Я не настолько хорошо знакома с Богоявленской, чтобы просить ее вмешаться в это дело — да и все равно она ничего не станет предпринимать в воскресенье. Моя рука уже потянулась к телефону, чтобы позвонить Володе, но я заставила себя отбросить эту мысль как неудачную. Мало того, что Володя выручает меня по работе и занимается моими делами, так я хочу его еще втянуть в конфликт с коллегами! К тому же он все еще на меня дуется, как маленький, и просить его сейчас о чем-то — это просить об одолжении, а я не терплю одолжений. Нет, я справлюсь сама.
— Алевтина, приготовьте, пожалуйста, те вещи, в которые можно будет переодеть вашу маму… Лучше всего — спортивный костюм, куртку и кроссовки.
У нее загорелись глаза:
— Так вы надеетесь?
— Посмотрим, что можно будет сделать…
Я посмотрела на часы: было уже около одиннадцати, вот-вот должен был подъехать Эрик — сегодня мы планировали встретиться с важным свидетелем в дальнем Подмосковье, но поездку придется отложить, раз появилось более срочное дело. Эрик появился у меня очень довольный собой и даже погладил рычащего Гришку по загривку:
— Лида, я знаю теперь, почему твоя сестра увлеклась спиритизмом!
Я не дала ему договорить:
— Эрик, вынуждена тебя огорчить, но сегодня мы с тобой не занимаемся расследованием, а едем в Кащенко с Алевтиной Борисовной, — и я кивком головы указала ему на соседку, разглядывавшую его с жадным интересом: семейная трагедия или нет, но не обратить внимания на такого красавца могла бы только слепая — или лесбиянка.
Эрик молча выслушал мой рассказ и только спросил:
— Что ты собираешься делать?
— Не знаю, посмотрим, в зависимости от обстоятельств.
Я оделась немного не по сезону, в нарядные сапоги на изящном тонком каблуке и утепленное дорогое пальто из букле. «На Западе уже никто не носит кожу, это прошлый век», — так утверждал Виктор, буквально навязывая мне его в свой последний приезд в Москву. На голове я постаралась соорудить вместо вороньего гнезда нечто более приличное; шрам на лбу был уже почти не заметен. Мне надо было произвести впечатление гранд-дамы: женщины, уверенной в себе, небедной и со связями — на чиновников от медицины такие вещи обычно действуют. В машине мы молчали; Эрик не хотел говорить о наших детективных занятиях при посторонних, а я собиралась с мыслями, иногда задавая вопросы Алевтине.
Больница имени Кащенко, или Канатчикова дача, — одна из старейших московских психушек; побывав в студенческие годы в ней на экскурсии, я достаточно хорошо запомнила расположение корпусов. От ворот до первого из больничных зданий — это был старый кирпичный дом еще дореволюционной постройки — нужно было пройти чуть ли не полкилометра по широкой аллее. Ворота были на этот раз открыты, но я попросила Эрика оставить машину по ту сторону больничной ограды. Мы быстрым шагом дошли до административного корпуса, и гут я взяла инициативу на себя. Увы, на этот раз мне немного не повезло — если бы дежурным администратором был мужчина, да еще молодой, моя миссия вполне могла бы увенчаться успехом. Но дежурила пожилая, полная, крашенная хной женщина, которая так боялась какой-либо ответственности вообще, что она не желала не только в чем-то разбираться и принимать решения, но даже сообщить мне свою фамилию. Она сразу сообразила, что это дело грозит большими неприятностями — столько правил и инструкций было нарушено при госпитализации Гришиной бабушки — и твердо убеждена была только в одном: она не будет иметь с этим ничего общего! Вот в понедельник выйдет на работу главврач — и тогда…
— Как ты думаешь, она просто совок или тоже в этом замешана? — равнодушным тоном спросил меня Эрик, когда мы уже направлялись к корпусу, в котором была заключена Софья Сергеевна; он краем глаза видел даму-администратора, когда та выпроваживала меня из кабинета.
— Нет, конечно, просто она не хочет отвечать за чужие грехи. Уж кто получил взятку, так это психиатр из районного диспансера — тот, кто выписал путевку и вызвал перевозку. И я думаю, это была приличная сумма — ведь такая квартира, как у родственников Алевтины, стоит сумасшедшие деньги, можно и родную мамочку в сумасшедшие записать. Ох уж этот квартирный вопрос, который портит москвичей во все времена! Боюсь, Софья Сергеевна далеко не одна здесь такая…
Боже мой, думала я про себя, как теперь Эрик будет относиться к моим коллегам-психиатрам; неужели он считает, что каждый второй из нас — продажная шкура, хапуга и взяточник? И мне стало до слез обидно за тех, кто, как мои родители, мои учителя и моя сестра, посвятили всю свою жизнь душевнобольным… Вслух же я сказала:
— Знаешь, Эрик, среди психиатров не больше сволочей и святых, чем среди людей любых профессий.
Впрочем, эти мысли вовсе не мешали мне действовать. Как и всегда по выходным, в больнице были посетители, и мы не привлекли к себе особого внимания, когда позвонили в дверь лечебного корпуса. Впустившая нас пожилая привратница спросила только:
— Вы в какое отделение?
— Седьмое женское.
— А-а, тогда на третий этаж направо.
Мы с Эриком молча следовали за Алевтиной; возле входа в отделение пришлось ждать дольше. Медсестра, наконец открывшая нам дверь, строго оглядела нас, поджав губы:
— Проходите, пожалуйста, в комнату отдыха, но я могу пустить только двоих…
Я сделала знак Эрику, и он без возражений остался на лестничной клетке.
В комнате отдыха, похожей на полупустой школьный класс с разбросанными тут и там казенными столами и скрипящими стульями, мы были не одни: толстая больная в распахивающемся халате сосредоточенно жевала яблоко и еще несколько человек тихо беседовали в сторонке. Привели Софью Сергеевну, которая оказалась сухонькой седовласой старушкой и со слезами бросилась в объятия дочери.
Больше всего она переживала, что ее «взяли» без очков и палочки — без нее ей было трудно ходить; я не стала объяснять, что палочку ей все равно бы не оставили. В комнату вошла еще одна пациентка, худая и долговязая, с осветленными волосами, собранными на затылке в неопрятную метелку; Софья Сергеевна вздрогнула и постаралась спрятаться за нас с Алевтиной:
— Вот эта, с хвостом, — она сегодня ночью пыталась меня задушить!
— Мама, подожди немного, мы тебя вытащим, может быть, уже завтра…
— Заберите меня отсюда!
Я подошла к двери и выглянула в коридор; фигур в белых халатах в обозримом пространстве не было — путь был свободен.
— Софья Сергеевна, Тина, — быстро! Бежим!
Алевтина смотрела на меня дикими глазами, но тем не менее помогла мне дотащить маму до двери, которую я открыла своей гранкой.
Я никогда не выхожу из дома без этого столь необходимого ключика, он всегда со мной — в кармане халата, в пальто или в сумочке. С тех пор как студенткой пятого курса я, опаздывая на лекцию, в спешке умудрилась захлопнуться в предбаннике одного из корпусов старинной питерской психушки и просидела там минут двадцать, пока меня не освободила случайно проходившая и очень удивившаяся медсестра, я с гранкой почти не расстаюсь. Я открывала с ее помощью туалеты в поездах дальнего следования; один раз я даже таким образом незаконно вскрыла дверь в актовом зале Дома медика и попала на спектакль прямо посреди действия. И сегодня она мне тоже пригодилась.
Я затолкала Софью Сергеевну в угол площадки, за стоявший там шкаф-развалюху, Эрика поставила к ней спиной, чтобы тот ее заслонил в случае, если кто-то появится на лестнице, и велела ей быстро переодеваться. Растерянная Алевтина пыталась ей помочь, но только мешала, не в силах справиться со своими нервами — как боятся нарушить закон наши нормальные законопослушные граждане, даже если только таким образом можно исправить беззаконие! К тому же она позабыла взять с собой кроссовки.
— Ничего, Софья Сергеевна, дойдете и в больничных тапочках, — я взяла на себя командование операцией. — А вы, Тина, мне нужны, пишите расписку, что взяли маму домой, — и я, протянув ей заранее приготовленные лист бумаги и ручку, продиктовала текст.
Эрик смотрел на меня во все глаза: до него только сейчас дошло, что все это было продумано заранее. А я, грубо нарушив корпоративную солидарность — подумать только, я собиралась похитить больную (пусть даже здоровую) из психушки! — хотела хотя бы частично искупить свою вину: конечно, дежурной медсестре и так влетит, но пусть они хотя бы не тратят часы на напрасные поиски пропавшей пациентки.
Софья Сергеевна переоделась фантастически быстро — но еще больше она нас удивила чуть позже, когда все было готово к побегу: она бросилась вниз по лестнице с такой скоростью, что мы за ней не успевали — и это с ее не до конца зажившим переломом! На первом этаже мы ее слегка притормозили, чтобы со стороны выглядеть как простые посетители, и привратнице не вздумалось нас задержать. На улице же Тинина мать, прихрамывая, и вправду побежала, и мы поддерживали ее под руки, чтобы она не упала.
— Помедленнее, — умоляла я. — Это территория больницы, бегущие люди туг вызывают подозрение.
Я знала, что вряд ли Софью Сергеевну так быстро хватятся, и погоня маловероятна, но все-таки чем черт не шутит…
— Надо было подъехать на машине прямо к корпусу, — сказал детектив, подхватывая старушку в тот момент, когда она споткнулась о выступающий булыжник и, издав непроизвольный стон, чуть не упала.
— Ты что, с ума сошел? (Я чуть не позабыла, что мы в сумасшедшем доме.) Что бы мы делали, если бы ворота закрыли?
Когда мы наконец уселись в Эрикову шестерку и он сказал:
— Мне кажется, Лида, что ты ошиблась в выборе профессии. Твое призвание — киднеппинг; и вообще, ты была бы гениальной преступницей, — в его голосе слышалось восхищение.
Но мне в ту минуту было не до комплиментов. Выяснилось, что растерявшаяся и перепуганная Тина — уж она-то была бы никуда негодной злоумышленницей — прихватила с собой не только расписку-признание, но еще и больничный халат; это было бы не так страшно, если бы в кармане его не лежали очки, одолженные Софье Сергеевне соседкой по палате.