— Не маньяк в общепринятом смысле, который периодически убивает или насилует. И уж, конечно, сексуального здесь ничего нет. Ее скорее мог убить бредовый больной, которого когда-то она лечила. Часто врагом номер один становится тот врач, который насильно госпитализирует пациента в психиатрическую лечебницу. Мы, кстати, с Лидой проверяли — за два года работы Аля никого не перевела из нашего цивилизованного стационара в настоящий дурдом, а ленинградская ее практика тут не в счет — ведь она даже фамилию поменяла. Другое дело, что к нам нередко попадают люди чересчур чувствительные, которым трудно приспособиться к стрессу, а потом выясняется, что это дебют…
— Какой дебют?
— Психиатры называют дебютом начало психического заболевания, Эрик, — вмешалась в их диалог я, решив, что мужчины достаточно пообщались между собою. — Приведу тебе пример: у моей сестры был пациент лет тридцати, Виктор Крестьянкин. Я на всякий случай подробно проработала его историю болезни — он по своему возрасту и статусу (научный сотрудник) мог заинтересовать Алю. Поступил он по поводу конфликта в коллективе: якобы его выживали из лаборатории, не давали ходу его идеям, завидовали ему черной завистью… А на самом деле, как выяснилось, он действительно был изобретателем — но изобретал велосипед. Из тех непризнанных гениев, которые считают, что человечество не доросло до того, чтобы их оценить. Правда, на работе его долго терпели, хотя отдачи никакой от него не получали. А скандал разразился только тогда, когда увидели, как Виктор переливает ртуть из одного сосуда в другой прямо над раковиной в туалете, он чуть не перетравил весь институт… А он даже и не подозревал, что это опасно! Впрочем, тут все было ясно с самого начала. Даже Аля, вечная бунтарка, не сомневалась в диагнозе, хотя, подлечив, его выписали как неврастеника. Но его родные и сотрудники еще долго ни о чем бы не догадывались, если бы через год у него не начался острый приступ болезни и его на «психовозке» не увезли в Кащенко прямо с работы.
Там он находился, кстати, и в день смерти сестры — я узнавала в районном диспансере.
— А других таких пациентов ты не обнаружила? — это уже спросил Володя.
— Они, конечно, были, но в основном женщины или совсем безобидные ипохондрики… Например, была одна женщина-педагог, кандидат наук, которая после выписки написала жалобы на сотрудников стационара вообще и врача Белову в частности — некая Головнева. В ее истории болезни Аля все время упоминает: «агрессивна, не может контролировать свои эмоции» или «дежурная медсестра сообщила, что в ходе конфликта больная выкрикивала угрозы в адрес персонала». Как ни странно, поступила она на лечение как брошенная жена, а потом уже выяснилось, что она довела до ручки всех родных и коллег…
— Да я же ее помню! — воскликнул Володя. — Это ведь она писала методички, которые не печатались «по наущению ее врагов», а на самом деле — потому что это была абракадабра?
— Да, да!
— Эта Головнева прославилась уже в день поступления в стационар. Аля ее приняла, проговорила с ней часа три; дама если и не вызывала особого сочувствия, то, по крайней мере, производила впечатление интеллигентной и порядочной. Каково же было наше изумление, когда, придя в стационар наутро, мы обнаружили, что он похож на встревоженный рой: не было ни одной пациентки, которая не возмущалась бы вслух, и все они толпились и гудели в коридоре, как разозлившиеся пчелки. Оказывается, эта утонченная до кончиков ногтей мадам прошлась вечером по женским палатам и выпила все, что нашла на тумбочках, то есть опорожнила все флаконы, которые попали в ее поле зрения. Кто-то лишился лосьона, кто-то — дезодоранта, но самым ужасным было то, что эта чокнутая выпила все французские духи!
Наверное, вид у меня и Эрика был слегка обалделый, потому что Володя расхохотался:
— Да вы же не понимаете! Вы чуть моложе меня и все-таки уже дети другого поколения.
Лида небось и не знает, что духи бывают нефранцузские. А в восьмидесятые годы, после безраздельного царствования «Красной Москвы» и дешевых арабских ароматов, в магазинах и у спекулянтов появились французские духи — Клима, Фиджи, даже фирмы Кристиан Диор… Ну и конечно Шанель № 5 — я помню, как сотрудники скидывались и покупали эту самую Шанель по случаю именин Богоявленской. Эти духи стоили дорого, словом, они были роскошью и предметом вожделения каждой советской женщины. Между прочим, и психиатрам больные их иногда дарили — у Али тоже был флакончик «Диориссимо». Так вот, свои духи наши пациентки берегли как зеницу ока — и они готовы были растерзать обидчицу!
— Интересно, Володя, а откуда у тебя такие обширные познания в этой области? Первый раз встречаю мужчину, который в этом разбирается — правда, в Питере у меня был один пациент, «голубенький», который все знал о парфюмерии и косметике, но его трудно было назвать мужчиной, — подколола я свое непосредственное начальство.
— Да все с того же самого случая! Одна из пострадавших прочла мне лекцию на эту тему, так что ты, Лида, можешь не морщить так выразительно носик. В конце концов, Головневу обязали частично компенсировать нанесенный ущерб, хотя она и утверждала, что на нее возвели поклеп. Я хорошо помню всю историю — и помню саму пожирательницу духов. Это была препротивная баба, хоть и шизофреничка, но в роли убийцы я ее не представляю — да к тому же Аля и не подпустила бы ее к себе ближе, чем на пушечный выстрел.
— А почему ты сказал: «противная, хоть и шизофреничка?» — поинтересовался Эрик.
Вместо Володи ответила я:
— Потому что у хороших психиатров существует «чувство шизофрении», и одним из его составляющих считается сочувствие: когда перед тобой сидит больной с неясным диагнозом, то в случае, если у него настоящее психическое заболевание, ты ему бессознательно сочувствуешь.
Впрочем, никто не может сказать, что такое наша профессиональная интуиция, хотя опытный психиатр редко ошибается и его первый, ни на чем, кроме интуиции, не основанный диагноз обычно правилен. А я, честно говоря, встречала в своей жизни много шизофреников, которым совсем не хотелось сопереживать.
— А вот Аля всегда сопереживала больным, — заметил Володя, и в его голосе мне почудился укор. — Именно поэтому мне кажется, что даже психически нездоровый пациент вряд ли стал бы ее убивать. Я хорошо помню один случай, который произвел на нас тогда сильное впечатление: в стрессовый стационар из терапии перевели женщину с многочисленными ипохондрическими жалобами. У нее болело буквально все, и до нас она побывала практически в каждом отделении больницы — и на каждое написала жалобу! Это, вне сомнения, была тяжелейшая шизофреничка — но социальной опасности она не представляла, она была опасна только для душевного здоровья врачей, и переводить ее насильно в дурдом мы не имели права. Аля проговорила с этой ипохондричкой по часам ровно десять часов — с полдесятого утра до полвосьмого вечера, с двадцатиминутным перерывом на обед. Я не знаю, как Аля это выдержала, но выдержала ведь — и когда на следующий день эта неудобная пациентка тихо выписалась, на стрессовый стационар она ничего не написала. Что бы вы там ни говорили, я убежден, что убийцу Али надо искать среди здоровых, а не среди сумасшедших.
— Итак, — резюмировал Эрик, — очень мало шансов, что Алю убил какой-то неизвестный нам псих. Тогда переходим к следующему пункту: убийство слишком информированного свидетеля. Подозреваемый номер один…
— Тогда при чем тут Марк Наумыч? — перебила я. — Ему-то чем мешал «слишком информированный свидетель»? Тем, что Аля всем могла растрезвонить, что он стукач? Но это все и так знали и знают.
Наоборот, он без таких, как Аля, не может существовать — живая, она была исключительно благодарным объектом для доносов, а мертвая-то она ему зачем?
— Лида, — терпеливо произнес детектив, — Марк Наумыч идет у нас в графе В только под третьим подпунктом, давай не забегать вперед…
— Совершенно с тобой согласен, Эрик, — вмешался Володя, — не стоит нарушать порядок, но раз уж Лида заговорила о Марке Наумыче, то, может быть, покончим с ним сразу же? Я тоже, как и Лида, считаю, что наш штатный стукач не подходит для роли убийцы — то есть в чисто физическом смысле, я имею в виду. Думаю, что на нем немало крови — но он труженик не топора, а пера. И, главное, как верно подметила Лида, у него нет мотива.
— Что ж, наверное, вы правы, и пока этот подпункт «в» графы В исключаем из рассмотрения, — сыщик произнес это с таким важным видом, что я прыснула, а Гриша в ответ на это загавкал, и мы смогли продолжить разговор очень нескоро — только после того, как заперли разобиженного и все еще громко лаявшего добермана на балконе.
— Ну что ж, давайте продолжим, пока сюда не заявились представители общества защиты животных, — Володя так тяжело дышал, как будто тащил по паркету не моего ласкового песика, правда, упиравшегося всеми четырьмя лапами, а по крайней мере слона или небольшого динозавра. — Итак, подозреваемый номер один — Сучков Игорь Михайлович, бывший заведующий психосоматическим отделением, а ныне организатор и владелец медико-сексологического центра. Кстати, Эрик, ты нашел эту Клару, его полупациентку-полулюбовницу?
— Нашел, только ничего это нам не даст. Эта Клара — железная баба, она уперлась рогом и все отрицает. Я подошел к ней в шопе для новых русских — ну и цены, скажу я вам! И все за какую-то фигню! Но это я так, к слову. Она охотно строила мне глазки, пока я давал ей советы относительно колготок…
— А насчет нижнего белья ты ей тоже давал советы? — я постаралась, чтобы мои слова прозвучали в должной мере ревниво. Эрик попался на удочку:
— А как же! Надо сказать, что дамочка — загляденье, все при ней; я про себя таких называю «золотая шлюха» — они продаются очень дорого и стараются выйти замуж за какого-нибудь банкира. Правда, с русским языком она сильно не в ладах — на мое предложение зайти в бар она кокетливо ответила, что не может: «Вот заехаю еще в один бутик — а потом в «Бар несбывшихся надежд», там меня ждет одна моя герлфренд».