И, во-вторых, мне удалось отправить Володю домой, и у меня развязаны руки. Конечно, со мной будет Феликс, но он всего лишь двадцатилетний юноша, и когда мне потребуется, я избавлюсь от него гораздо быстрее, чем от Володи, — он еще не дорос до того, чтобы тягаться со мной.
Вообще-то говоря, я радовалась, что рядом со мной живая душа — так спокойнее. К тому же для самого Феликса будет гораздо полезнее поработать моим телохранителем, чем валяться в постели без сна и нянчить свою израненную душу. А этому парнишке мне действительно хотелось помочь. Он пытался повеситься после того, как его девушка предпочла ему другого, «потому что он урод» — так она ему сказала (или, скорее, он так воспринял ее слова). На самом деле он был вовсе не урод, а просто еще очень молодой парень — и к тому же слишком закомплексованный. Он провел не самое счастливое детство рядом с суровым отчимом и совершенно равнодушной к нему матерью; родители его не любили — и это многое объясняло.
Конечно, шрамы, полученные в автомобильной аварии, выделялись алыми ленточками на его физиономии и не придавали ему особой красы, и сложения он был далеко не богатырского — типичный астеник, слишком часто болел в школьные годы. Но черты лица у него были тонко вылеплены, нос с горбинкой казался почти римским, а огромные темные глаза с застывшей в них печалью придавали ему особый шарм (я вообще неравнодушна к мужским глазам и улыбке). Феликс учился на четвертом курсе мединститута; он еще не выбрал специализацию, но я убеждена, что именно из таких, как он, хлебнувших в свое время горя и много переживших, и получаются хорошие психиатры.
Мне нетрудно было убедить Володю оставить меня дежурить на пару с Феликсом еще и потому, что я могла дать юноше то, на что Володя не был способен: а именно, женский взгляд на некоторые вещи. Часов в пять я позвала мальчишку:
— Готов, коллега?
— Всегда готов! — на Феликсе поверх джинсов и свитера был Володин белый халат, выглядел он уже не как пациент, а как настоящий медик и этим гордился. Если он еще и переживал, то спрятал свои чувства глубоко внутри. Таким он мне нравился, и я об этом ему сказала вслух. Феликс тут же расцвел от похвалы. Как он был юн!
— Что ж, тогда пошли!
Было еще совсем рано; я рассчитывала до ужина расправиться с вызовами на консультации, чтобы после ужина быть свободной. Хотя по моему плану мне предстояло действовать не раньше одиннадцати, запас времени вполне мог понадобиться — мало ли в больнице бывает неожиданных ситуаций! Но пока присутствие Феликса, не отходившего от меня ни на шаг, не только не стесняло, но даже радовало — я уверена была, что Феликс в случае чего будет защищать меня, как лев. Кстати, ирония судьбы: в правой руке он держал неврологический молоточек! Когда мы шли по переходу, он так зыркал глазами по сторонам, как будто охранял самого Президента.
Из педагогических соображений я решила консультировать больных в его присутствии, и первой нашей пациенткой была дама средних лет с хронической язвой двенадцатиперстной кишки. Как и многие жертвы этой болезни, дама отличалась крайне пессимистическими взглядами на жизнь и злопамятностью. Лечащий врач хотел переводить ее в наше отделение из-за депрессии, но я не видела причины, по которой ее нельзя лечить и в терапии, просто назначила ей препараты. Потом мы пошли по переходу в дальний, восьмой корпус, и Феликс, вертя головой во все стороны, как беспокойная сова, одновременно задавал мне вопросы:
— Почему вы отказались перевести эту язвенницу в стрессовый стационар?
— Потому что от характера мы не лечим, а корень ее депрессии — в ее характере.
— Но ведь её же бросил муж — а вам ее не жалко!
— Жалко. Но представь себе человека, который вынужден двадцать лет провести бок о бок с женщиной, которая все видит в черном цвете и беспрестанно ноет! Удивительно еще, как он столько выдержал…
— Но если он ее любил?
— Феликс, ты еще слишком молод и потому не понимаешь, что любовь вечной не бывает. Никакая любовь не выдержит такого мрачного сосуществования.
— Значит, по-вашему, это нормально — любить человека, привязать его к себе, а потом выбросить на помойку?
— Пойми, Феликс, человеческие чувства — это гораздо сложнее, чем «любил — разлюбил — выбросил на помойку». И насильно, увы, мил не будешь; это старая банальная истина, но тем не менее истина.
— Ну почему одних, например вас, любят все, а другие никому не нужны? — в его голосе звучало отчаяние, и я решила серьезно ответить на его чисто риторический вопрос:
— Ты не прав, Феликс. Нет никого, кто был бы приятен всем на свете, но я не верю и в то, что существуют люди, которые вызывают к себе абсолютную антипатию…
— Вот он я — перед вами!
— Да что ты, Феликс, ерунду говоришь — мне, например, ты очень нравишься.
— Ну конечно, вы обязаны это говорить — должность у вас такая, — в голосе Феликса мне послышалось разочарование.
— Я не люблю врать и не делаю этого даже по должности. И я совершенно серьезна — мне приятно находиться в твоем обществе, а это я могу сказать далеко не о каждом мужчине. Есть среди вас такие, с которыми мне противно находиться в одной комнате, не то что вместе дежурить целые сутки.
— Не надо меня утешать, я не маленький и понимаю, что чаще всего вызываю у девушек отвращение. И вы, которая пользуется таким успехом, вы, которая может выбирать лучших из лучших, — вы пытаетесь мне внушить, что я небезнадежен!
— Нет, ничего такого я тебе внушить не пытаюсь, кроме того, что ты дурачок и не желаешь отказаться от идиотской идеи, которую ты вбил себе в голову. Просто когда женщина встречает в первый раз мужчину, внутри у нее что-то щелкает: «нравится — не нравится». Если мужчина ей чем-то неприятен — ну, например, пахнет от него не так, — то она никогда не сможет не то что в него влюбиться, но и просто подружиться с ним. Иногда относишься к мужчине совершенно нейтрально — ну, как к женщине или бесполому существу. Тогда с ним можно стать приятелями, чуть ли не подружками. Ну а если безотчетно возникает чувство симпатии, то… Не знаю, может ли в таком случае идти речь о зове пола — я бы это так не назвала, иначе женщине пришлось бы каждый раз на него откликаться, и на этой земле не осталось бы порядочных баб — одни бляди. Так что говорить о каком-то «сексуальном влечении» можно только чисто теоретически. Но какие-то флюиды между ними все-таки возникают. Так вот, если между тобой и девушкой, которая тебе понравилась, такой незримой связи нет, у вас никогда ничего не получится. Я думаю, что именно это произошло у вас с Людой: ты в нее влюбился, но для нее ты — не тот тип мужчины…
— И поэтому она назвала меня уродом?
— А ты уверен, что это ее точные слова? Я — нет. Мне кажется, что та девушка, которую ты мог бы полюбить, вряд ли могла сказать такое. А если она действительно их произнесла — что ж, скатертью дорожка…
— Лидия Владимировна, вот вы так хорошо говорите — но что во мне может понравиться женщине? — это было сказано уже с надеждой, и я постаралась его не разочаровать:
— Насчет женщин вообще — тут я за всех отвечать не могу. Наверное, ты считаешь себя хиляком, сравниваешь себя со всякими «Рембо» — и от этого страдаешь. А вот я, например, ненавижу «качков» — мне разные «мистеры Вселенной» кажутся просто горой сырых мышц, и они сексуально привлекают меня не больше, чем мясо на прилавке. Так что если бы я была твоей девушкой, меня не смутило бы твое сложение. А вот лицо твое мне просто нравится. Понимаешь, я терпеть не могу мордатых мужчин, а почему-то многие милые юноши в какой-то момент отращивают себе щеки и становятся похожими на надутых розовых поросят — только не таких нежных. Но у тебя такое строение лица, что это тебе не грозит — у тебя и в старости оно будет худощавым.
Пока я ему это втолковывала, то вдруг поняла, что говорю чистую правду. Я ненавижу мордатых мужчин! Господи, когда же, в какой момент Витя Костенко из конопатого мальчишки, дергавшего меня за косички, превратился в щекастого надутого бизнесмена, которого я никак не могу любить! А Сучков — если бы даже я ничего о нем не знала, он все равно вызвал бы у меня отвращение с первого взгляда, настолько мясистая и красная у него физиономия! То ли дело Володя, которому долгое недосыпание придало прямо-таки аскетический вид, или Эрик с его точеными чертами!
Феликс, видимо, уловил мое внутреннее замешательство — он был очень чувствителен — но, несмотря на его известную всем дамам стрессового тактичность, не смог справиться с любопытством:
— За вами, Лидия Владимировна, ухаживают такие красивые и умные мужчины, у вас есть возможность выбора — так как вы сами выбираете того, кто вам больше всех нравится?
Кажется, я покраснела и вместо ответа спросила:
— А что ты знаешь про моих поклонников — и откуда?
Тут уже смутился Феликс:
— Ну, я же не слепой и вижу, какими глазами на вас смотрит Владимир Евгеньевич. Ну а наши бабы — они только и делают, что обсуждают вашу личную жизнь. Вы не думайте, это не со зла, вы им очень нравитесь… Они и рассказывают, какие замечательные молодые люди к вам заходили. Даже пари заключают — есть шансы у Владимира Евгеньевича или нет.
Я хотела было возмутиться, но вместо этого рассмеялась:
— А на что пари, позвольте узнать?
— На торт «Птичье молоко». Кстати, ставки против Владимира Евгеньевича — два к одному, один торт плюс бутылка шампанского.
— Вот сволочи! А как, кстати, они узнают, кто выиграл? Ведь, как ты понимаешь, выбор из почти равных кандидатов — нелегкий процесс.
— Они хорошие, зря вы так. Это все пятая палата, там лежат очень дружные девчонки. Они не собираются расставаться после выписки и надеются оставаться в курсе всех дел.
— А почему они так низко оценили Синицына, разрешите спросить?
— Потому что он ниже других ростом. И самый из них некрасивый, — произнес Феликс очень серьезно, и я вдруг поняла, почему он завел этот разговор: ему было с высокой башни наплевать и на мою личную жизнь, и на моих кавалеров. В последнее время я часто замечала его вдвоем с Фаиной, долговязой хрупкой девицей из пятой палаты; она была выше Феликса почти на голову.