Хороший врач сюда никогда не пойдет — ведь им сверху спускают разнарядку, скольким можно дать инвалидность и какой группы! Это как же надо ненавидеть людей, чтобы со спокойной душой оставить их, беспомощных и несчастных, безо всяких средств к существованию!
Я могу иногда поступать импульсивно — как частное лицо — но давно научилась держать свои эмоции в узде тогда, когда это касается важных для меня вещей. Поэтому я бы не стала продолжать разговор о несчастной астматичке, если бы Вешнева холодно не спросила меня:
— Зачем вы рекомендовали этой истеричке обратиться к психотерапевтам? Если она будет лечиться у них, мы ей никогда не дадим группу. Подумать только, она специально устроила этот приступ — хотела таким образом на нас повлиять!
Я спокойно положила историю болезни Зеленкина перед ней на стол и скрестила ноги в вольной позе — я хотела во что бы то ни стало показать ей, что меня ей не пересилить.
— Значит, вы сами видите, что болезнь у нее чисто нервного происхождения, а гормонами такую форму астмы не лечат.
И приступ, кстати, у нее случился от волнения и унижения. Не удивлюсь, если сегодня вечером ей придется вызывать «скорую». А насчет лечения… Что ж, если психотерапевты ее вылечат — честь им и хвала, а если нет — то она все равно будет не в состоянии работать. Впрочем, мы-то с вами знаем, что в новом законе об инвалидах ничего не говорится об их трудоспособности, как раньше. Вот поэтому я и пришла поговорить о больном Зеленкине…
Может, я была неправа, уколов Вешневу, но она не должна была ни расспрашивать больную об источниках ее доходов, ни выставлять ее тунеядкой — и это в стране, где молодые и здоровые не могут найти себе работу! В конце концов, по Конституции российский гражданин имеет полное право не работать. Сейчас пенсия по инвалидности назначается независимо от того, может человек трудиться или нет, а как компенсация за подорванное здоровье. Но я понимала, что хуже после моего замечания она ко мне относиться не будет — куда уж хуже!
— Извините, но сейчас нам некогда это обсуждать — нас ждут больные, — наконец-то она начала сердиться, в глазах ее вспыхивали злые огоньки.
— Я у вас займу только пару минут, меня лично ждет суицидальный больной. Потому что я уверена, что оказавшись на воле без средств к существованию, Зеленкин тотчас что-нибудь с собой сотворит.
— Это уже ваши проблемы, а не наши. Если он психически больной — вы обязаны принять меры, а если он здоровый, то это его личное дело.
— Уважаемая Наталья Ивановна, — я снова улыбнулась ей всеми зубами сразу, — боюсь, что вы не совсем правы. Дело в том, что в Уголовном кодексе есть статья о доведении до самоубийства, и ее никто не отменял. Она редко применяется, но Богоявленская придет в ярость, если ей доложат, что мой больной покончил с собой сразу после выписки, и нам с вами не поздоровится. Конечно, до суда вряд ли дойдет, но скандал будет большой… Но я вас задерживаю, извините, — и я, подхватив пальто и забрав свои бумаги, быстро повернулась и ушла.
Последнее, что запечатлелось у меня в памяти — это выпученные глаза неопределенного члена комиссии мужеска пола.
Я бежала к себе, но ощущения победы не было, хотя теперь я была уверена, что Зеленкин не уйдет от нас с пустыми руками. И все-таки на душе у меня было тревожно — как ни странно, после выигранной, на первый взгляд, стычки с Вешневой у меня осталось ощущение смутной угрозы.
Не улучшила мне настроения и случайная встреча, которая после этого произошла у меня на шестом этаже, в неврологии, где мы с Валентином вырабатывали совместную тактику преодоления бюрократических рогаток ВТЭК. Мы сидели в большой ординаторской, расположенной как раз над той самой роковой для Александры комнатой; вдруг дверь приоткрылась, в щель заглянула небритая физиономия — и тут же исчезла.
— Слушай, это был не Викентий Плюскин? — спросила я.
— Он, родимый.
— А что он тут делает? Он же в морге работает.
— И у нас тоже. Время такое — кого найдешь на мизерную ставку санитара, чтобы менять тяжелым лежачим больным грязное белье, а он согласен. Ну и еще, конечно, ночами он тут напивается с дружками — и подружками. Я думаю, он и сейчас заглянул, чтобы проверить, чисто ли поле. У нас есть одна медсестра… Молодая девушка, но уже алкоголичка. Я случайно узнал, что вон в том углу она хранит свои запасы, — и он указал мне на спрятанную под батареей мерную колбу, до половины заполненную прозрачной жидкостью.
— Почему ты ничего не предпринимаешь?
Валентин грустно пожал плечами:
— А что я могу сделать? Вызывать ее на ковер — вызывали, и не раз. Заставить ее лечиться мы не можем. А выгнать… Ну, во-первых, она замечательная сестра, несмотря на свое пристрастие. К тому же, оставшись без работы, она совсем пропадет.
Когда я вернулась в стрессовое, мне все еще было не по себе, что этот человек — мысленно я уже называла его убийцей — так близко от меня.
18
В субботу я работала и моталась по городу с Эриком, а следующий день, воскресенье, начался для меня необычно — со звонка соседки, Гришиной матери. Она хлюпала носом; за ее спиной молча возник сын и так же молча увел Грея на утреннюю прогулку. Я провела ее в комнату, усадила и предложила чашку чая и, подумав, — сигарету.
— Рассказывайте, Алевтина Борисовна.
Все так же хлюпая носом, она поведала мне свою историю — увы, типичную для нашего времени. Я уже где-то писала, что Гришина семья теснилась впятером в двух комнатах. Они, естественно, стояли в муниципальной очереди на квартиру — и могли стоять в ней еще несколько поколений, а потому лихорадочно покупали билеты всевозможных жилищных лотерей и акции московского правительства. Они были оптимистами и верили, что судьба им улыбнется.
У Алевтины Борисовны была старшая сестра, которая предпочла взяться за решение той же самой проблемы куда более радикальным способом. Эта была вечная история короля Лира и его дочерей, где в роли неразумного монарха выступали родители Алевтины, сама она играла Корделию, а Гонерилью и Регану в одном лице исполняла ее сестра Антонина. Отец их, как инвалид войны, получил прекрасную квартиру в престижном районе; старикам там бы жить и жить — но им захотелось, чтобы дети были рядом и ухаживали за ними. Значит, решили они, мы облагодетельствуем одну из дочерей, съехавшись с ней. Младшую дочь эта идея не вдохновила — ей хватало забот со своими тремя отпрысками, терпеть еще и мамины капризы ей вовсе не улыбалось — насколько я поняла из ее рассказа, Софья Сергеевна была дама с тем еще характером.
Но до своей старшей дочери, как выяснилось, ей было далеко. В конце концов родители поддались на Тонины уговоры и переехали вместе с ней, ее мужем и внуком в прекрасную трехкомнатную квартиру на Юго-Западе — даже с двумя туалетами. Правда, в большой туалет стариков не пускали — зять его запер на ключ. В общем, очень скоро стало понятно, что внимательные детки были заинтересованы только в родительской жилплощади, а их самих воспринимали всего лишь как надоедливое к ней приложение. Облегчать родителям тяжкую ношу недугов и старческих немощей они вовсе не собирались — так что за отцом, которого частично разбил паралич, пришлось все равно ухаживать самой Софье Сергеевне, а когда и ее угораздило сломать себе шейку бедра, все заботы о маме с папой легли на плечи Корделии — то бишь Алевтины, которую, кстати сказать, Антонина нередко таскала за волосы.
Но все когда-нибудь кончается, и Софья Сергеевна наконец почти встала на ноги и решила побыстрее вернуть первоначальный статус-кво. Правда, добровольно детки разъезжаться не захотели, и ей пришлось подать заявление в суд. Как раз на следующей неделе должно было состояться очередное заседание — но позавчера, в пятницу вечером, Алевтине дозвонился отец и что-то пытался ей объяснить, но не смог — связь прервалась. Она перезвонила, но трубку на этот раз взяла сестра и грубо объяснила, что родители спят и она не будет их беспокоить. Почуяв неладное, Алевтина помчалась на другой конец города и добралась-таки до отца; беспомощный и полуодетый, он лежал на незастланной постели. Оказывается, несколькими часами раньше, когда Софья Сергеевна занималась сложной и длительной процедурой его купанья, дверь в ванную внезапно отворилась, и двое мордатых парней в белых халатах схватили ее и куда-то потащили. Она закричала; один из насильников заломил ей руки. Старый солдат попытался встать, чтобы защитить жену, но забыл про свою парализованную ногу и упал.
— Куда вы меня тащите? — кричала Софья Сергеевна, и один из мордоворотов ответил:
— Куда надо: в дурдом, — и они ее увезли прямо в чем она была: в мокром халате и фартуке.
Тоня так и не сказала ни отцу, ни сестре, куда же упекли мать, и Алевтина обзвонила все психиатрические больницы города, прежде чем выяснила, что она попала в Кащенко. Ей удалось даже повидать Софью Сергеевну, запуганную и дрожавшую, но дежурный врач заявил ей безо всяких сантиментов: если, как она утверждает, ее мать попала сюда противозаконно, то вот заведующая выйдет в понедельник и во всем разберется — а пока он назначил ей лечение. Она, Алевтина, просто места себе не находит: мать плачет и умоляет ее спасти, она может не выдержать в психушке до понедельника, — а к кому обратиться, не знает: никого, кроме меня, у нее знакомых в этой области нет.
— А ваша мама когда-нибудь лечилась у психиатра? — спросила я на всякий случай.
— Нет, никогда. Она в свои семьдесят пять соображает так, как дай Бог каждому. Что мне делать, что делать? И муж, как на грех, в командировке!
Я тоже не сразу сообразила, что в таких случаях надо делать. Я, конечно, не Александра, но мне тоже не нравится, когда здоровую старушку запихивают в сумасшедший дом. Надо же, какие разные бывают сестры… Алевтина мне всего лишь соседка, мать ее я вообще в глаза никогда не видела — но что же делать, надо как-то спасать человека!
Сволочи, подумала я, ловко выбрали момент — в пятницу вечером в приемном покое работает один лишь дежурный врач, ему не до всяких тонкостей, он не будет разбираться с жалобами «больной», если направление в порядке. Ну а пробыв трое суток в буйном отделении — а новеньких всегда помещают среди самых тяжелых пациентов в так называемых надзорных палатах — и впрямь можно свихнуться… Кто же может мне помочь? Будь я в своем родном городе, я бы подняла на ноги родителей или своих учителей, но к кому же мне обратиться здесь?