— А черт его знает… С одной стороны, здорово рассечена кожа, с другой — серьезный ушиб. Дай Бог, чтобы не было сотрясения. Знаешь, мне кажется, это должно быть что-то похожее на неврологический молоточек с заостренным концом.
— Как ты думаешь, она нас слышит? — я почувствовала, как Володя крепко сжал мою кисть.
— О чем ты меня спрашиваешь, разве ты не видишь, что она порозовела, и пульс почти в норме? — Семен закончил свои манипуляции и не очень нежно потряс меня за плечо:
— Лида, открывай глаза, ты теперь в порядке!
Как мне ни хотелось понежиться в блаженстве полудремы, когда не надо ни думать, ни действовать, но пора было возвращаться к действительности. Я заставила себя приподнять верхние веки, которые не желали меня слушаться, и, поддерживаемая Володей за плечи, села на кушетке.
— Что это было? — я обращалась к Володе.
— Если бы я знал! Я шел в приемное, когда услышал твой крик и побежал; я был совсем рядом с поворотом и успел только заметить, как какая-то тень промелькнула под единственной лампочкой и метнулась направо, к седьмому корпусу; мне было не до нее — я в первый момент испугался, что с тобой… что ты уже неживая.
— Нет, как видишь, я вполне живая… И если мне дадут глотнуть немного кофе, я, пожалуй, буду не только живой, но даже работоспособной…
На меня зашикали, кофе не дали, но зато Семена осенило, и он с просветленным лицом вытащил откуда-то бутылку коньяка и от души налил мне полную мензурку. Это было райское питье! Правда, когда я закашлялась, снова дернуло в виске, и я, подняв руку, нащупала широкую полосу пластыря, которая шла от уха к границе волос на лбу.
— А зеркало мне кто-нибудь даст?
Медсестричка переглянулась с Семеном и ответила:
— Завтра утром насмотритесь.
— Что же, я так и буду шастать всю ночь с таким украшением?
— Ну ты, мать, даешь: крошечная мензурочка — и уже пьяная! Кто ж тебя в таком виде дежурить-то пустит? — Сеня уже откровенно смеялся, дав себе полную волю — наверное, я и его здорово напугала.
Впрочем, я тоже почувствовала расслабление; мне страшно захотелось спать, и я не нашла ничего лучшего, чем прикорнуть у Володи на плече. Сквозь дрему до меня доходили голоса; громко, так что от них даже застучало в виске, оправдывались молоденький санитар и столь же юный милиционер, забредший на огонек к знакомой медсестре, которые, как выяснилось, были посланы на поиски злоумышленника.
— Я ведь сразу побежал, как услышал крик и Владимир Евгеньевич показал, куда этот тип подевался — даже каталку потом еле нашел. Он как сквозь землю провалился! — юношеский фальцет санитара звучал жалобно.
— Мы весь седьмой корпус обегали снизу доверху. Не будем же мы ломиться в закрытые отделения! — это говорил мент своей пассии.
Потом устроили базар уже Клава и Синицын; Клава, надевая мне на ноги сапоги, доказывала своему заведующему, что Ира вполне в состоянии присмотреть за обоими этажами, а врач всегда может понадобиться, на что Володя ей отвечал:
— Нет, вы лучше побудьте с Феликсом, а я отвезу Лиду домой. Я быстро вернусь.
Наконец меня, закутав в пальто, запихнули в тесные «Жигули» Семена, и мы поехали. Я как ни странно, чувствовала себя уже совсем неплохо, но голова кружилась, как у пьяной, какой, собственно говоря, я и была. Поэтому я безо всякого стеснения висела на Володе в лифте и только на последний этаж поднялась уже своими ногами, посчитав, что он и так достаточно поносил меня на руках.
Володя открыл дверь моим ключом, и Гришка нас радостно приветствовал. Я устало упала на софу и, пока Синицын снимал с меня сапоги, путаясь в шнурках и крючках, мне пришла в голову мысль: как приятно, когда мужчина стоит перед тобой на коленях — и когда этот мужчина не Виктор!
Справившись с сапогами, Володя повесил на вешалку мое пальто и взялся за шнуровку на корсаже моего темно-зеленого платья — она была декоративной, но откуда он мог об этом знать? — и тут я решила, что на сегодня достаточно. Не хватало еще, чтобы он раздевал меня, когда я в таком виде! Грязные спутанные волосы, наверняка с застывшей в них кровью, не придавали мне обаяния, а в какое состояние пришло мое нижнее белье после столь бурного дня, даже трудно себе представить.
— Не надо, — сказала я, перехватывая его руку; так уж получилось, что я прижала ее к своей груди, и он застыл в неудобной позе, стараясь продлить этот момент. — Дальше я сама, — продолжала я слабым голосом, но не как умирающая, а как уже выздоравливающая. — Сеня внизу уже, наверное, тебя заждался. Вы оставили больницу на целый час без специалистов.
— Ничего за это время не случится, не беспокойся.
Ты уверена, что с тобой все в порядке и я могу оставить тебя одну?
— Да. Голова уже почти не болит.
— Ты уже больше не боишься?
— Нет. Я и не испугалась — просто не успела.
— Ты уверена, что не знаешь, кто это был?
— Нет, я просто не успела рассмотреть нападавшего, к тому же было темно.
— Что ж, мне пора идти, — и он поднялся, но в движениях его чувствовалась неуверенность.
Я не дала ему сразу уйти, притянув его к себе; он нагнулся надо мной, и лицо его было совсем близко.
— У меня к тебе один вопрос, Володя. Каким образом ты ночью оказался в больнице?
— Случайно. Я беспокоился за Феликса и позвонил в стрессовое, чтобы узнать, как он поживает, и Клава ответила мне, что он уже полчаса как исчез, она с ног сбилась в его поисках, а ты ушла в приемное отделение. Я сегодня был у матери, на Речном вокзале, и решил сразу же приехать, благо тут относительно недалеко. Как выяснилось, мы зря волновались: Феликс с сотоварищи просто-напросто сидели на черной лестнице — замок открыли отверткой, черти, — и курили. Я задал паршивцу взбучку — он так и не понял за что.
— А как ты очутился в переходе?
— Ну, я решил, что раз я все равно в больнице, то что мне мешает тебя проведать? Не знаю, может быть, у меня было предчувствие. Иногда мне кажется, что если бы я был более внимателен к Але, то она осталась бы в живых. Я не хотел, чтобы с тобой случилось несчастье.
— А откуда ты знал, что со мной что-то случится?
— Я не знал, я боялся.
— И все-таки что привело тебя в нужный момент в нужное место?
— Ты, — и он наклонился еще ближе и подкрепил свой ответ поцелуем. Я была измучена, разбита, пьяна, голова у меня раскалывалась — и, однако же, все мое тело подалось к нему, и я ответила на этот нежный, нетребовательный и неглубокий поцелуй — поцелуй мужчины, который боится спугнуть еще не принадлежащую ему женщину — с такой страстью, что сама себе подивилась.
Он крепче прижал меня к себе и, когда ему пришлось отпустить меня, чтобы мы оба могли глотнуть воздуха, на лице его я прочитала радостное изумление. Он снова наклонился, но на этот раз я его оттолкнула:
— Нет, теперь иди. Уже поздно, тебя ждет Семен, а я буду спать.
Он ласково провел рукой по моей щеке, но послушно встал и пошел к двери, поминутно оглядываясь; казалось, что его тянет ко мне, как магнитом, но долг — и, возможно, сочувствие ко мне, такой беспомощной и бледной на красном фоне дивана, — пересилили. Он ушел, мягко затворив за собой дверь, и я тут же уснула.
Проснулась я на следующий день от того, что у меня затекли ноги. Открыв глаза, я обнаружила, что я так и спала, в моем любимом зеленом платье, на незастеленном диване, а поперек ног у меня устроился всей своей тяжестью пес и дрыхнет. Я взбрыкнула, и Гришка проснулся; сначала он, как обычно, проделал церемонию утреннего приветствия, то есть радостно вылизал мне лицо — что сегодня оказалось процедурой весьма болезненной, а потом притащил мне поводок, всем своим видом показывая, что раз он благородно дал мне сегодня поспать, то я должна ответить на его поступок не менее благородно, а именно, сразу же его вывести.
Я медленно поднялась. Ощущения были даже хуже, чем в юности, когда в шестнадцать лет я в первый и в последний раз напилась «до положения риз»: меня тошнило, саднило в горле, болело все тело, раскалывалась голова, к тому же рана на лбу все время саднила и дергала. Когда я подошла к зеркалу, я просто обомлела: я выглядела, как ведьма наутро после шабаша, причем ведьма не двадцати восьми, а по крайней мере пятидесяти восьми лет!
На мое счастье, Гриша-сосед в очередной раз прогуливал школу и ему ничего не стоило заодно прогулять и Гришу — просто не знаю, отважилась ли бы я высунуть в таком виде нос на улицу. Сварив себе кофе и с отвращением его выпив, я уселась перед зеркалом, пытаясь хоть как-то привести себя в порядок. Ну и опухшая была у меня физиономия — очевидно, совместное действие новокаина, коньяка, еще одного сильного обезболивающего, которое я вчера глотнула — ну, разумеется, и самого удара. Вчера мне казалось, что боль гнездится в правом виске, а зашивал Семен почему-то лоб; рассмотрев повнимательнее свою боевую травму, я обнаружила, что синяк ползет со стороны уха к глазу, а шов под пластырем стягивает кожу на лбу почти у кромки волос, так что, если начесать волосы на лицо с правой стороны, я буду похожа на ведьму только с одного бока — а с другого на ее метлу.
Мне очень хотелось просто лечь и тихо помирать, но я знала, что этого делать нельзя. Только позволь себе один раз так распуститься — и сама не заметишь, как превратишься в неряшливую растрепу. Поэтому с кряхтеньем и стонами я вымыла голову, расчесала волосы и со скрежетом зубовным, взяв большие портновские ножницы бабки Вари, отхватила себе несколько прядей с правой стороны — таким образом, обезобразив прическу, я скрыла свое безобразие. Когда раздался телефонный звонок, я как раз мрачно изучала в зеркале результаты этой операции; поэтому, когда Володя вежливо спросил, как я себя чувствую и что мне нужно, я буркнула только:
— Свинцовую примочку.
Я вовсе не хотела быть невежливой. Но все это время, с самого момента пробуждения, нещадно приводя в порядок свою физиономию, я мысленно проигрывала в воображении картины вчерашнего вечера. Огромный силуэт с чересчур длинными руками и гигантским молотком в руках… Я понимала теперь, что видела не живого человека, а его тень — и отпрянула не от реального злодея из плоти и крови, а всего