня. Заметив, что я чуть не упала, к нам подошел дежурный травматолог — Николай, кажется, — и стал рядом:
— В чем дело, товарищ? Отпустите, пожалуйста, Сашу.
Я порадовалась про себя, что в больнице не все мужчины такие трусы, как медбрат Боря, — тем более что из дальней смотровой к нам спешил невропатолог Валентин.
Отступив на два шага, я громко, чтобы все окружающие слышали, сказала:
— Этот мужчина представился как офицер госбезопасности и требует, чтобы я немедленно с ним куда-то ехала для объяснений. Но я — дежурный психиатр и не могу покинуть свой пост, поэтому никуда добровольно я не поеду. Если хотите, увозите меня силой.
Гэбэшник, увидев за моей спиной мужчин в белых халатах, отступил и куда-то испарился, но, как выяснилось — только временно. Когда я, выкурив для успокоения нервов сигарету, распрощалась и пошла к себе в отделение, он встретил меня на полпути. Вот тут я пожалела, что отказалась от услуг доброхотов, предлагавших меня проводить!
Он напугал меня: я уже поднялась по скудно освещенной лестнице, ведущей в длинный коридор-переход между корпусами, когда он внезапно появился передо мной, выскочив из-за выступа в стене. На этот раз он принялся угрожать мне всеми мыслимыми и немыслимыми карами, если я не сообщу всего, что знаю о несчастном юноше — и при этом размахивал перед моим носом красной книжечкой.
— Я буду жаловаться! — мне только эта глупая фраза и пришла в голову.
В ответ он захохотал. Мне показалось, что он пьян — иначе мне не удалось бы сделать то, что я сделала с отчаяния: я выхватила у него из рук удостоверение.
Наверное, я зря грешу на судьбу, что она меня многим обделила. Все-таки я родилась в рубашке.
В этот самый момент в переходе появились невропатолог Валентин и Полянский из третьей терапии, который в эту ночь был дежурным администратором. Они меня и спасли. Капитан Семенов (так и было написано в доставшемся мне трофее — Семенов Всеволод Ильич) удалился, сотрясая воздух грязными ругательствами, — я таких выражений не слышала даже в буйных отделениях. Наверное, он решил, что драка с врачами на их территории даже ему не сойдет с рук.
Я бы не удивилась, если бы коллеги бросили меня в этот момент на произвол судьбы; но под руководством Полянского мы составили акт о случившемся. Наутро я была выжата как лимон, но уходить домой боялась. Я как раз раздумывала, что мне делать дальше, как раздался звонок. Дрожащими руками я взяла трубку и услышала очень любезный мужской голос; меня вежливо попросили рассказать о вчерашнем происшествии. Я честно рассказала, как было дело, и надеюсь, что голос у меня, в отличие от рук, не дрожал.
— Если вы хотите получить от меня какие-то сведения о пациенте С., я все равно вам ничего не скажу, — так я закончила свой монолог.
— Я вас об этом и не прошу, — так же вежливо ответил мой невидимый собеседник. После небольшой паузы он попросил у меня прощения за непозволительное поведение своего сотрудника, превысившего свои полномочия, который «будет строго наказан». Так же мягко меня попросили забыть о «неприятном инциденте» и не давать делу ход; я обещала — а что мне еще оставалось делать? Не сзывать же иностранных корреспондентов и ставить под удар коллег, не говоря уже о себе? Поработав с самоубийцами, я научилась ценить собственную жизнь. К тому же я не забывала и о несчастном наркомане… Я пообещала — и отправилась отсыпаться.
Меня совсем не удивило, что сегодня, появившись в больнице, я не обнаружила не только больного С., но и его истории болезни. Знакомый парень из реанимации сказал мне по секрету, что вчера утром за ним приехал отец, и на «скорой помощи» его увезли куда-то в другое место. От его пребывания у нас не осталось и следа.
Все равно я никак не могу прийти в себя. Чем больше я думаю над своим вчерашним поведением, тем больше убеждаюсь, что оно было просто глупым — но иначе я поступить не могла! Я не в состоянии была стерпеть подобное унижение. Но зато теперь я лучше понимаю своих коллег, которые «лечили» диссидентов — не обязательно ими двигала подлость, чаще — обыкновенный страх. Страх перед Конторой у нас в крови.
Как жаль, что Вахтанга нет в Москве — кроме него, мне не с кем поговорить!
7 июля, Я боялась, что история с капитаном из КГБ будет иметь продолжение, и так и получилось — хотя вопреки моим ожиданиям то, что начиналось, по крайней мере, как драма, превратилось в фарс. Сегодня у меня был капитан Семенов — и валялся у меня в ногах! Буквально — это было очень противно, гораздо противнее, чем когда он грозил мне и ругался матом. Он готов был целовать мне руки и чуть не плакал. Мне стало мерзко на него глядеть; я отдала ему красные корочки и сказала, что прощаю его. Но это было еще не все; он попросил меня поговорить с начальством и сообщить, что все улажено. Я устало кивнула; тогда красномордый гэбэшник набрал номер… и я снова услышала в трубке знакомый голос — он звучал необычайно ласково, но я все равно не хотела бы встречаться с его обладателем лицом к лицу. Я повторила ему, что «инцидент исчерпан» и что я обо всем уже забыла.
Капитан ушел, рассыпаясь в благодарностях, еще более омерзительный, чем прежде; я снова открыла фрамугу и протерла мебель мокрой тряпкой — к сожалению, у меня это входит в привычку!
Я все это время думала, что же произошло, почему вокруг несчастного наркомана-самоубийцы завертелась такая катавасия? И почему кагэбэшное начальство на следующий день вдруг проявило такой либерализм? Не потому же, что пришли новые времена — ни за что в это не поверю. И вот что мне пришло в голову. Юноша с порезанными венами, очевидно, сынок какой-то крупной шишки; отпрыск-наркоман, да еще «доведенный» кем-то до самоубийства (и наверняка связанный с дурной компанией) — какой замечательный козырь в руках противников папаши!
Но клан драгоценного папочки вовремя подсуетился и перехватил инициативу (правда, невольно я им в этом помогла). Самое печальное, что на судьбу молодого человека в этой схватке бульдогов под ковром всем было наплевать…