— Что вы, Лида, ему сделали? — Но в глазах ее вспыхивали лукавые искорки.
Синицын мог бы отравлять мне жизнь мелкими придирками, но, к чести его, как заведующий он держался безукоризненно и не делал мне ни единого замечания даже тогда, когда я была не права — например, когда я начисто забыла про больную, которую мне дали.
А случай был действительно такой, что не лез ни в какие рамки. В понедельник к Ире Милославской обратилась молодая пациентка с просьбой дать ей на ночь снотворное, а то она не спит.
Ира начала искать ее историю болезни, но не нашла — и на следующее утро прибежала ко мне с вопросом: чья больная Инна С.? Не моя, спокойно ответила я и продолжала заниматься своими делами. Через пятнадцать минут в ординаторскую без стука вошел Володя; судя по неподвижной бесстрастной маске, в которую превратилось его лицо, он был в ярости.
— Я попросил вас описать первично больную С. еще в среду утром, — сказал он.
— Ничего подобного, — возразила я и тут же прикусила язык: ну конечно же, это было в тот самый день, закончившийся для меня ударом молоточка! Забыла, совершенно забыла! Тяжелые пациенты, разговор с женихом Веры, сеанс мгновенного гипноза в приемном покое… Я переменила тон и уже совсем по-другому сказала:
— А почему она сама ни к кому не подошла? Давайте, я ее возьму сейчас.
Но Володя, услышав в моем голосе раскаяние, тут же смягчился:
— Я тоже виноват — не проверил. Такое ЧП! Девушка общалась с больными в своей палате, ход ила три раза в день в столовую и считала, что так и надо. Я сам с ней буду работать, поправляйтесь.
— Я себя превосходно чувствую. Завтра у меня по графику дежурство, вот я с ней как следует и позанимаюсь.
И тут Володя меня поразил:
— Пока я здесь заведующий и пока не поймали того, кто на вас напал той ночью в переходе, вы, Лида, дежурить не будете. Я так решил, и точка, — заявил он безапелляционным тоном, повернулся и ушел.
Я смотрела ему вслед, слегка удивленная — но не слишком. Я и так себя чувствовала немного неловко среди практически нищих людей, которые работали бок о бок со мной. Сотрудникам института вообще не платили зарплату с июля. Я знала, что для меня жизнь на пятьсот штук в месяц — в значительной мере игра, я никогда не жила в бедности, и дешевая барахолка казалась мне своего рода экзотикой.
Я работала на ставку, по которой мне полагалось два суточных дежурства в месяц, и не стремилась к большему; пока у меня было только одно лишнее дежурство. Но все вокруг меня выкладывались изо всех сил, работали минимум на полторы ставки и брали как можно больше дежурств, чтобы сводить концы с концами — и все равно им это не удавалось. Да, честная бедность, прямо по Роберту Бернсу… Володя почти все время ходил невыспавшийся и с красными глазами — мне казалось, что у него нагрузка больше, чем он физически мог выдержать: заведование, отнимающее массу времени, но платят за которое гроши; бесконечные дежурства, от которых можно свихнуться… Он сам мне рассказывал про одного своего пациента, врача, который взял себе двадцать шесть дежурств в месяц, а когда у него на двадцать пятую бессонную ночь кончились стимуляторы, то, не долго думая, попытался отравиться. Володя отдежурил за меня ту ночь со среды на четверг и собирается это делать и впредь! Конечно, несмотря ни на что, он ведет себя по-мужски, джентльмен чертов! И в груди у меня засвербил червячок: мне захотелось пожалеть Володю — чисто по-женски. Мне вдруг пришло шальное желание погладить его жесткие темные, почти черные волосы, заставить его улыбнуться — он так давно не удостаивал меня улыбкой, которая совершенно меняла его лицо… Это были опасные для меня мысли.
Что же касается настоящей опасности, она как бы для меня перестала существовать. С того самого момента, как я медленно сползла на холодный каменный пол в переходе, я прекратила бояться неведомого злоумышленника. Страх внутри меня умер, осталось только желание найти убийцу сестры — моего неудачливого убийцу — и азарт охоты. Не знаю, как это объяснить психологически — может быть, тем, что окончилась неопределенность, и все стало на свои места. Но факт оставался фактом: ничто больше меня уже не пугало.
Зато сама я очень походила на пугало, и мой вид произвел сильное впечатление на Эрика, хоть тот и был предупрежден — Володя рассказал ему по телефону обо всем, что случилось.
Когда он оправился от первого потрясения, то вежливо произнес:
— А ты знаешь, Лида, в этой прическе что-то есть… Ты даже немного моложе выглядишь — и, во всяком случае, гораздо пикантнее…
— Оставь, Эрик: точно так же я утешала мать одного моего юного пациента, который обрился наголо и сделал на голове татуировку…
Я не стала посвящать его в тонкости наших с Синицыным отношений, а просто сказала ему, что Володя днюет и ночует на работе. В эти дни я занималась расследованием почти исключительно самостоятельно или на пару с Эриком. Ясно было, что нападение на меня значительно сузило область наших поисков; если снова обратиться к тем гипотезам относительно смерти моей старшей сестры, что Эрик набросал на бумаге, то ясно было, что пункты I и II можно отбросить сразу — речь могла идти только об убийстве. И один из главных подозреваемых, Кирилл Воронцов, человек, зарезавший собственную любовницу, тоже отпадает — его уже давно нет в живых. Не может быть убийцей и неверный возлюбленный Али Вилен — не станет же он лететь в Москву из своих Эмиратов, только чтобы разделаться со мной!
— Очевидно, Володя прав, и убийц надо искать среди тех, кто опасался, что она слишком много знает, — говорил мне Эрик, когда мы с ним ехали на очередное «задание». Меня приятно поражало то, с какой легкостью он лавирует в бесконечном потоке машин, заполонивших московские улицы, как он умудряется проскакивать мимо пробок по тротуару, иногда под самым носом у ГАИ. — Очевидно, эти люди, — продолжал он рассуждать вслух, объезжая неловкого «чайника», вылезшего в чужой ряд, — перепугались, когда увидели, что ты копаешься в прошлом. Это может значить только одно: у Али были какие-то изобличающие их документы, и после ее смерти они не смогли их найти.
Они считают, что ты знаешь больше, чем на самом деле, — или можешь узнать.
Почему, думала я, удобно расположившись в кресле рядом с водителем и рассеянно глядя на дорогу, Эрик так легко пережил явление Виктора в купальном халате, а Володя никак не может переступить через эту в общем-то довольно безобидную картину: мой бывший муж, хозяйничающий у меня дома? Неужели дело только в различии их характеров? Да нет, просто для Эрика отношения со мной, как и с любой другой девицей, — приятная игра, не более того; он еще не встретил ту, которая затмит для него всех — а может, и не встретит. Поведение же Володи свидетельствует о серьезности его чувств — и о том, как он раним… Я повернулась к своему спутнику и внимательно вгляделась в его безукоризненный профиль; он как раз в этот момент прервал свой монолог, чтобы обругать наглую иномарку, едва не чиркнувшую нас по крылу. Губы его беззвучно шевелились — из уважения ко мне он не стал произносить проклятья вслух; нет, мне не хочется больше, решила я, чтобы эти безупречно очерченные губы впивались в мои!
Разделавшись с нахалом, Эрик снова вернулся к нашим делам:
— Итак, убийца прекрасно знаком с больничными порядками — то есть он либо сотрудник больницы, либо так хорошо их изучил, как это может только сотрудник Конторы. Но давай сначала займемся самой вероятной версией: это сотрудник больницы. Ты совершенно уверена, что на тебя не могла напасть женщина?
— Какая женщина? Не Светлана же!
— Тем более что Светлана уже вернулась на свою американскую родину, я на всякий случай проверил.
— Значит, Нина-Нюся? Но ты ее видел?
— Нет.
— Нюся короткая и круглая, как колобок. Тень же была тощая, долговязая и, извини меня за подробности, абсолютно безгрудая…
— Почти как тень отца Гамлета.
— Не кощунствуй! Я вижу в этой роли только двоих: санитара Витамина и самого Сучкова.
Но Витамин вряд ли стал бы убивать Алю или меня просто так, без определенной цели, как он это делал с несчастными умалишенными. Значит, у него должен быть заказчик… Ах, если бы мы могли точно знать, когда вернулся в Москву наш выдающийся сексолог!
Эрик недовольно сжал губы и резко повернул руль; машину слегка занесло, и я повисла на ремне. Ни автомобиль, ни дорожная обстановка в этом не были виноваты: детектив злился на судьбу, не позволившую ему выяснить местопребывание Сучкова в интересующее нас время. Этой осенью из-за забастовок испанских авиаторов наши туристы добирались с Канар до Москвы кружными путями: кто через Париж, кто вообще через Северную Африку, и было совершенно невозможно разобраться во всей этой круговерти маршрутов и авиакомпаний.
— Значит, либо санитар, либо бывший заведующий психосоматикой… Кстати, Лида, а каким это образом твой Синицын оказался как раз на месте, чтобы спасти Прекрасную Даму?
Мне не понравилось, что Эрику так скоро пришел на ум этот вопрос, но я постаралась ответить на него как можно более безразлично; по счастью, мы вскоре уже были на месте — нас ждала мать Алиного пациента, Марина Алексеевна Кирпичникова, та самая, что подарила Але медальон, который я теперь носила. Увы, этот визит нам ничего не дал, кроме морального удовлетворения: Марина Алексеевна считала, что моя старшая сестра спасла ее мальчика — который, кстати, теперь уже был главой семьи и отцом двух детей — и в свое время страшно переживала, когда узнала о ее смерти. Да, они с Алешей заходили к Але на работу незадолго до трагедии — просто так, подарить цветы по случаю октябрьских праздников. Ей показалось, что Александра Владимировна сильно похудела; нет, несчастной она не выглядела — скорее, озабоченной. Марина Алексеевна усиленно приглашала нас с Эриком к столу, но мы отказались — на этот вечер у нас уже были назначены и другие встречи.
Оксана Лаврентьева, из-за которой Аля в первый раз столкнулась со всемогущей Конторой, жила с мужем в новом доме на проспекте Вернадского. Эрик долго уговаривал ее принять нас под тем предлогом, что младшая сестра ее покойной врачихи встречается с любимыми пациентами Александры Владимировны, задумав написать о ней книгу. Для этого визита я надела обручальное кольцо — Эрик должен был изображать моего мужа. Приняла Оксана нас настороженно, что было совсем неудивительно, если вспомнить ее историю. Нам с Эриком пришлось пустить в ход все свое обаяние, чтобы ее разговорить и при этом нам все время мешал бородатый толстяк, ее муж, который ходил вокруг нас кругами и нервничал еще больше, чем она сама.