— Если родители узнают, что я был инициатором выпивки, то они упрячут меня снова на долгие годы в психушку, — говорил мне Витя. — Они и так уже считают меня пропащим. Только Ирина Матвеевна приняла во мне участие, и я ей поверил, поверил, что снова смогу стать человеком. Отец у меня — человек очень суровый и законопослушный, а районный нарколог для него — это представитель власти и высший авторитет. Я все понимаю: я виноват, но откуда же я мог знать, что девушка не только рассуждает о самоубийстве, но и действительно что-то с собой сделает? Сейчас я полностью в ваших руках, но если вы сообщите о происшедшем родителям или просто пошлете выписку в диспансер, то на моей жизни можно ставить большой жирный крест…
Ну что мне с ним было делать? Больше всех я почему-то разозлилась на Ирину Матвеевну — для парня, конечно, она сделала все, что было в ее силах, но можно ли так подставлять коллег? Конечно, никто бы Витю не взял в стационар, если бы мы знали о его прошлом, но хотя бы потом предупредить лечащего врача она ведь могла! Тогда мы бы знали, чего от него можно ожидать.
К сожалению, в своей жизни я не видела ни одного леченого алкоголика или наркомана, на котором бы его пристрастие не оставило неизгладимых следов; они все страдали от нехватки положительных эмоций, которых в реальной жизни не получали — их мог дать им только допинг: не алкоголь, так транквилизаторы, — и в конце концов почти все они переходили на «колеса». Что же делать, если обмен веществ в мозгу у них совершенно не такой, как у нас?
И все же я решилась. Воспользовавшись тем, что все начальство в отпусках, я оставила его в отделении, запретив даже нос из него высовывать, и назначила ему мощную дезинтоксикационную терапию. Может, нам с ним повезет и мы вытянем один шанс из тысячи?
По этому поводу опять поцапалась с В. Он считает, что я веду себя непрофессионально. Но мне кажется, что на такой работе, как наша, важнее в первую очередь быть людьми, а потом уже — профессионалами.
20 авг. Вот уже и В. перевели обратно в его любимую большую психиатрию, где при первом взгляде на больного сразу видно, что он действительно болен. Вышла из отпуска Сенина, последние дни у нас дорабатывает Володя Синицын. Света вернулась из своих дальних краев, загорелая дочерна — и здорово потолстевшая. Льет дождь (а в Питере, наоборот, тепло и сухо), лето подходит к концу, а вместе с ним и все то чудесное, что со мной произошло. Даже не верится, что это было.
Витя еще держится, надо поскорее его выписывать, как только закончится курс витаминов — больше я помочь ему не в состоянии, а мало ли что может еще с ним произойти.
26 авг. Только сегодня до меня дошло, почему Светлана так поправилась — она просто-напросто беременна. И срок уже очень приличный, шестнадцать недель, на четыре недели больше, чем должно было быть по ее расчетам — ее сбило с толку кровотечение в положенный для менструации срок. Она страшно расстроена, потому что была сегодня у гинекологов, и они ей отказали в аборте — сказали, что поздно! В первый раз видела Светлану в слезах — она забилась в мою маленькую ординаторскую и дала им волю.
Я давно уже поняла, что слезы действуют на меня, как огромные распахнутые клювы птенцов — на их родителей: у меня просто инстинктивно возникает желание помочь, и я ничего не могу с собой сделать. Вот и тут это со мной случилось: я дала Свете сигарету, потом чашку горячего чая, и, когда она привела себя в божеский вид, мы отправились на поклон к хирургу Васе, рыжебородому крепышу с веселыми глазами. Честно говоря, я была уверена, что он согласится: Вася — хирург от Бога; наверное, именно поэтому от него и ушла жена — жены не любят гениев, которые слишком много времени проводят на работе, приносят домой слишком мало денег и которых благодарные пациентки одаривают в основном крепкими спиртными напитками (мы со Светой, кстати, не были исключением). Завтра с утра я поведу ее в камеру пыток.
28 авг. Сегодня утром я привела Свету обратно. Я никогда не видела, чтобы женщина так, в одно мгновение, похудела и похорошела. Да что я — доктор, которой оформлял ее историю болезни в приемном, встретил нас в переходе между корпусами, присвистнул и со словами: — Вот это да! — застыл на месте.
Я ни о чем ее не спрашивала, но то ли в знак благодарности, то ли просто снова ощутив себя в своей тарелке, Света защебетала — и рассказала мне, что эмбрион, от которого она только что избавилась, вовсе не плод тайной любви, а всего лишь побочный результат даже не греховной страсти — а так, случайного «перетраха» (где вы, учителя русской словесности?).
— Просто было такое настроение — сексуальное, что ли.
Это было после совещания в Центре, все уже ушли, а я задержалась, переделывая статью. И тут на огонек зашел Вилен…
Мне показалось, что сердце у меня остановилось. Но внешне это никак не проявилось — я как готовила для голодной Светки бутерброды, так и продолжала намазывать хлеб маслом, и руки у меня не дрожали. Психологиня, ничего не заметив, продолжала:
— Вилен как раз дежурил, он закончил свой вечерний обход и обрадовался компании. Мы выпили и… К сожалению, кабинет Богоявленской был закрыт, а ключа от него у нас не было, так что диван оказался вне пределов нашей досягаемости, и нам пришлось довольствоваться…
— Неужели вы занимались этим на полу? — у меня было какое-то раздвоение личности: одна «я» никак не могла отойти от удара, а другую меня мучило жуткое любопытство.
— Нет, зачем же? На письменном столе — на большом письменном столе трахаться значительно удобнее, — и, заметив мою кислую мину и приписав ее исключительно воздействию своего лексикона, она порывистым движением обняла меня за плечи:
— Прости меня, Саша, я вовсе не хотела тебя шокировать. Просто ты идеалистка, а я считаю, что сексом можно заниматься и без великой любви — и не все ли равно, как это называть?
— А Вилен знает о?…
— Нет, зачем ему об этом знать? Это же чистая случайность!
Господи, для нее это — случайность! Она счастлива, избавившись от мешающей ей беременности — ей совершенно наплевать, что она загубила неродившуюся еще жизнь. Как легко было бы моей маме сделать аборт тогда, около тридцати лет назад — и я бы не появилась на свет!
Я в ужасе про себя стала считать дни. Правда, В. сказал мне, что я могу не беспокоиться, но все-таки… Если бы это произошло со мной, то я никогда не посмела бы убить своего младенца — или, может быть, это мне сейчас кажется!»
Теперь я понимаю, почему «девушка Светочка» так хорошо знает, как и на чем занимаются сексом в больницах! А моя сестра — видно, она все-таки неправильно сосчитала… Судя по всему, она принципиально не стала бы делать аборт — и это делало ее если не опасной особой, то, по крайней мере, очень раздражающей.
И все-таки — какие мы с ней разные! У меня нет такого священного трепета перед человеческой жизнью — тем более еще нерожденной.
Я, собственно говоря, сама совсем недавно через это прошла, и тот аборт приблизил конец моей семейной жизни. Для меня искусственный выкидыш — это, конечно, крайне неприятно, но никаких моральных мучений и угрызений совести я от этого не испытываю. Судьба взрослой женщины для меня гораздо важнее, чем еще не появившегося на свет зародыша — я не вижу и не ощущаю его как самостоятельный организм, и негоже, чтобы он исковеркал жизнь матери. Сколько я знаю таких ситуаций, когда он ее чуть не убивал!
Совсем недавно, перед самым отъездом в Москву, ко мне пришла девятнадцатилетняя студентка, моя бывшая пациентка — провинциальная девушка, которую «соблазнил и бросил» интеллигентный ловелас. Она выписалась в очень приличном состоянии — во всяком случае, согласилась продолжать учебу и пообещала, что не будет больше вешаться от несчастной любви. И вот в один не слишком прекрасный для себя день она снова появилась на кафедре — заявилась прямо к заведующему со словами, что не хочет жить. Заведующий не стал углубляться в этот вопрос, а послал ее прямо ко мне — предварительно позвонив и предупредив, что речь идет, наверное, о психическом заболевании.
— Вика, в чем дело? — спросила я; мне было некогда, я как раз собирала свои вещички.
Вика, потупясь и не сводя глаз с носочков потрепанных босоножек, тихо ответила:
— Я не хочу жить.
— Опять?
— Опять.
Я была в дикой запарке, и именно дефицит времени стимулировал мои умственные способности; вместо того, чтобы копаться в ее взаимоотношениях с Я, Сверх — Я и Оно, я тут же нащупала болевую точку.
— А ты, часом, не беременна ли? — женщины гораздо лучше мужчин понимают, почему иногда нам не хочется жить.
— Беременна, — просто просияла Вика.
— Сколько?
— Неделя задержки.
Я знала, что в институтскую медсанчасть она ни за что не пойдет. Можно было послать ее на мини-аборт, но, взглянув еще раз на ее босоножки, я поняла, что денег у нее на это нет. И тут меня осенило. Не тратя времени на расспросы, я набрала один знакомый номер, и мне повезло: в трубке я услышала голос моего приятеля-рефлексотерапевта. Я всегда ему нравилась, и он до сих пор не может мне ни в чем отказать. Так и на этот раз: он пообещал сделать мне все, что в его силах, для «бедной» — я несколько раз повторила это слово — студентки и об исполнении доложить. Я отправила к нему Вику и на прощанье прочитала ей десятиминутную лекцию о противозачаточных средствах — десять минут я ей могла уделить.
Девчонка, приехавшая в большой город из деревни, не знала, куда обратиться со своей проблемой — и пришла к нам. Один раз мы ей помогли, и она снова пошла по проторенной дорожке — но так как психотерапевты от беременности не лечат, то она предъявила единственную жалобу, на которую они не могли не среагировать. Но если бы не мы, куда бы она делась, особенно на большом сроке, как у Светы? В таких случаях дело нередко доходит и до самоубийства… Все-таки несправедливо, что в таких ситуациях страдает только одна сторона. Бедная моя сестра, погибшая всего через три месяца после того, как она помогала любовнице своего возлюбленного избавиться от нежеланного плода — кто знает, может, беременная и брошенная, в отчаянии она действительно шагнула из окна сама? Ну, попадись мне только этот самый Вилен!