Тут сыщик, как опытный актер, сделал паузу, но он все равно не смог бы продолжать, так громко мы с Синицыным смеялись; когда мы, наконец, успокоились, он продолжал:
— Но когда я раскрыл свои карты, она перевернулась на сто восемьдесят градусов и закрылась на все замки. Я боялся, что она позовет своего шофера-охранника, чтобы тот вышвырнул меня вон — но она удовольствовалась тем, что обдала меня ледяным холодом. Ни с кем она, верная жена, не встречается — и «По чьему наущению вы действуете?!». В общем, Клара — это глухой тупик. Думаю, надо проверить списки пассажиров всех рейсов с Канарских островов — но, честно говоря, до этого у меня просто руки не доходят, и так шеф на меня зубы точит…
Я про себя посочувствовала красавцу детективу: Клара оказалась крепким орешком, к тому же, скорее всего, для нее мужчина существует только тогда, когда он ездит на иномарке, ну хотя бы на «пассате», но никак не меньше. Да, в глазах такой прожженной девицы, как Клара, никакая красота и мужественность не перевесят толстого денежного мешка. Бедный Эрик тут потерпел полное поражение — не то, что с Машей, регистраторшей из «Приапа».
Юная Маша раскололась сразу же — в самой дешевой забегаловке, куда он ее пригласил, она тут же защебетала и, незаметно направляемая Эриком, поведала много интересного о Сучкове.
Шеф строг, не слишком справедлив, но хорошо платит — правда, меньше чем обещал. Сам он зарабатывает очень неплохо, его же сотрудникам, которых только трое: она, сексопатолог Алик да уролог Сергей Борисович, пожилой мужчина с седыми усами, — достаются крохи с хозяйского стола. С клиентами у них проблем нет, почти все они — новые русские. Врачи часто говорят между собой: какое счастье, что у нас капитализм, ведь чуть ли не у каждого второго бизнесмена проблемы с сексом. Клара — жена одного такого нувориша, еще довольно молодого человека; они приходили на прием к Сучкову вместе, а потом Клара что-то зачастила в «Приап и сыновья» одна. У Маши есть глаза и уши; она видела, что между Кларой и шефом что-то происходит. К тому же однажды она видела их вдвоем в городе — она проходила мимо перекрестка на Ленинском, когда на красный свет остановился знакомый автомобиль, и в нем она различила сладкую парочку. И чего только эта красотка нашла в нем? Пожилой и обрюзгший… Жена? Да, Маша ее видела — старая кастрюля, морщинистая такая. Она несколько раз заезжала в «Приап», и шеф был этим очень недоволен.
Занимается ли ее босс коммерческой деятельностью? Маша не знает точно. Да, с какими-то из его клиентов их связывают дела явно не медицинского характера. С кем? Да она не знает — не интересовалась. Возможно, что и с мужем Клары… Деловые разговоры он ведет в основном по телефону — во всяком случае, так ей кажется. Бывают ли у него старые пациенты? Да откуда же ей знать! Что, он раньше работал психиатром? Нет, явных психов она видела в «Приапе» только два раза — и оба раза ей сильно доставалось от Сучкова за то, что она их записала на прием, чуть ли не до увольнения дошло дело.
Да, к сожалению, Маша знала слишком мало — она даже не могла сказать точно, когда ее шеф вернулся из отпуска, у нее были только предположения. Если в смерти моей сестры виноват Сучков, то надо рыться не в его настоящем, а в прошлом.
Из раздумья меня вывел голос Эрика:
— Ребята, я, конечно, профан, но надеюсь, что вы меня за это простите и просветите. Я всегда считал, что если и давать взятки психиатру, то не за то, чтобы он ставил диагноз, а за то, чтобы снимал. Судя по дневнику Али, я в этом ошибался. Объясните мне все-таки, за что брал деньги Сучков?
— Понимаешь, Эрик, — взяла я слово, — снять диагноз — это дело очень трудное, почти невозможное. Поставить диагноз, на самом деле, мог и один психиатр, а снимать его должна целая комиссия — и тогда, и сейчас. Да вспомни хотя бы историю этой узбечки Лейлы, о которой пишет моя сестра… — ну, той, которой Сучков не глядя поставил «шизофрению». Этот диагноз, как ты знаешь, раньше означал поражение в правах…
— Я профан, а не идиот, — сухо заметил Эрик. — Я, конечно же, понимаю, что такое карательная психиатрия — об этом в последнее время много говорили. Ну и книгу Буковского я читал.
— Не перебивай меня, Эрик. Охотно верю, что ты читал про «вялотекущую шизофрению», про школу Снежневского и, как все честные люди, возмущен поведением монстров-психиатров. Но все не так просто, как кажется. Дело в том, что вялотекущая шизофрения — это реально существующее заболевание, что бы там ни утверждали…
— И, кстати, не так давно была защищена докторская диссертация по физиологии, в которой приведены конкретные факты, это подтверждающие, — поддержал меня Володя.
— На самом деле, — продолжала я, — вялотекущая шизофрения — это не настоящая психическая болезнь, а легкое расстройство типа невроза. Она придает тому, кто ею страдает, некоторые личностные особенности, например особое умение концентрироваться, жить в своем собственном мире, в некотором отрыве от реальности, своеобразие мышления… И дело вовсе не в том, есть у человека эта самая вялотекущая или нет — я убеждена, что многие диссиденты действительно были людьми, далекими от психической нормы, — а в том, что эта самая «страшная» форма шизофрении не мешает людям жить в обществе и нести ответственность за свои слова и поступки.
Так вот, грань между вялотекущей шизофренией, неврозом и легкой психопатией чрезвычайно тонка, и врач обычно ставит пациенту тот диагноз, к которому его приучила его собственная школа. Собственно говоря, он неподсуден, потому что все это крайне субъективно. Взять того же Сучкова — если бы его призвали к ответу за диагноз, поставленный им Лейле, он отстаивал бы свою правоту следующим образом: у женщины полностью разрушена эмоциональная сфера, что выражается в полном отсутствии материнских чувств. Сучков заведовал отделением, то есть занимал определенную ступень в медицинской иерархии, и если он посылал в диспансер выписку с нужным ему диагнозом, то районные психиатры принимали его чаще всего безо всякой критики. Но ни в стрессовом, ни в психосоматике диссиденты не лежали — на наше счастье. Потому что если бы они там были, то моя сестра обязательно бы вмешалась, и нам можно было ограничиться только одним вариантом — вариантом Г по твоему плану, Эрик, то есть КГБ.
— Твоя сестра, Лида, насколько я понимаю, не верила в вялотекущую шизофрению? — спросил детектив. За меня ответил Синицын:
— Ты выбрал правильное слово, Эрик: она не верила, потому что не хотела верить. Аля вообще не желала признавать шизофрению как таковую. И тем более она была против диагноза «шизофрения» в каких-либо документах. Она из-за этого ругалась с Богоявленской, и точно так же по этому поводу она могла цапаться и с Сучковым — еще один мотив из многих. Но Сучков не зарабатывал на вялотекущей шизофрении — он делал деньги на том, что ставил желающим диагноз «шизофрения», освобождающий от армии, от уголовной ответственности и дающий некоторые льготы. Мы знаем, что он поставил такой диагноз Черевкину…
— Володя, я тут с тобой не согласна, — вмешалась я. — Черевкину он прилепил шизу, скорее всего, из мести — за ту пощечину.
Но Черевкин вдруг открыл для себя, что это ему чрезвычайно выгодно — он наконец получит долгожданную квартиру. И еще выгоднее ему будет, если он станет числиться не просто шизофреником, а еще и инвалидом по психическому заболеванию — тогда он сможет жить в свое удовольствие…
— Может, в этом ты и права, Лида. Я просто пытаюсь, по примеру Эрика, классифицировать те случаи, в которых Сучков мог брать взятки. Во-первых, за постановку диагноза «шизофрения» — это он мог делать единолично. Во-вторых, за справку для академического отпуска — как со студентом Зарембой. В-третьих, за спасение юношей от армии. Никаких фактов по этому поводу у нас нет, в данном случае мы можем опираться только на записи Али — она сделала такие выводы на основании слов доктора Иванчука. Но освобождение от армии — дело непростое, тем более что большинство родителей мечтало, чтобы их чада, получив белый билет, считались бы тем не менее всего лишь психопатами, а не шизофрениками — диагноз «психопатия» не закрывал юношам никакие двери, кроме армейской. Для такого дела Сучкову нужны были сообщники — кто они?
— Володя, не забывай о том, что в это время шла война в Афганистане, и некоторые врачи совершенно бескорыстно помогали освобождать молодых людей от солдатчины, потому что были принципиально против войны. Не знаю, как было у вас в Москве, но в моем родном городе я знаю несколько таких людей. Сама Аля ненавидела эту войну — как мы сейчас ненавидим бойню в Чечне. Не надо называть коллег сообщниками…
— Хорошо, пусть будут подельниками, если тебе так больше нравится. Сучков сам, без помощников не мог организовать освобождение от армии. Точно так же, как в одиночку он не мог сделать группу инвалидности. У Али, очевидно, был какой-то компромат, то ли на него, то ли на его подельников — но до нас он не дошел. Так кто же ему помогал? Лида, у тебя есть идеи?
— Помогал — передавал деньги — доктор Иванчук, но это всего лишь пешка.
Потому что простые врачи, без званий и постов, для этого не годились. Подпись должна была иметь вес. Нужные титулы были, например, у сотрудников Центра, но я никого из них не могу представить в этой роли. Те, с кем я знакома, — это люди честные…
— И к тому же, — добавил Синицын, — они очень дорожили своим статусом — сотрудником Стрессового центра тогда стать было непросто, мне, например, в то время это не удалось. Мне рассказывали, какой разразился скандал, когда один из младших научных сотрудников, Игорь Ветлов, дал пациентке справку для суда, что она не в состоянии присутствовать на бракоразводном процессе. Судья оказался дотошным и послал запрос прямо на имя Богоявленской — ну и бушевала она тогда! Больше всего ее возмутило то, что подписался он не как «мне», а как «старший научный». Тогда Ветлову влепили строгий выговор, а через несколько месяцев он попал под сокращение. Н